Ксюша, Хрюша и Филя как три источника и три составные части национальной правозащитной идеи

В июне скучающую публику положено взбадривать. Исторически так сложилось. Учредили непонятный праздник в середине месяца. До такой, видимо, степени непонятный, что некоторые скорые умом деятели СМИ явно теряются в догадках. Начинают спрашивать прохожих, мол, не знаете ли, что сегодня празднуется. А у самих на лицах отчаянная надежда — может, проговорятся? Но нет, не выдают граждане секрет. И выходят у электронных средств любопытные накладки. Вот, например, в этом году день России телеканал М1 «отметил» демонстрацией сектантского агитбоевика о решительной и успешной борьбе сил добра (со звезднополосатыми флагами, есессно) против сатаны и присных его, каковые присные для большей понятности обряжены в красные штаны и выступают на последнюю битву под российским триколором, развевающимся над бронированными монстрами, подозрительно напоминающими российские же Т-80 в «экспортном» исполнении. Причем дурацкий боевик руководству телеканала, судя по всему, так понравился, что его в эти праздники М1 крутанул аж два раза — мол, так ее, эту ненавистную российскую империю зла, знай наших. Чтобы наших узнать было легче, фильм завершается картинкой, кажется, снятой с обложки одного из номеров иеговистского журнальчика «Сторожевая башня». Тут зритель говорит: «А-а-а!».

На днях у журналистов обнаружилось новое развлечение. Начался суд над устроителями кощунственной выставки, на которой шпана, высокопарно самоназвавшаяся «художниками», бесстыдно глумилась над чувствами христиан. Судя по тому, что глумление продолжается и на суде, шпана какой-то сигнал получила. Мол, не бойсь, не выдам.

Логика «правозащитников», организовавших кощунство, поражает: оказывается, «за унижение человеческого достоинства по признаку отношения к религии ответственности не было» и быть не может, поэтому директора даже и судить нельзя. И вообще, он же не понимает, в чем его обвиняют. А на нет — и суда не должно быть.

Но еще лучше штуку отмочили журналисты с «Эха Москвы». Ведущий программы Бунтман спрашивает эксперта по оскорблениям религиозных чувств — коллегу Басилашвили: «Ксюша, пожалуйста, — что для тебя есть религиозное ощущение?», и Ксюша так попросту и лепит: «В том-то и дело, что я не могу понять, где проходит та грань, за которой следует оскорбление». Ну, не может человек понять, что тут будешь делать. Или все-таки иногда может, но вот именно сейчас не хочет?

Потому что в других-то случаях понимание приходит мгновенно. Вот целую неделю вся страна по нескольку раз в день вынуждена наблюдать сладострастно повторяемые на всех телеканалах кадры с пресс-конференции мэтра российской эстрады, который публично обхамил журналистку, посмевшую поинтересоваться, чего это мэтр все старье перелицовывает, кризис ли это творческий или какая другая напасть приключилась? Мэтр на родном матерном изъяснил наглой выскочке, до какой степени она его утомила — и особенностями своего телосложения и деталями туалета. И велел убираться.

Журналистское сообщество в шоке — какой пассаж! Филя при ближайшем рассмотрении оказался Хрюшей! Судить негодяя, оскорбившего всю свободную журналистику! И что самое удивительное, никто даже не заикнулся о том, что «неизвестно, где проходит грань» и можно ли судить за «унижение человеческого достоинства по признаку отношения к анатомии», например. Никто не озаботился глубочайшей гносеологической проблемой: а понимает ли что-нибудь звезда российской эстрады — кроме матерщины, разумеется. А ведь по новейшей правозащитной логике, ежели не понимает, так и суда такого быть не может. Нет, никто вопросов не ставил, и все почувствовали отчетливо — это оскорбление. Очевидно, что нравственное чувство у российских деятелей СМИ отличается весьма избирательной остротой. Но тогда и в эксперты набиваться не надо бы. Оконфузиться же можно!

Что исправно и случается — потому что тут же на «Эхе Москвы» и выяснили, когда именно у «экспертов» чувства особенно обостряются. А вот когда: «Часть свидетелей считает, что как раз выставка оскорбила их как русских людей, именно их национальную идентичность», многозначительно отметила Ксюша. Ведущий Бунтман: «Вот это интересно». Ведь до сих-то пор было же не интересно, понимаете? А теперь интересно. И что особенно интересно — чувства резко обострились (при слове «русский», что ли?): «Я могу сказать, что для меня, например, было оскорблением, в том числе, и моих религиозных чувств, присутствие на вчерашнем суде по делу „Осторожно, религия“ представителей Русского национального единства», сообщает Ксюша. А на резонное напоминание о том, что ведь еще «есть память о том времени, когда человек говорил о себе „я русский“, и автоматически получал за это 10 лет — это 20−30 годы, потому что его сразу обвиняли в шовинизме и национализме», ведущий ответствовал, используя новейший понятийный и гносеологический инструментарий правозащитного движения: «Но прошло же столько времени!». Ну да — «кто старое помянет!». Это только про Холокост надо музеи по всему миру строить. Про русскую Катастрофу — не надо. Ведь столько времени прошло. Пора бы и забыть.

«Художница», поучаствовавшая в выставке «Осторожно, религия!» «памятником сосискам» («То есть вы просто нарисовали крест и обмотали его сосисками? — Памятник сосискам. Памятник. Эта работа была сделана в 90-х годах, когда было плохо с едой в магазинах»), так и брякнула: «Я такого времени не помню вообще». Понятное дело — ведь не только с едой было плохо. И не только было. У некоторых хронически плохо с головой. Чем тут суд-то поможет?

На самом суде, впрочем, было опробовано еще одно оружие массового правозащитного поражения — обвинения в попытке установить цензуру. «Правозащитники» до смерти перепуганы тем, что этот суд — проявление желания Церкви ввести «религиозную цензуру искусства». А цензура — это поистине ужасно. До такой степени ужасно, что при произнесении слова «цензура» в СМИ поднимается вопль велий, и суды готовы разбежаться, кто куда. Так что, средство верное и безотказное.

Исключение, впрочем, возможно — в одном единственном случае. Не так давно еще один «правозащитник» заявил, что готовит судебный иск против режиссера и российских прокатчиков фильма «Страсти Христовы» — потому, мол, что от евангельской истории, пересказанной средствами современного кинематографа, антисемитизм ведь может произойти. А для этого злодейства никакая цензура искусства не является чрезмерным наказанием, сами понимаете. Кто ж тут будет спорить. Уж, во всяком случае, не сахаровский центр.

С вопросом о цензуре все-таки не так все просто, на самом деле. Припоминается, как еще в середине 19 века в Лондоне, в неподцензурном герценовском «Колоколе» один из авторов всерьез обсуждал положительные стороны этого инструмента. Он их видел хотя уже в том, что цензура, по крайности, избавляет читателя книг и зрителя художеств от столкновения с продукцией субъектов, которые, как сказал бы святитель Филарет, по некоторому несчастливому стечению обстоятельств были научены грамоте или, добавим, навыкам живописи или резьбы по камню. А ведь это действительно несчастье — если один «художник» не находит иного места для гирлянды сосисок, чем Распятие, другой — вырезает лик из иконы и сует туда свое как бы лицо, а третий совершает публичный акт рукоблудия на месте, где будет восстановлен взорванный кагановичами Храм (и такое, к сожалению устраивалось в нашем богоспасаемом стольном граде, и при стечении журналистов, тонкие чувства которых не были при этом оскорблены, вот ведь странность какая). А суд при этом требует «конкретизировать обвинение». Ведь христианские святыни — это же так «неконкретно»!

Сто лет назад на свет появился своеобразный философский «бестселлер» «Закат Европы». Вообще, весь двадцатый век у европейских мыслителей мода была такая — сочинять трактаты об упадке западной — посхристианской — цивилизации. Параллельно, иногда теми же мыслителями направляемый, шел процесс разрушения традиционных ценностей. В последние десятилетия именно правозащитное движение объявило им тотальную войну. И вот, спустя сто лет после немецкого историка американский политик выпустил книгу, которая называется «Смерть Запада». Потому что закат был уже давно. А когда христианский мир отказывается даже упоминать о христианских ценностях (как это случилось с новой европейской конституцией) — это именно смерть. А нам это надо?