После террора

Особенности советской политики в Крыму в марте-декабре 1921 г.

Деятельность советских карательных органов на территории Крыма в начале 1920-х гг. ассоциируется, прежде всего, с массовым «красным террором», который захлестнул полуостров в первые месяцы после ликвидации Южного фронта осенью 1920 г. Эти события сегодня характеризуются как трагедия даже в работах ведомственных историков (1).

Как пишет в своей работе известный крымский историк Андрей Ишин, «режим „чрезвычайщины“, установившийся в Крыму после Врангеля, сохранялся (хотя и с известными оговорками), как минимум, до 1922 года включительно. В это время на полуострове активно „работают“ всевозможные „Ретрибуналы“, „Тройки“, „Коллегии“, процветают внесудебные репрессии» (2).

Эта оценка видится справедливой, однако ее необходимо конкретизировать. Пик «красного террора» в Крыму пришелся на конец ноября — декабрь 1920 г. — январь-февраль 1921 г. В марте-апреле 1921 г. волна насилия пошла на убыль. Коллектив научно-редакционной группы «Реабилитированные историей» объясняет «затухание» массового террора тем, что к весне 1921 г. основная масса «враждебных элементов» была уничтожена (3). Его дальнейшее проведение могло ослабить позиции советской власти на полуострове. В сворачивании политики террора не последнюю роль сыграло и то обстоятельство, что большинство воинских частей (а соответственно, и их особых отделов, выступавших главными проводниками репрессий) к этому времени покинуло полуостров.

Важное значение имел доклад представителя наркомата по делам национальностей (наркомнаца), Мирсаида Султан-Галиева (4). За полтора месяца работы в Крыму этот советский функционер детально изучил обстановку на полуострове, в том числе, затронул проблему террора. Факты, приведенные в докладе, вызвали эффект разорвавшейся бомбы. Завеса молчания вокруг всего, что происходило на полуострове, была разорвана. Тайное сделалось явным.

«Крымский вопрос» неоднократно выносился на обсуждение высших партийных, законодательных и исполнительных органов. Итогом чего стало принятие специальных постановлений: Совнаркома от 10 мая, ВЦИК — от 12 мая, Пленума ЦК РКП (б) — от 18 мая 1921 г. (5)

Для реализации этих постановлений была образована Полномочная комиссия ВЦИК и СНК РСФСР по делам Крыма, имевшая специальные полномочия и по линии ЦК РКП (б). Возглавили комиссию видные советские работники: Шеймардин Ибрагимов, Маргарита Фофанова, Александр Дауге. Комиссия прибыла в Крым в июне 1921 г. и проработала до начала октября того же года. Одним из направлений деятельности Комиссии стало взятие под «неослабное наблюдение» чрезвычайных судебных и карательных органов, дабы покончить с «сепаратизмом и продолжением тенденции террора в этих органах».

Комиссия приостановила необоснованные смертные приговоры, разгрузила ЧК от ряда мелких дел, производила разгрузку Симферопольской губернской тюрьмы, боролась со злоупотреблениями среди чекистов и т. д. (6).

Надо сказать, что фактов произвола было выявлено немало. Как сообщил автору этих строк известный новосибирский историк советских карательных органов Алексей Тепляков, в процессе работы в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) им были обнаружены материалы, свидетельствующие о крупных нарушениях «советской законности» чекистами и сотрудниками особых отделов. Это расстрелы с неполным составом «троек», принуждение к сожительству родственниц и жен арестованных (за это обещали свободу их близким), мародёрство (7).

Отчитываясь о работе за сентябрь и октябрь 1921 г., Председатель Единого ревтрибунала Крыма Н. Беркутов отмечал, что когда в Крым в июне 1921 г. прибыла Полномочная комиссия ВЦИК и СНК РСФСР, она обнаружила «ряд весьма злостных преступлений» преимущественно со стороны комиссии по изъятию излишков, комиссии по ущемлению буржуазии, органов ЧК, особых отделов, политбюро, уголовной и общей милиции, причем замешанными в преступлениях оказалось «громадное количество советских работников» (8).

По данным председателя Севастопольского ревкома Семена Крылова, сотрудники Особого отдела (ОО) 46-й дивизии в первые месяцы после установления в городе власти большевиков произвели «множество беспричинных арестов», расстрелов, однажды арестовали «свыше тысячи рабочих». Масштаб произвола со стороны особистов был столь значителен, что местные власти и горожане вынуждены были обращаться с жалобами к вышестоящим инстанциям. В результате перед судом Ревтрибунала Крыма предстал 21 сотрудник ОО 46-й дивизии. Согласно приговору к четырем осужденным — бывшему начальнику ОО Полянскому, уполномоченному агентуры Шарикову, казначею Самарскому и начальнику информации Зайковскому была применена высшая мера наказания, многие сотрудники приговорены к принудительным работам с лишением свободы от 1 до 3 лет. Четыре человека оправданы (9).

Серьезные нарушения допустили коллегии Севастопольской, Джанкойской и Керченской ЧК. В Керченской ЧК, например, избивали арестованных, незаконно приговорили к расстрелу несовершеннолетнего. Во время массового террора по постановлениям коллегии было расстреляно много рабочих. Из материалов уголовного дела № 707/403 о преступлениях керченских чекистов следует, что 51−52% расстрелянных составляли «рабочие тяжелого труда и из числа содержащихся под стражей в комиссии рабочих 77%» (10).

Преступные действия проявились в работе Симферопольской, Бахчисарайской, Феодосийской, Ялтинской и Евпаторийской ЧК. В Феодосии под видом обысков грабили семьи бывших офицеров, зажиточных крестьян. Аналогично поступали сотрудники Бахчисарайского политбюро — производили незаконные обыски, имущество присваивали.

Имели место случаи, когда сотрудники ЧК становились участниками уголовных банд. Так, в Ялте уполномоченный ЧК Петерсон, будучи арестован за связь с бандитами, бежал из-под ареста в горы и организовал банду, терроризировавшую мирное население (11).

Заметные изменения после сворачивания политики массового террора претерпели методы работы ЧК. Еще 8 января 1921 г. был издан приказ ВЧК «О карательной политике органов ЧК», в котором говорилось о необходимости разгрузки тюрем, более широком применении таких приемов как осведомление, взятие на учет и проверка подозрительных лиц.

«Всех подозрительных, — говорилось в приказе, — которые могут принять участие в активной борьбе, беспартийных офицеров или лиц правоэсеровского, махновского или тому подобного толка нужно держать на учете, выяснить, проверить. Это гигантская информационная работа, которая должна выступить на первый план, наполнять же подследственные тюрьмы арестованными по подозрению нельзя.

Грубые признаки различения на своего или не своего по классовому признаку: кулак, бывший офицер, дворянин и прочее — можно было применять, когда Советская власть была слаба, когда Деникин подходил к Орлу, но уже в 20-м году, во время польского наступления, когда большая часть активных буржуазных элементов бежала по ту сторону фронта, такие приемы давали мало результатов. Надо знать, что делает такой-то имярек, бывший офицер или помещик, чтобы его арест имел смысл; иначе шпионы, террористы и подпольные разжигатели восстаний будут гулять на свободе, а тюрьмы будут полны людьми, занимающимися безобидной воркотней против Советской власти" (12).

Несмотря на это, основная линия карательных органов в Крыму зимой 1921 г. состояла в массовом уничтожении как можно большего числа «врагов». Названный выше приказ ВЧК в полной мере стал исполняться только весной 1921 г. Наиболее распространенными мерами репрессий в этот период становится взятие на учет «подозрительных» и «неблагонадежных», высылка за пределы полуострова, заключение в концлагерь.

Так, уроженка Черниговской губернии, служащая отдела народного образования (наробраза) Серафима Гайдар за эвакуацию от советской власти с прежнего места жительства в Крым была арестована Керченской ЧК и как «неблагонадежный элемент» 16 апреля 1921 г. выслана по месту прежнего жительства в г. Ливны Орловской губернии (13). Выслали из Крыма и жительницу Евпатории Олимпиаду Газиеву, арестованную Евпаторийской ЧК в июне 1921 г. за «агитацию меньшевистского толка» среди учащихся, призыв не вступать в комсомол (14). Выходец из мещан, до ареста нигде не работавший, евпаториец Николай Кичо за «дезертирство из Красной Армии и службу у белых» «тройкой» Побережья ОО Черного и Азовского (Черноазморей) 9 апреля 1921 г. был выслан на Донбасс сроком на 5 лет (15). Прачка Анна Комликова, арестованная 12 апреля 1921 г. за антисоветскую агитацию, 23 апреля была приговорена Крымской ЧК (КрымЧК) к 1 году исправительно-трудовых лагерей (16).

Надо отметить, что подобные приговоры, пусть и в значительно меньшем количестве, советскими репрессивными органами выносились и ранее. Нередкими были случаи освобождения арестованных «за недоказанностью обвинения».

К примеру, крестьянин-единоличник, уроженец деревни Мисхор, малограмотный татарин Бекар Ариф Куку 19 апреля 1921 г. был арестован Крымской ЧК по обвинению в службе в контрразведке у белых, 6 мая 1921 г. выпущен из-под стражи за недоказанностью обвинения (17).

В ряде случаев вынесенные приговоры не вступали в силу, т.к. осужденные подпадали под действие Первомайской амнистии.

Так, арестованный в Ялте 12 марта 1921 г. Особым отделом Побережья Черноазморей по обвинению в службе в разведке у Врангеля в качестве секретного агента кочегар электростанции Антон Годек 29 апреля 1921 г. Крымской ЧК был направлен на принудительные работы в шахты Донбасса сроком на 5 лет, однако в связи с амнистией 7 мая 1921 г. освобожден из-под стражи (18).

Примечателен документ, хранящийся в Государственном казенном учреждении Архиве г. Севастополя (ГКУ АГС, бывший Государственный архив г. Севастополя). Это список осужденных постановлением коллегии Севастопольской ЧК (СевЧК, СЕВЧЕКА) за период с 1 мая по 18 ноября 1921 г., составленный за подписями председателя СевЧК Сорокина, начальника секретно-оперативного отдела Глебова, секретаря комиссии Цируля. В списке 53 фамилии. Ко всем им применены следующие меры наказания:

— заключение в концлагерь;

— высылка.

Отправляли либо в Мурман, либо на восстановительные работы в Донбасс. Часть осужденных отбывала наказание в Крыму. Срок заключения — от 6 месяцев до 5 лет. Высылали в северные районы. Сведения о применении высшей меры наказания отсутствуют.

Приговоры, вынесенные в отношении некоторых осужденных, выглядят достаточно «мягкими». Так, обвиненный в «будировании масс против Советской власти» Анастасий Плахов отправлен в концлагерь сроком на 2 года. Другой осужденный, Иван Крутов, которому инкриминировали «поднятие бандитского восстания» и пьянство, был отправлен на Донбасс на 3 года. Туда же (правда, без указания срока) отправился Василий Вернов, обвиненный в расстреле двух коммунистов. Александр Кантипалов и Игнатий Васильченко, арестованные, соответственно, за службу у белых и антисоветскую агитацию и службу в государственной страже у Врангеля, были приговорены к отправке на Донбасс на срок (первый — на 3, второй — на 1 год) (19).

В то же время сотрудники карательных органов исполняли распоряжения комиссии ВЦИК и прочих надзорных инстанций весьма неохотно. Как отмечал в своем докладе Ш. Ибрагимов, «приезд Комиссии был встречен недоброжелательно со стороны многих товарищей, и в дальнейшей работе нам пришлось столкнуться с непониманием наших целей, глухим нежеланием идти навстречу» (20).

Распространенными были случаи, когда рассмотрение дел арестованных несправедливо затягивалось, освобожденные по амнистии вновь заключались под стражу.

Инспектировавший летом 1921 г. Севастопольский дом исправительных работ (исправдом) заведующий местным бюро юстиции Л. Резников отмечал, что в процессе проверки заключенными было «заявлено много претензий на медленное движение дел в Чека и ревтрибуналах, на что обращалось особенное внимание представителей названных учреждений и сообщалось Губюсту и исполкому Севастопольского городского Совета (21). Это июль 1921 г. Повторно побывав с инспекцией 20 августа, Резников констатировал ту же проблему. Кроме того, двое арестованных оказались сильно избитыми во время нахождения их на допросе в угрозыске. Факт этот подтверждался показаниями узников, окровавленным бельем, в котором они были доставлены в исправдом, медицинским осмотром, а также «имеющимися еще до сих пор знаками и даже ранами на теле» (22).

Когда в конце апреля — мае 1921 г. была объявлена широкая амнистия, это частично позволило разгрузить тюрьмы и места заключения, но не привело к сокращению повстанческого движения. По мнению крымского историка Владимира Брошевана, вызвано это было, прежде всего, недоверием советской власти, боязнью повстанцев («бело-зеленых») попасть в руки карательных органов, и в первую очередь, особых отделов, «прославившихся» расстрелами военнопленных и добровольно сдавшихся врангелевцев (23). Надо сказать, что эти опасения были далеко небеспочвенными. Сдавшихся властям согласно амнистии впоследствии арестовывали. Как отмечал современник, противников большевизма, поверивших комиссии ВЦИК и местным властям (приказ «О Первомайской амнистии» был издан Крымревкомом (24)), «любезно встречали, выдавали разрешение на проезд на родину, или любое место, снабжали пассажирскими билетами и даже продовольствием на дорогу. Счастливые, радост­ные садились они в поезд, но на станции Синельниково, или на Лозовой, или в Харькове их арестовывали, отбирали документы «полномочной комиссии», зачастую отнимали весь багаж и отправляли в какую-нибудь ЧК. В августе и сентябре в ВЧК на Лубянке, 2 и в Бутырке можно было встретить не один десяток арестованных, попавшихся на удочку «полномочной комиссии ВЦИКа под председательством товарища Ибрагимова"…

Извлеченных подобным способом повстанцев и иных не­навистников пролетарской революции, если не расстреливают немедленно, то отправляют в Архангельские и иные лагеря, достаточно удаленные от их родины" (25).

Сегодня имеются основания предполагать, что данные действия были инициативой карательных органов и представителям Полномочной комиссии ВЦИК не было о них в полной мере известно. Так, Ш. Ибрагимов писал 14 января 1922 г. в Верховный трибунал ВЦИК, что он, будучи в Крыму, вместе с местными ревкомами «заключил договор с зелеными по которому им даровалась жизнь в случае сдачи. Договор имел большое значение т.к. абсолютное большинство зеленых спустилось и сдало оружие. Против сдавшихся никаких репрессий не должны были применять, поэтому крайне удивлен арестом гр. С.А. Хохловкиной, это противоречит амнистии..» (26).

Необходимость борьбы с антисоветскими вооруженными выступлениями в сельской местности, уголовным и политическим «бандитизмом» побуждала чекистов прибегать к «проверенным» методам. В села, чьи жители оказывали поддержку повстанцам, направлялись «отряды по борьбе с бандитизмом», осуществлявшие обыски, аресты и показательные расправы над лицами, заподозренными в оказании помощи «бело-зеленым». Нередко под видом «борьбы с бандитизмом» работники советских карательных органов сами занимались разбоями и грабежами. Как отмечает феодосийский историк Андрей Бобков, «в некоторых районах в течение полутора-двух лет местная администрация практически выродилась в уголовные банды, связанные круговой порукой». Так, осенью 1921 — весной 1922 гг. жители села Отузы (ныне — п. Щебетовка — Д.С.) терроризировались и систематически подвергались насилию со стороны бойцов местного отряда по борьбе с бандитизмом, во главе с председателем совета взаимопомощи и членам комиссии помощи голодающим Аблалимовым Умером. В организованную им преступную группу входили член Феодосийского ОК РКП (б) Баран Гази Исмаил, председатель Отузского сельсовета Мембет Керимов, он же глава Отузской сельской комиссии по борьбе с бандитизмом, и ряд других лиц (27).

Даже руководство Крымской ЧК признавало, что «дело борьбы с бандитами в значительной степени пострадало с самых же первых дней <…> от неумелых действий экспедиционного отряда Черноазморей, который буквально начал терроризировать население, начавшее скрываться в горы и пополнять банды <…>» (28). Согласно показаниям секретаря Улу-Узеньского сельского ревкома, «3 апреля 1921 года к нам прибыл отряд Черназморей по борьбе с бандитизмом в Крыму. По приезде в село командир Чернобровый приказал собраться на митинг, и когда жители собрались, он, ругая площадной бранью, приказан стоять собравшимся смирно, митинг был окружен вооруженным отрядом и было выставлено 2 пулемета, и когда один из граждан заявил, что такое собрание недопустимо по отношению к гражданам, то тов. Чернобровый начал ругать граждан площадной бранью, а также и Магометом, когда же ему были заданы вопросы, он, не желая их выслушивать, продолжал ругаться площадной бранью. Митинг закончился тем, что из среды собравшихся было выделено 40 человек, из которых уведено в качестве заложников 28 человек. У пяти граждан села были произведены обыски <…> У Биляла забрано все имущество и скот: 2 вола, 3 лошади и две линейки и 25 пудов ячменя и все сено, у [Куртасана] Аджи Мурат забрана половина имущества, у Аджали Мурат забрано ¾ имущества. При заборе имущества <…> списки имущества составлялись, но копии их не оставлены в сельревкоме. При заборе заложников командир Чернобровый предложил привести ему Безрукого, атамана бело-зеленых Улу-Узеньской группы. Жители, собравшись, вышли в лес и поймали 2 бело-зеленых, которых сдали Чернобровому, но заложников не выпустили. Отдельные красноармейцы вели себя очень скверно, самостоятельно врывались в дома, требуя фуража и продовольствия, понося похабными словами граждан, кроме этого для отряда было зарезано по требованию командира 5 овец и пудов 10 хлеба, 3 пуда крупы, 20 п. ячменя, около 100 пудов сена и 200 штук яиц, на забранное продовольствие никаких письменных требований не было и расписок не оставлено. За время пребывания в Улу-Узени отряд никаких операций не предпринимал, на 3-й день уехал и увез с собой заложников. В настоящее время 6 заложников возвратилось, а остальные отправлены неизвестно куда».

Показательна и выписка из протокола общего собрания политработников политчасти при экспедиционном отряде по борьбе с бандитизмом в Крыму: «…по приезде в деревню Демерджи отряд Черноазморей хуже бесчинствовал, чем в Улу-Узени. По приезде отряда в деревню был созван митинг, который был окружен пулеметами, и тут же были арестованы 135 человек местных жителей в качестве заложников и были заперты в подвал, где их держали пять суток, по истечении которых [несколько] было освобождено, а остальные в числе 24-х человек находятся в подвале и сейчас. В деревне Корбик тоже было не лучше: взяты 5 человек заложников, продовольствие и фураж несмотря на то, что разверстка полностью выполнена, притом брали без разрешения райпродкома, выдавая неофициальные расписки без печатей, на простой бумаге. Еще им был издан приказ, чтобы население шло в горы на облаву, что проводится ими и сейчас» (29).

1 августа 1921 г. Дзержинскому сообщили, что органы ЧК в Крыму находятся в стадии разложения — «уголовщина, пьянство, грабежи», засоренность преступными элементами. Было принято решение провести массовую чистку личного состава аппарата КрымЧК, усилить его новыми кадрами (30). Признавалось, что пока среди сотрудников в Крымской ЧК сотрудников преобладают деклассированные матросы, «хулиганство не прекратится» (31).

Осенью 1921 г. в связи с 4-летием Октябрьского переворота власти объявили еще одну амнистию. Ее проведение было поручено специальным комиссиям. Деятельность севастопольской Комиссии по амнистии иллюстрируется десятками документов: протоколов, телефонограмм, ходатайств и обращений. Комиссия состояла из председателя (Резников), секретаря (Зубарев), члена (Синицын), представителя от СевЧК (Елагин), вридисправдомом (Яковлев). В заседании, которое состоялось 17 ноября 1921 г., Комиссия слушала дела арестованных, осужденных разными учреждениями и содержащихся в Севастопольском исправдоме (32). В результате сократила срок тюремного заключения большинству арестованных, и освободила из-под стражи нескольких человек. Известие о начале работы Комиссии с надеждой было встречено заключенными и их семьями. Для первых это был шанс реабилитироваться и выйти на волю. Для вторых — способом если не освободить из заточения своих близких, то, по крайней мере, узнать их судьбу. Так, среди заявлений в севастопольскую Комиссию по амнистии содержится письмо жительницы Алупки Валерии Монтыцкой. В декабре 1920 г., т. е. в разгар «красного террора, ее супруг, Антон Монтыцкий, был арестован местным Особым отделом, и этапирован в Севастополь. Там, по частичным дошедшим до жены сведениям, Монтыцкий был судим военно-революционным трибуналом, приговорен к неизвестному ей наказанию и «для отбытия такового куда-то отправлен». В связи с чем, просила дать справку о том, за какое преступление и к какому наказанию был приговорен ее муж, и куда он отправлен. Сведения эти были необходимы, дабы обратиться в надлежащее место и учреждение с ходатайством о применении амнистии (33).

Судя по сохранившимся резолюциям на заявлениях, Комиссия соблюдала букву закона, запрашивая от соответствующих органов дела арестованных и прочую информацию. По результатам принималось решение. В случае если осужденный и его дело находились за пределами Крыма, родственникам давалось разъяснение о необходимости обратиться в надлежащие инстанции. Об этом свидетельствует пометка, оставленная на обороте заявления жительницы Севастополя Марии Матвеевой от 5 декабря 1921 г. Мужа ее, Ивана Матвеева, арестовали и предположительно 14−16 января 1921 г. выслали с полуострова. Спустя несколько месяцев стало известно, что супруг находится в Иркутской губернии, г. Кабанске. В связи с чем, женщина просила Комиссию содействовать возвращению мужа, «а то страшная голодная зима убьет детей, с голоду и холоду. Муж мой Иван Васильевич Матвеев врагом Советской России никогда не был..» (34). Получив заявление, 9 декабря 1921 г. Комиссия рассмотрела его и постановила разъяснить заявительнице, что для разрешения данного вопроса ей следует обратиться с ходатайством в ВЧК в Москве (35).

Документы свидетельствуют, что некоторые узники, находившиеся в заключении в Севастополе, месяцами содержались под стражей без предъявления каких бы то ни было обвинений. Примечательны письма пиротехника севастопольской морской артиллерии Ивана Сажина. Трижды: 25 ноября, 6 и 29 декабря 1921 г. он обращался в Комиссию с ходатайством о своем освобождении. История Сажина такова. Был мобилизован при Врангеле, служил на нестроевой солдатской должности при Управлении крепостной артиллерии. Оставшись в Севастополе, осенью 1920 г. прошел через «тройку» ОО 46-й дивизии, и был зачислен на советскую службу как военспец-пиротехник. Но 26 февраля 1921 г. в ходе производившихся в городе повальных арестов оказался под стражей в ОО Черноазморей. В марте Сажину объявили, что ему определен приговор 5 лет Донбасса.

«За что был арестован и присужден — не знаю; подав в августе м<еся>ц <е> заявление об этом в Особый отдел — ответа не получил» (36).

25 апреля 1921 г. Сажина отправили к этапному коменданту, но, в связи с болезнью (в тюрьме заболел тифом), оставлен в городе и отправлен в 20-й полевой госпиталь. Во время Первомайской амнистии уполномоченная Комиссия госпиталь не посетила, а сам арестованный находился в бессознательном состоянии и заявления об освобождении подать не мог. В связи с чем, просил Комиссию освободить его из-под стражи, тем самым предоставив возможность воссоединиться с семьей, восстановить здоровье и «спокойно работать на пользу Советской Республики» (37). Рассмотрев заявления, Комиссия еще 6 декабря распорядилась затребовать дело Сажина для принятия соответствующего решения. На момент написания настоящего очерка нами не выявлено информации о дальнейшей судьбе арестованного.

Подводя итог вышеизложенному, можно утверждать о том, что весной 1921 г. и в последующие месяцы в деятельности советских карательных органов на территории Крыма наметилась тенденция к «смягчению» репрессивной политики. Происходит уменьшение количества смертных приговоров (а соответственно, и расстрелов); преобладающими становятся такие виды репрессий, как высылка за пределы полуострова, заключение в концлагерь. Не последнюю роль здесь сыграло прибытие в Крым Полномочной комиссии ВЦИК, осуществившей разгрузку тюрем, пересмотрев и отменив множество обвинительных приговоров. Тем не менее, общая социально-политическая обстановка на полуострове продолжала оставаться крайне тяжелой.

Примечания:

1. 1. ВЧК. 1917−1922. Энциклопедия / Авт.-сост. А.М. Плеханов, А.А.Плеханов. — М.: Вече, 2013. — с.237−238

   2. Ишин А.В. Проблемы государственного строительства в Крыму в 1917—1922 годах. — Симферополь: ИТ «АРИАЛ», 2012. — с.229

   3. Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга первая. — Симферополь: ИПЦ «Магистр», 2004. — с.10

   4. Султан-Галиев М.Х. О положении в Крыму // Крымский архив, № 2. Симферо¬поль, 1996. — с.84−94

   5. Крапивенцев М.Ю. Секретный доклад председателя Полномочной комиссии ЦИК и СНК РСФСР по делам Крыма Ш. Н. Ибрагимова: Текст и комментарий // Причерноморье. История, политика, культура. Выпуск VI (III). Серия Б. Новая и новейшая история. Избранные материалы VIII Международной научной конференции «Лазаревские чтения» / Под общей редакцией В.И. Кузищина. — Севастополь: Филиал МГУ в г. Севастополе, 2011. — с.65

   6. Из секретного доклада ЦК РКП (б) Председателя Полномочной комиссии ВЦИК и СНК РСФСР по делам Крыма Ш. Н. Ибрагимова (июль 1921 года) // Крапивенцев М.Ю. Указ. соч. — с.70

   7. Письмо Теплякова А.Г. от 2 ноября 2011. // Личный архив автора

   8. Письмо Теплякова А.Г. от 15 ноября 2014. // Личный архив автора

   9. Алтабаева Е.Б. Марш энтузиастов: Севастополь в 20−30 годы. — Севастополь: «Телескоп», 2008. — с.19; Куликов И.И., Кот В.П., Крестьянников В.В., Кулик С.И., Скрипниченко А.А., Терещук Н.М., Фесенко А.А. — История Севастополя в лицах: военные и гражданские руководители города и флотов. К 225-й годовщине со дня основания города. — Севастополь: Арт-политика, 2008. — с.183

   10. Ишин А.В. Указ. соч. — с.314; Его же. Об особенностях социокультурной деструкции в развитии Крыма начала 1920-х годов // Таврійські студії. Історія, № 2. 2012 // http://archive.nbuv.gov.ua/e-journals/tavst/2012₂/pdf/10.pdf

   11. Ишин А.В. В Крыму после Врангеля (По архивным материалам Крымской ЧК за 1921 год) // Революция и гражданская война 1917−1920 гг.: новое осмысление: Тезисы докладов международной научной конференции. Ялта 10−18 ноября 1995 г. — Симферополь, 1995. — с.48; Ишин А.В. Проблемы государственного строительства в Крыму в 1917—1922 годах. — с.314

   12. Дзержинский Ф. Э. Государственная безопасность. — М.: Алгоритм, Эксмо, 2008. — с.70

   13. Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга вторая. — Симферополь: АнтиквА, 2006. — с.117

   14. Там же. — с.116

   15. Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга третья. — Симферополь: АнтиквА, 2007. — с.158

   16. Там же. — с.197

   17. Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга первая. — Симферополь: ИПЦ «Магистр», 2004. — с.236

   18. Реабилитированные историей. Автономная республика Крым: Книга вторая — с.168

   19. ГКУ АГС Ф. р-245, Оп.1, д.20 — л.26−27

   20. Из секретного доклада ЦК РКП (б) Председателя Полномочной комиссии ВЦИК и СНК РСФСР по делам Крыма Ш. Н. Ибрагимова (июль 1921 года) // Крапивенцев М.Ю. Указ. соч. — с.67

   21. ГКУ АГС Ф. р-79, Оп.1, д.4 — л.6

   22. Там же. — л.33

   23. Брошеван В.М. «Спецназ» ВЧК в Крыму. Историко-документальный справочник об истории создания деятельности органов ВЧК в Крыму в годы Гражданской войны (1920−1921 гг). Симферополь, 2009. — с.110

   24. Указ. соч. — с.109

   25. Бектеньев А. Штрихи тюремного быта // Красный террор в Москве: свидетельства очевидцев / сост., предисл., комм. д.и.н. С.В. Волкова — М.: Айрис-прессс, 2010. — с.234

   26. ГА РФ Ф. 1005, Оп. 7, д. 1503. — л. 9. (документ предоставлен Тепляковым А.Г.)

   27. Бобков А.А. Разворот солнца над Аквилоном вручную. Феодосия и Феодосийцы в Русской смуте. Год 1918. — Феодосия-Симферополь, 2008. — с.318

   28. Цит. по:Николай Доненко, протиерей. Ялта — город веселья и смерти: Священномученики Димитрий Киранов и Тимофей Изотов, преподобномученик Антоний (Корж) и другие священнослужители Большой Ялты (1917−1950-е годы). — Симферополь: Н. Оріанда, 2014. — с.138

   29. Ишин А.В. Проблемы государственного строительства в Крыму в 1917—1922 годах. — с.310−311

   30. Плеханов А.М. Дзержинский. Первый чекист России. — М.: ОЛМА Медиа Групп, 2007. — с.240

   31. Указ. соч. — с.185;248

   32. ГКУ АГС Ф. р-245, Оп.1, д.20 — л.14

   33. ГКУ АГС Ф. р-245, Оп.1, д.20 — л.39

   34. ГКУ АГС Ф. р-245, Оп.1, д.20 — л.32

   35. Там же.

   36. ГКУ АГС Ф. р-245, Оп.1, д.20 — л.44

   37. Там же.

Впервые опубликовано: «Посев», № 2 (1649), 2015. — с.24−29