На крыльях праведности

24 августа — 2 года со дня преставления ко Господу отца Николая Гурьянова

Островом Православия называли небольшой, едва различимый лишь на крупномасштабной карте, остров Талабск, омываемый водами Псковского озера. Сюда, на эту крохотную часть суши, долгие годы корабли и лодки перевозчиков доставляли паломников со всего православного мира. Маршрут никогда не менялся: большая земля — остров — домик протоиерея Николая Гурьянова… Но именно здесь, в келье, собственно и начинался остров Православия, начинался с него, талабского старца отца Николая.

Там, на большой земле, кипел водоворот житейских страстей, возникали политические и экономические кризисы, приходили и уходили в небытие парламенты и правительства, а здесь решались одни и те же всегда неизменные вопросы: «Как спастись и наследовать блаженную вечность? Как примириться с Богом и ближними? В чём смысл и какова цель наших болезней, бед и скорбей?» Можно было прожить жизнь и не добиться ответа, не понять самых простых вещей, или приехать сюда, тихо постоять у калиточки и вдруг увидеть просветлённый батюшкин лик, испытать радость сопричастия с тайной Царствия Небесного, которая, кажется, и была сокрыта за маленькой деревянной дверью его скромного домика-кельи…

Дверь открывалась, и на крылечко выходил батюшка. Все замолкали и впитывали исходящий от него чистый умиротворяющий свет… Сам дворик — словно иллюстрация к первым главам книги «Бытия», где бытописатель повествует о Рае: каштаны, кипарисы, множество голубей на их ветвях (вообще, часто ли увидишь голубей на деревьях?), сидящих плотно друг к дружке, как куры на насесте; теснились голуби и на скате крыши над крыльцом, и на земле, тут же воробьи, непременные в деревне куры, а буквально между ними прогуливались кошка и собачонка. Наверное, это и были мир и благорастворение воздухов, о которых мы просим в молитве… Простые слова, которые мы часто говорим друг другу, в батюшкиных устах приобретали подлинную свою силу. «Помоги вам Господи», — говорил он, и что-то тут же происходило, менялось в жизни. Верно, Господь, приклонив ухо Свое с небес, слышал каждое батюшкино слово и, по молитвам старца, простирал божественную десницу Свою для помощи нуждающимся…

— Как спастись? — задавали о. Николаю самый важный для православного христианина вопрос.

— Подвигом.

— Каким?

— Как сейчас… Скорбишь — только не унывай и ни на кого никаких мыслей плохих не имей, всецело проси: «Господи, помоги и спаси всех, у кого горе». Молись за детей, за ближних, у кого горе, за здоровых, за больных; и за тех, которые тебя обижают, проси: «Господи, прости их», и Господь даст по вашим молитвам как надо. Душу надо спасать. Тело-то наше слабенькое: упало в могилку и разложилось, а душа-то бесконечная, живая.

И в моей жизни встреча с о. Николаем оставила неизгладимый след. В начале лета 1993 года мне предложили должность ответственного редактора псковского епархиального вестника «Благодатные лучи». Опыта работы на ниве духовного просвещения у меня не было, поэтому я, хотя и всем сердцем желал участвовать в этом душеполезном деле, испытывал некоторую нерешительность. И тогда мой духовник, рассудив, что без старческого благословения тут никак не обойтись, порекомендовал мне поехать на о. Залита. «Если старец благословит, то и Бог благословит», — сказал, осеняя крестом на дорогу.

Рано утром следующего дня я уже садился на быстроходное речное судно, название которого странным образом соответствовало времени посадки — «Заря». Где-то на краешке сознания запечатлелись волны, чайки, взрывающиеся водопадами струи воды на оконных стеклах. Но всё это лишь как фон; внимание сосредоточилось исключительно на предстоящей встрече…

Пристань, прибрежный белый песок у кромки воды, несколько жителей острова, встречающих пассажиров из своих, ленивые, добродушные собаки… Всё это проплывает мимо, остаётся позади; всё это приглушено, заретушировано. Наша небольшая группа паломников минует часовенку, движется к храму. Здесь остановка, поясные поклоны с крестным знамением. Но вот и маленький батюшкин домик, уютный дворик, затенённый деревьями и утопающий в зелени. Беспрепятственно заходим внутрь. Тут же открывается дверь и на крылечке появляется батюшка, словно как раз нас и дожидался. Он улыбается. Нет, он весь светится улыбкой и добротой. Всё это настолько искренне, настолько достоверно, что и я, чувствуя прилив радости, невольно растягиваю губы в улыбке. Батюшка благословляет нас, помазывает маслицем. Слышу, как он спрашивает юношу: «Крест на тебе есть?» Молодой человек почему-то молчит. Мать его что-то шепчет батюшке, и тот, выслушав, слегка похлопывает юношу по щеке… У мужчины с бородой батюшка интересуется: «Вы священник?» Ответа не слышу. Подходит и мой черёд. Батюшка благословляет меня, смотрит выжидающе, а я — в полной растерянности. Все сложенные загодя в мыслях слова словно рассыпались, и я молчу, как рыба… Так и отхожу ни с чем. А батюшку засыпают вопросами… Между тем происходит нечто поистине удивительное. Батюшка вдруг спрашивает мужчину с бородой, указывая на его трость: «Вы болеете?» Тот кивает головой. Батюшка забирает трость и отбрасывает в сторону: «Нет, — говорит, — она вам не нужна».

Не знаю, что далее стало с этим человеком. Хочется верить, что ему действительно более никогда не понадобилась трость. Тогда же, помню, всеобщее чувство радости и ликования, чувство сопричастности к настоящему чуду…

Наконец батюшка благословляет всех в дорогу. «Да хранит вас милосердие Божие!» — с этими словами скрывается в домике. Постепенно паломники начинают расходиться. Я уйти не могу: как же, не выполнил главного, ничего не узнал. Ругаю себя за нерешительность, брожу возле батюшкиного домика, захожу на кладбище, что через дорогу. До прибытия «Зари» ещё много времени, и я решаю ждать до последнего момента: авось батюшка ещё выйдет. Обхожу вокруг часовенку, заглядываю сквозь пыльное окно внутрь и вижу чудные фигурки в диковинных платьях. Куклы? Не сразу догадываюсь, что это Ангелы, и дивлюсь — прежде таких в православных храмах встречать не доводилось…

О чём думалось тогда, теперь уже не вспомнить. О вечности, верно — о чём ещё думать, когда оказался на её пороге? Погост, по-гост… т. е. после гостевания, гощения. Погостили в мире сем, кому сколь Господь отпустил, и домой…

Глядя на кресты, шепчу: «Упокой, Господи, души усопших раб Твоих, всех зде лежащих и на кладбище сем погребенных православных христиан…» Не замечаю, как подходит незнакомая старушка.

— К отцу Николаю приехал? — спрашивает и кивает на зелёный батюшкин домик, хорошо просматривающийся сквозь кованые ворота погоста.

— Да, — подтверждаю я её догадку и объясняю, что хотел бы ещё раз увидеть старца, потому как вопрос, ради которого и приехал, доселе не разрешил.

— А ты подойди вон к той могилке, — указывает рукой старушка, — там мама отца Николая покоится, Екатерина, помяни её за упокой и попроси, чтобы помогла тебе увидеть батюшку.

Делаю так, как наказала старушка. Жду. Вскоре калитка батюшкиного дворика приоткрывается, показывается отец Николай. Я немедля спешу ему навстречу…

Тот самый день запомнился мне на всю жизнь не только тем, что подарил первую встречу с о. Николаем; этот день поистине был щедр ко мне: по милости Божией я получил возможность обстоятельной беседы со старцем с глазу на глаз. Впоследствии я бывал у батюшки множество раз, но всегда не один, да и отца Николая окружали люди, так что возможности поговорить с ним наедине уже более не представилось. Тогда же, в тот самый день, я мог спрашивать всё, о чём угодно душе. Батюшка благословил меня работать в «Благодатных лучах» и отвечал на мои вопросы, — быть может, наивные, — обстоятельно и по-отечески добро. Наконец, напомнил, что пора идти на пристань, так как до отправления «Зари» осталось совсем недолго. Я медлил, и тогда батюшка сам тронулся с места, увлекая меня за собой… Впоследствии я не раз видел, как быстро он может двигаться, словно летит над землёй, так что и молодым не поспеть, но не тогда, тогда мы шли не спеша, продолжали разговор, и я переполнялся счастьем и радостью…

У храма батюшка останавливается и трижды с поясным поклоном осеняет себя крестным знамением, я следую его примеру. Вдруг говорит: «Хорошо, что вы венчаны с супругой», — и объясняет важность венчанного брака…

На обратном пути, когда «Заря» подходила к устью реки Великой, я вспомнил эти батюшкины слова и осознал, что ничего не говорил ему о своей семейной жизни, не открывал никаких её обстоятельств. Значит, батюшка знал сам. ЗНАЛ! Теперь много пишут и говорят о таковых возможностях о. Николая, — видеть и знать сокровенное человеческое, о его прозорливости, — пишут и правду, и полуправду, и сущие нелепицы, основанные на слухах и домыслах. Но я, по милости Божией, соприкоснулся с этим его благодатным даром, о чём смиренно и свидетельствую…

Мы приближаемся к пристани в самую пору: «Заря» уже на подходе и вот-вот причалит. Батюшка в последний раз благословляет меня на дорогу. Я спрашиваю, можно ли ещё приехать? Он улыбается и кивает головой. Уже стоя на борту, я долго на прощание машу рукой, и батюшка машет в ответ…

Впечатления этой первой и в своём роде «единственной» встречи до сих пор живут во мне. Это как неугасимый светильник памяти, возжжённый благодатной десницей старца. Пусть и затмевается порой его лучистое тепло пеленой серой обыденности, затягивается сумраком грехов и забвения, но всё равно энергия его не убывает и нет-нет пробивается солнечным лучиком, дарящим возрождающую силу душе и надежду сердцу.

Батюшку спрашивали:

— К Вам за Вашу жизнь приходили тысячи людей, Вы всматривались внимательно в их души. Скажите, что Вас больше всего беспокоит в душах современных людей — какой грех, какая страсть? Что для нас сейчас наиболее опасно?

— Безверие. Это страшно.

— Даже у христиан?

— Да, даже у православных христиан. Кому Церковь не Мать, тому Бог не Отец.

— Батюшка, что бы Вы хотели сказать всем православным христианам о спасении?

— Верующий человек должен любвеобильно относиться ко всему, что его окружает. Любвеобильно!

Ищущий духовного совершенства, постигающий красоту божественных логосов не может оставаться равнодушным и к красоте их земного воплощения. Не случайно отец Николай так любил цветы. Когда был помоложе, выращивал их в горшочках, и стояли те повсюду на подоконниках и столах, свидетельствуя своим совершенством о вечном Божием попечении о тварном мире, благоуханием напоминая о неповторимых красотах Царствия Небесного. С годами горшочки с цветами исчезли: не стало у старца сил обихаживать их. Но всё утраченное с лихвой восполнилось в день похорон: столько прекрасных цветов на острове не видели никогда. Впрочем, что они по сравнению с теми, небесными, что окружают батюшку сейчас, когда затворились за ним двери смерти. Помните?

Прошёл мой век, как день вчерашний, Как дым промчалась жизнь моя, И двери смерти страшно тяжки, Уж недалёки от меня. Наверное, каждый, бывавший у батюшки, слышал это четверостишие. Почему старец считал важным говорить всем именно эти, столь незамысловатые слова? Безыскусные, непритязательные… да… но стоит лишь задержаться на них мыслью, задуматься и открывается их великая тайна. Можно сказать тысячи проповедей, написать тысячи статей, но вся их мудрость вдруг удивительным образом уместится в одно лишь бесхитростное четверостишие. Воистину, «где просто, там Ангелов со сто…».

«Прошёл мой век, как день вчерашний, Как дым промчалась жизнь моя», -если пропитаешься горьковатым, но целительным соком этих строк, поймёшь, не можешь не понять, что вся манящая прелесть мира, его необъятность, сулящие возможность обладания ими сокровища его, его слава и гордость — иллюзия, обман. Обладать ими или просто мыслить об этом — разница невеликая: ведь всё это одинаково длится «миг». А «двери смерти страшно тяжки», всегда недалеки и всегда неизбежны. Но самое главное — это не конец пути, это «двери», а за ними вечность… Совсем не случайно четверостишие напоминает собой лесенку, где каждая последующая строчка короче предыдущей: сказал одну и поднялся ступенькой выше… Впрочем, известное дело, по лестнице можно и спускаться вниз, потому-то двери могут быть «страшно тяжки». Так просто, но… так безмерно глубоко, духовная мудрость научала не ведающую истины «юность». Блажен, кто имел уши услышать. Последнее, увы, как непросто. Мир сознательно отторгает духовную мудрость: своя неправота дороже. Что ж, говорит, «если бы молодость знала, если бы старость могла», вздыхает и натягивает на глаза пелену неведения: «Ничего там нет!…» Эти горькие слова сказал умирающий Чехов, после чего отвернулся к стене и… отправился «в путь всея земли», в вечность, от которой только что отрёкся…

Однако «пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов». Нам важнее не забыть про те двери, которые для нас всё ещё «страшно тяжки». А батюшка… для него наступил уже новый век, осиянный небесным светом, и лишь в памяти нашей остались его последние слова извинения:

Вы простите, вы простите,
Род и ближний человек,
Меня грешнаго помяните,
Отхожу от вас навек…

Как-то, по милости Божией, мне довелось сопровождать на остров к о. Николаю митрополита Волоколамского и Юрьевского Питирима (+4 ноября 2003 г.). Это было летом 1997 года. В ту пору я исполнял обязанности пресс-секретаря Псковского Святогорского женского монастыря Рождества Пресвятой Богородицы. Владыка приехал погостить в обитель и уже на следующий, после приезда, день собрался посетить батюшку Николая. Игумения Людмила пригласила в эту поездку и меня. Старец встретил нас во дворе и немного смутился, когда Владыка первым попросил себя благословить. Извиняясь, он сам смиренно склонил голову под святительское благословение… Любовь и радость во Христе — вот главные впечатления от этой встречи — без всякого протокола и официалыцины. Трогательно до слез было наблюдать, как почтенный седовласый Владыка с любовью прижимает к себе лёгкое, невесомое тело старца. И виделась в этих братских объятиях нелицемерная пасхальная радость, когда Церковь торжественно восклицает: «Воскресения день, и просветимся торжеством, и друг друга объимем, рцем: братие! и ненавидящих нас простим вся воскресением». «Друг друга объимем…» — высокая церковная власть искренне, без всякой фальши соединилась в этих объятиях с простосердечной, но и Высокой, духовной мудростью — Небесной! И пусть сегодня пытается кто-то отмежевать о. Николая от священноначалия, Патриарха, противопоставить «его мнение» официальному голосу Церкви — не поверю! Не поверю, потому что своими глазами видел ту самую глубину единения батюшки Николая со всей полнотой Православия — и с простыми верующими, притекающими к нему за утешением и советом, и с рядовыми пастырями, и с архипастырями, — которая в высшем смысле и называется Телом Христовым.

«Драгоценные мои, вы счастливы, что с Господом», — радостно возглашал батюшка всем приходящим к нему и словно призывал всех взойти на корабль спасения и немедля тронуться в путь. «Помоги вам, Господи», — укреплял он немощных и малодушных. И молитвы его творили чудеса…

В последние годы отец Николай говорил очень мало, наставления его были коротки и односложны, — воистину, «не обилие слов умоляет Бога, но душа чистая и являющая добрые дела», — главное его делание скрылось от внешнего взора во «внутреннюю келию», где и творилось великое таинство молитвы. Это стало естественным завершением всего жизненного подвига батюшки, благоухающим плодом его подвижничества, ибо, как говорит святитель Игнатий Брянчанинов, если будем сеять семена молитвы, не истончив плоти, то вместо правды принесём плод греха… Красота же души, высвобожденная победой над плотским естеством способна сотворить чудо, ибо «когда она возгласит угодное Ему (Богу), то получает всё» (святитель Иоанн Златоуст).

Что открылось миру в благословенном «молчании» молитвы старца Николая? Немногое. Сколь гнева преложил на милость Всемогущий Судия по молитвам отца Николая, какие наказания до времени отложил? Едва ли кто даст ответ. Но достоверно одно: мы не вправе сомневаться в благодатной, преображающей и спасающей мир силе молитвы Талабского старца. «Ты, может быть, скажешь, что теперь нет таких монахов (старцев. — ИЩ, которые молились бы за весь мир? — вопрошает преподобный Силуан Афонский и отвечает: — А я тебе скажу, что когда не будет на земле молитвенников, то мир кончится, пойдут великие бедствия; они уже и теперь есть». Да, они есть, и день ото дня множатся. Мир распадается, пожиная последствия грехов и беззаконий, которые, тем не менее, в изобилии продолжает порождать, и если пока ещё держится на плаву, то только благодаря созидающей и содержащей плоть бытия силе молитв святых, живущих любовью Христовою. «Ради неведомых миру святых, — утверждает архимандрит Софроний (Сахаров), — изменяется течение исторических и даже космических событий, и потому каждый святой есть явление космического характера, значение которого выходит за пределы земной истории в мир вечности. Святые — соль земли; они -смысл её бытия; они тот плод, ради которого она хранится…»

N 8 2004 г.