 |
| Мещерская сторона (Рязань) | Юрий Фукс | 05.07.2004 |
Сильнее всех ужасов времени…
Надюшку Михееву, как самую юную верующую (хотя, несмотря на свои двадцать лет, она уже была старостой прихода, взрослые занять опасную должность побоялись), судили последней. Обвиняли в том, что ругала Ленина и Сталина. Ни дня не учившаяся в школе, не разумеющая грамоте, Надя отвечала по Писанию: что всякая власть от Бога, и ни она, ни другие члены церковной общины власти не ругали и всем распоряжениям сельсовета подчинялись. Это не помогло — 10 лет лагерей строгого режима…
Матушка Серафима, нареченная Надежда Никитична Михеева, вспоминает эти события так ясно и подробно, будто было это только вчера. В 38-м ее забрали из комнатушки при Александровской церкви, в которой сирота жила, спала на сундуке с церковным облачением. В этой же каморке живет она и сейчас, вернувшись двенадцать лет назад в разоренную церковь, и силой веры своей, и с помощью Божьей и добрых людей возродив церковь, превратив руины в очень красивый и нарядный храм.
Матушке в этом году исполнится 96 лет. Ей тяжело ходить. Она почти не видит и совсем плохо слышит. Но по-прежнему сама себя обихаживает, а в келье ее, в которой она спит на досках, прикрытых тоненьким матрацем (над изголовьем — строгий лик Христа на тканом гобелене), нет характерного старческого запаха, присущего жилищу людей преклонного возраста. И на покой матушка не собирается, продолжая хлопотать о процветании храма. Храм действительно великолепен, в нем проводит службы отец Игорь (роль в его судьбе матушки Серафимы достойна отдельного рассказа).
О своей жизни матушка рассказывала часа четыре. Не дожидаясь вопросов. Не ожидая реакции собеседника. Это был монолог человека, будто заново проживающего собственную жизнь. От начала до нынешней минуты. При этом она то и дело вскакивала с топчанчика, чтобы показать, как в начале века делали кирпичи для храма, утаптывая глину по четырем углам формы, называемой «вахлаком»; как валили лес в лагере в Коми АССР и какой толщины были те деревья; как в кабинете следователя в Ухолове на допросе присматривалась к окнам (второй этаж), заранее решая, как ловчее высадить своим телом раму и броситься вниз, если вдруг следователь начнет к ней приставать…
Матушка то и дело молитвенно складывает руки на груди, обнимая будто саму себя, но обнимая при этом весь мир и всех в нем живущих, прижимая всех нас вместе и каждого в отдельности к своему много страдавшему, но не утратившему способности любить сердцу.
Над небольшим столиком, приткнувшемся в уголке кельи, — иконы. На столике — несколько книжек, тетрадки, письма. Матушка неграмотна, почти не умеет читать и писать. И тем не менее «от своей души описала свою жизнь». Она протягивает мне тетрадный листок — всего один, исписанный с двух сторон крупным неумелым почерком. Спрашивает, разбираю ли я ее буквы. Услышав, что разбираю хорошо, просит прочитать. Я читаю, а матушка слушает стоя, выпрямившись (она, кстати, очень маленького роста) и вытянув руки по швам.
«Господи! Благослови меня написать свою историю в страшную годину. Я родилась в 1908 году, в начале трагического века и пережила все страшные катаклизмы русской и мировой истории своего столетия: Октябрьскую революцию, гражданскую войну, коллективизацию, репрессии сталинского времени, вторую мировую войну, хрущевские гонения, бурное и жестокое время, сломавшее не одну судьбу и принесшее громадные перемены в сознание людей. Не могло не повлиять все это на мою душу: несмотря на стремительный водоворот истории, которым и я, как человек своего времени, была захвачена, мои идеалы остались не затронуты никакой внешней силой и, пожалуй, в результате пережитого еще глубже вросли в тайники моей боголюбивой души, моя внутренняя клеть, выстроенная на фундаменте Евангельских заповедей, выдержала все удары извне. Душа оказалась сильнее всех ужасов времени и безмерно возвысилась над веком сим. В этом смысле моя удивительная жизнь может быть примером для всех тех, кому кажется, что в условиях апокалиптического конца нет никакой возможности во всем и до конца соблюсти верность Богу. Но мне Бог помог».
И было ей видение
Она верит в видения, или сны, предзнаменующие судьбу. Таких видений в ее жизни было несколько. Первое — когда Надюшке было 6 или 7 лет.
— Привиделся мне крест на полнеба, золотом сияет сильней солнца, и на нем живой Иисус распят! Потом подходит ко мне человек — и погладил меня по голове, по телу. Говорит: «Будет тебе вся жизнь до смерти крест». И это будто сам Господь был…
История восстановления церкви в Александровке поражает своей чудесностью даже человека неверующего, скептического. После освобождения из лагеря Надежда вернулась в свой Ухоловский район. Пошла к блаженной Екатерине Михайловне Сапожковской. Та ей присоветовала «ни к кому не прилепляться, а пойти постранствовать». С того дня, с 48 года, и началось странствие матушки, продолжавшееся больше сорока лет! Хотя думала она, что уходит «не на много». Пожила какое-то время у Преподобного Сергия, в лавре. После того побывала в Талдомском районе, Тверской области, при церкви, стоящей у слияния Дубны и Вереи. Потом в Клинском районе много лет служила псаломщицей. Стали болеть глаза, и она отправилась на операцию в подмосковный Реутов. Там произошла встреча, предопределившая дальнейшую жизнь: повстречалась с двумя живущими по соседству женщинами, Катей да Наташей, бескорыстными монашествующими «девчатами», как до сих пор называет их матушка («девчатам» нынче под восемьдесят)! Лечилась, жила у них, ходила в церковь Бориса и Глеба в Дегунино. Побиралась Христа ради на церковные нужды. А в один прекрасный для нее день тамошний священник сказал, что гонения на религию закончились и власть более восстановлению храмов не препятствует. Надежда аж прослезилась. Она сразу поняла, что должна делать: возвращаться в Александровку и трудиться для восстановления храма. Поехала к архиепископу Рязанскому Симону за благословением.
— Тебе сколько лет? — спросил владыка.
— Восемьдесят три годочка.
Владыка вздохнул, благословил, но сказал, что деньжат дать не может, ибо епархия бедная.
— Да владыка, нам святитель Николай с неба мешками золото будет сыпать!
Вновь поднялся храм чудесный!
И ведь так и вышло! Вернувшись в Реутов, рассказала Кате и Наташе о благословении на великое дело. Вместе отправились на какой-то громадный завод в Реутове. Пробились к директору, матушка упала на колени и рассказала о своей печали. Тот записал, где находится церковь, но ничего не пообещал. А через короткое время в Александровку пришли две машины, груженные цементом — 31 тонна! С этого началось восстановление храма. Много было хлопот. Нужны были кирпич, белила и краска, пиломатериал. Главное — не хватало рабочих рук.
— Хватилась — а у нас уже алтарь готов! Владыка святый, нам теперь батюшка нужен. А владыка: «Нет священников, только учатся. Храмов ныне много открывается. А найди мне мужчину, чтобы был религиозный и хоть немного службу знал. Мы его выучим — и будет вам батюшка». Я к Кате с Наташей («девчата» все это время исправно присылали деньги, собранные в электричках, в метро, на вокзалах, да и сама матушка, пока позволяло здоровье, ездила, собирала по копеечке на возрождение храма — Авт.). Отдал нам батюшка церкви Бориса и Глеба своего водителя, который в монастырь, в Тобольск собирался…
Теперь это священник Александровского прихода отец Игорь, а проводимые им службы матушка величает не иначе, как «архиерейскими"…
Прошло с момента освящения и первой службы в Александровском храме двенадцать лет. Надежда Никитична Михеева несколько лет назад по настоянию священнослужителей приняла монашеский постриг и теперь зовется матушкой Серафимой. Трудов по обустройству церкви не оставляет, на покой (в монастырь) не собирается. Сетует на девственную белизну сводов внутри храма — когда-то была роспись, но ободрали до самых кирпичей. А заново расписать — не по средствам.
…Матушка показывает церковь — все три придела — с тем же чувством, с которым хорошая хозяйка показывает свой дом после ремонта. То и дело поет (псалмы или еще что-то — я в этом не силен), со святыми на иконах разговаривает, как с близкими родственниками. Разговаривает и с замками, другими неодушевленными предметами. С гордостью рассказывает, что в их храме для каждого двунадесятого праздника — особенный убор, разных цветов. Рассуждает о том, что прихожан становится мало. Еще двенадцать лет назад в Александровке жителей было едва ли не втрое против теперешнего, что в соседнем сельце Кургане осталось всего 4 двора, а в Курбатовке чуть более того. Что приход бедный и хватает средств едва батюшке на прокорм, а на храм по-прежнему приходится деньжат добывать…
Храм, без преувеличения, великолепен. Особенно хорошо в летнем приделе, поставленном когда-то в честь Казанской Божьей Матери: он полон воздухом и светом, весь сияет золотом и вокруг каждого предмета будто теплое золотое свечение.
…В заключение о том, что меня более всего поразило в матушке Серафиме: о ее готовности принять любое испытание как дар Божий. Вот как она рассказывает о северном сиянии, которое видела в лагере в Коми.
«Зимой там дня нет. Ни солнышка, ни месяца. А потом как вдарит! Как будто война большая где-то. Разноцветное все, сначала с востока, потом со всех сторон. И бьет все в кумпол, в кумпол! Я стою и молюсь: «Да Господи ты мой милосердный! Спасибо, что Ты меня сюда послал! Где бы я еще такую красоту увидала…» К этому мне добавить нечего.
N 26, 30 июня 2004 г.
