 |
| Фома | 14.06.2004 |
Митрополита Антония я видел всего три раза. И один раз брал интервью для «Фомы». Он уделил мне целый час общения.
В Лондоне существует только один храм, принадлежащий Русской Православной Церкви. Поэтому найти его было не сложно. Изначально я не планировал брать интервью. Просто было интересно посмотреть на тот самый храм, который я видел на фотографиях, почувствовать дух старой российской интеллигенции. Конечно, я знал о митрополите Антонии. Его книги были одни из первых, которые я прочитал, заинтересовавшись православием. Я сразу его полюбил. Просто потому что чувствовал, что все, что он говорит, является правдой, от которой веет простотой и любовью к людям. Именно эта простота обезоруживала и позволяла прислушаться к Евангелию, задуматься о Христе. Тогда я считал владыку исторической глыбой, в какой-то степени мифом.
Зайдя в храм, я встретил тишину. Ко мне подошла милая женщина и обратилась по-английски. Я сказал, что русский, и тогда она поинтересовалась, кто мне нужен. Растерявшись, назвал имя митрополита. Я же тогда не знал, что он сильно болел, никого не принимал, и только раз в неделю, если я не ошибаюсь, служил Литургию. Она сказала: «Да, владыка в храме. Подождите его».
И тут проявилось мое журналистское естество. Я решил взять интервью у владыки. Хотя в редакции «Фомы» меня просили сделать интервью с любым священником РПЦ в Англии, даже не думая о такой удаче.
Вдруг я увидел старичка, выходящего из алтаря. Он был весь седой, с лицом желтоватого цвета, в черной рясе с широким монашеским кожаным ремнем. Старичком оказался Митрополит Антоний. Он благословил меня. Я запомнил родинку на его холодной и легкой руке. Передо мной стоял сам митрополит, человек известный во всем мире. Но я этого не ощущал. Потому что в тот момент был только он и я. И радостное спокойствие и тишина. Жажда Господа.
Мы договаривались с владыкой о времени, когда я мог бы взять интервью, но странно, слова владыки не нарушали это глубокой тишины. Потому что он был рядом и я понимал, что он — тот, к кому хочется буквально прилепиться и следовать ко Христу. Это было мое первое впечатление от встречи с ним.
Позже он служил молебен и читал проповедь. Я видел людей, которые слушали его. Среди них были не только русские, но и англичане. Видел, как они слушали владыку. И верили ему. Ведь то, что он говорил, было просто и с любовью. Прислушивались больше не к тому, что он говорил, а к тому, как и с какой глубокой верой. Он стоял уставший, опираясь на посох. Он был слаб, но говорил о Христе с такой неколебимой верой, что, конечно же, был сильнее всех нас, слушающих его.
Потом было интервью. Мы поднялись в маленькую комнатку. Уже тогда он был для меня родным. Я не чувствовал, что передо мной митрополит. Нет. Предо мной был дедушка, которому я открыл все, что у меня наболело. И он по-отечески мне отвечал. Не осуждая. Чтобы что-то объяснить мне, он обращался к своему опыту, к своей жизни. Он не боялся рассказывать о каких-то своих ошибках в жизни. Он любил Господа и искренне хотел, чтобы я почувствовал эту любовь. Вообще в каждом его слове была любовь. Любовь к церкви и к человеку. Помню, когда он говорил, я все время обращал внимание на хлебную крошку, которая запуталась в его усах. И это делало его еще более простым и по-домашнему близким.
Один священник как-то сказал мне, что несмотря на то, какое я займу положение в обществе, несмотря на то, какой я буду обладать властью над людьми, надо всегда оставаться в душе желтым цыпленком. Ребенком, который просто может встать на колени и от чистого сердца помолиться Богу. Не как Всемогущему Сверхъестеству, а как Отцу. А это порой бывает так сложно…
У Митрополита Антония была именно такая вера. Чистая, искренняя и сильная.
Я тогда сказал:"Владыка, я не могу молиться царю Николаю как святому. Я не ощущаю его святым".
«А ты так и скажи в молитве Господу. Господи, научи и вразуми меня. Царь Николай, я не считаю тебя святым. И если я не прав, то помолись обо мне Господу, чтобы он наставил меня». Вот таким запомнился мне владыка.
Я всегда знал, что на этой земле есть один маленький человечек, к которому я всегда смогу обратиться, с которого я всегда могу брать пример. Человек, вера которого рассказала мне, что такое любить Бога и человека. И я знал: несмотря на то, что он далеко в Лондоне, я приеду к нему и расскажу о своей жене, детях, о своей скорби и радости. Я разговаривал с ним всего один раз. Но он стал мне самым близким человеком. Потому что душа моя томится от неверия и хочет верить так же, как верил в Христа Митрополит Антоний.
С того момента, когда я узнал, что владыка умер, что-то сломилось во мне, я ощутил себя брошенным и потерянным. Я строил планы, откладывая что-то очень важное на потом. Митрополит Антоний умер. Его больше нет у меня. Наверное, это эгоизм. Но я понял, что значит потерять родного человека.
Как-то владыка Антоний рассказывал такую историю. В восьмидесятых годах народу в храме было очень мало, приход был бедненький. Владыка жил при храме. Однажды кто-то стучится в дверь, владыка выходит: у двери агрессивного типа бомж, пришел грабить церковь. Владыка говорит: «Приготовься, сейчас я тебя буду бить. Предупреждаю тебя заранее, несмотря на то, что человек я пожилой, побить я могу очень сильно, а поскольку я хирург, то и покалечить могу. Я тебя предупредил? Теперь давай будем драться». Бомж — к двери, хвост поджал и ушел. Владыка очень весело об этом потом рассказывал: «А что делать? Я же не дам храм грабить, охраны у нас нет, надо в одиночку защищать храм. Защитим!» Мне кажется, такое поведение очень характерно для владыки.
Все началось с очень простых вещей. Я была обыкновенной девушкой и думала не только о балете. Я всегда мечтала о любви, о настоящей и единственной. Мне нравилось думать о замужестве, представлять себя невестой… Любовь для меня была тайной, загадкой и мечтой. А я всегда тянулась к таинственному и чудесному.
Как-то мне попалась книжка «Таинство любви» Митрополита Антония Сурожского. Представляете, как меня заинтриговало название! Я читала ее в перерывах между репетициями. В то время мы с моими школьными подружками были новенькими в театре, и все проявляли к нам большой интерес, мы все время были на виду. Один солист заметил название этой книжечки и говорит: «Что такое ты читаешь?» Он пробежал глазами первую страницу, а там — о самопожертвовании, о служении, о взаимной помощи, о любви до гроба. И он сразу отреагировал: «Все это неправда! В жизни так не бывает. Не читай больше такие книжки».
А почему? Зачем самим опускать планку своих чувств, и жаловаться потом, что «любовная лодка разбилась о быт»?
И вера, и религия — о любви. Ведь Бог есть Любовь. Это не что-то нудное, непонятное и устаревшее. Нет! Это какая-то великая тайна о Любви.
Для меня книги митрополита Антония Сурожского стали своеобразной точкой отсчета. Началом изменения моего отношения к любви. Я думала, что любовь — это летящая радость, трепет, восторженное состояние души. А там я увидела совсем другие слова: о подвиге, о терпении, о прощении… Оказывается, любить — это делать все время что-то через свое «не могу» ради другого.
Спустя несколько лет — перед самым моим замужеством, при переезде на новую квартиру, — я снова наткнулась на эту книжку. Я села с ней посреди неразобранных коробок на полу и просидела до двух ночи. Как трогательно было видеть эти карандашные галочки, которые я ставила давным-давно в автобусе, держа книжку на коленях. Я что-то даже подчеркивала в ней. И самое интересное — сейчас я читала и снова находила в этой маленькой книжечке много нового. Может быть, теперь я бы подчеркнула совсем другие строки.
В конце 70-х годов, когда мне было 13 или 14 лет, я находился в самом начале пути своих духовных исканий, и одним из тех, кто кардинально повлиял на мой приход в Церковь, был слышанный мною по радио Би-би-си митрополит Антоний. На Би-Би-Си тогда делались очень хорошие религиозные передачи, не в пример нынешним, по своей сути, антицерковным. И вот те проповеди Владыки, любовь и уверенность, которая в них была, стали для меня очень большим побуждением поверить и принять то, что говорит Церковь Христова. Слушая по радио митрополита Антония, я поверил — то, что он говорит — это, действительно, правда.
На всю жизнь для меня особенно значимыми оказались слова Владыки о том, что все Евангелие говорит о Любви. Не о дисциплине, не о послушании, не об уставе, не о хранении чистоты одежд, но главный и конечный смысл Евангелия — это Любовь. Митрополит Антоний был не просто пересказчиком этого смысла, он был реальным его свидетелем, и евангельская любовь становилась реальностью для тех, кто хотя бы раз видел его или слышал.
А когда он несколько раз приезжал в Москву во второй половине 70-х, начале 80-х годов, то сразу же по телефонным проводам и по каким-то еще, не ведомым для меня каналам, распространялась весть о том, в каком храме Владыка будет служить, где он, может быть, будет проповедовать. Все бегали из одного храма в другой и надеялись побывать на службах, которые он ведет, надеялись услышать его проповедь. И, несмотря на всю эту суету, меня не покидало ощущение радости: может быть, из-за той самой подлинности его слов, слышанных мною на Би-Би-Си, может быть, из-за того, что там собирались люди, которым это было нужно, а, возможно, меня радовало то, что все окружающие, были моими сверстниками — молодыми людьми. Между нами, молодыми людьми, завязывались знакомства, и всех нас объединял митрополит Антоний, его уникальная, неповторимая личность.
Моя последняя встреча с Владыкой произошла во время празднования 1000-летия крещения Руси, в 1988 году. Я был тогда уже преподавателем московских духовных школ (правда, еще не в сане, а в пиджаке). Шел юбилейный Собор, и все мы были там так или иначе задействованы. В редкую минуту перерыва, прогуливаясь по саду, я вдруг увидел, что по соседней дорожке идет митрополит Антоний, и подошел к нему за благословением.
Никакого особенного разговора тогда не состоялось, я не могу припомнить даже, что он сказал тогда, но это было то, что только опытом ложится на сердце: это была встреча со святым. Потому что благословение, улыбка, какое-то совсем простое слово (не было ничего такого, что можно бы было пересказать), все это дало опыт душе. Это было то, о чем говорит архимандрит Софроний: «тот отблеск небесной славы в глазах другого человека, который делает тебя верующим, верующим по-другому, чем до того, как его встретил».
Я думаю, что владыка Антоний сыграл такую же роль в моей жизни, как и в жизни очень многих людей, которые так или иначе с ним сталкивались, роль некоторого потрясения. Мы жили в условиях несвободной Церкви, и голос владыки Антония, на Би-би-си прежде всего, а также его самиздатовские сборники — это был глоток свободы. Это тогда потрясало.
Однако с течением времени стало свободно и у нас, но Владыка продолжал быть потрясением при каждой с ним встрече. Я не знаю, заметил ли кто-нибудь: ни одного номера «Альфы и Омеги» (а сейчас мы делаем тридцать восьмой) не вышло без материалов владыки Антония. И это принципиальная позиция, в том смысле, что в журнале материалы направлены на разных читателей: разумеется, не все будут читать святоотеческую экзегетику, не все любят работы по истории Церкви… Но мы считаем, что владыку Антония могут читать все: люди простые, люди не очень простые, люди совсем сложные; люди новоначальные, люди нецерковные, а также священничество, монашество и миряне, то есть люди Церкви.
В чем уникальность митрополита Антония? — в том, что мы являемся свидетелями создания Церкви. Епархия — это тоже вид Церкви. В Англии была создана православная епархия! Громадная, абсолютно жизнеспособная, очень жизнедеятельная — это надо еще осмыслить, это надо еще понять. Мы привыкли к тому, что это некоторая данность, но вот теперь пришло время подумать. Ведь это же с Божьей помощью сделал один человек — владыка Антоний. Он туда поехал простым иеромонахом; как-то в частной беседе он сказал про эти ранние времена: «Я был тогда мальчишкой, я был никто, я был настоятелем Лондонского собора…»
Почему ему это удалось? Почему он стал самым знаменитым православным проповедником двадцатого века? Почему такие бесконечные тиражи, почему такие бесконечные переиздания? У Владыки же не было богословского образования, он этого не скрывал и в общем-то не очень любил, когда его называли богословом, а если честно — совсем не любил. В чем тайна? Я думаю, что исток этой тайны — в многократно им повторяемом в разных аудиториях рассказе о том, как он уверовал. Ему тогда было четырнадцать лет, он стал читать Евангелие и ощутил присутствие Христа. Это был опыт Боговидения. И вот с четырнадцати до восьмидесяти девяти с половиной лет это было главное занятие его жизни: он искал Христа, он жаждал Божия присутствия. Все его проповеди, все его беседы — о Христе, и так много личного и автобиографического в них именно потому, что он, имея опыт Богообщения, жаждал поделиться этим с другими людьми, пригласить их стремиться к тому же…
В его текстах часто встречается словосочетание «быть с Христом лицом к лицу». Вот в этом ключ — к этому он стремился сам, к этому он звал тех, кто его слушал. Владыка очень много писал о смерти как о переходе из здешней жизни в жизнь вечную. Я надеюсь, что он достиг цели своего упования. Главное, что ему нужно было в жизни — это пребывание с Христом лицом к лицу, поэтому кончину владыки Антония можно по праву назвать блаженной кончиной, как это определил Святейший Патриарх в своем послании к Сурожской епархии. Потому что для лицезрения Христа лицом к лицу у него теперь нет препятствий. Господь дал ему сбросить узы плоти, которые душу, возросшую в молитвенном опыте, уже только обременяют, и призвал его к Себе. Конечно, это обычные слова, которые говорят о всяком усопшем человеке, жившем праведной жизнью. Но вот именно в связи с кончиной владыки Антония я ощутила эти слова как бы свежо и въяве, и внове. Именно применительно к нему они преисполнены самого первозданного смысла…
Владыка Антоний рассказывал однажды об умирающем, к которому пришел священник, очень быстро с ним поговорил, сказал два-три слова и передал Антонию — «Что ж с ним говорить, он уже умирает», и как раз владыка Антоний просидел с ним целую ночь, читая Евангелие. Важность присутствия священнослужителя у одра человека, который уходит из жизни — мне это очень близко и понятно.
Владыка Антоний поражает своей манерой говорить, интонацией, интеллигентностью произнесения слова. Я слушаю его так, как слушают музыку. Слушаю с удовольствием его голос, его неспешную манеру говорить — она несет в себе гармонизирующее начало, все становится так просто, ясно и светло. Поэтому когда я чуть-чуть «не в фокусе», мне в последнее время хочется не музыку поставить, а его кассеты.
Я могу одну и ту же кассету переслушивать именно оттого, что меня чарует (хотя здесь «чарует» — это не то слово) этот голос. Манера, которой сегодня не говорят. Это чистый чудесный русский язык.
Владыка Антоний не боится говорить хорошо о представителе другого вероисповедания. Например, вот он говорит о баптистах — говорит о том, что они истинные последователи в деле — того, о чем они говорят на словах — почему бы этому нам не поучиться у них. Мне еще очень нравится предельно демократичная манера говорить не только о простых, но и о сложных вещах. Все очень доступно, и я думаю, что любой человек — и высокоинтеллектуальный, и гораздо менее интеллектуальный в равной степени могут слушать и читать то, о чем он говорит, и все это понимать.
Видно, что он очень любил своих прихожан. В нем не было ни на грамм формального отношения! Хотя понятно, что в каких-то делах он мог быть жестким, и несколько раз, когда Владыка Антоний говорит о каких-то эпизодах из жизни, видно, что он мог поступить очень жестко. В нем мягкость соединяется с сильной личностью, которая способна, если нужно, на жесткие поступки.
Владыка Антоний был в моей жизни самым великим даром Божиим. Встретились мы с ним в 1978 году, мы вместе работали над религиозными программами на радио, которые в тогдашнем СССР играли очень и очень большую роль потому, что именно владыка вел эти передачи. Для тысяч, миллионов людей он смог стать духовным отцом. Бог милостив, владыка был и моим духовником, я считаю, что и до сих пор он остался моим духовником.
Владыка был очень реалистичен в жизненных проблемах, с ним можно было посоветоваться о чем угодно. Еще его одно потрясающее качество — он умел выражать такие сложные мысли таким доступным языком, что это было равно понятно и самым сложным личностям и самым простым.
Только один раз в жизни я видела, что он отказался читать проповедь. Владыка вообще мог быть очень строгим. Он не был таким сладеньким. Он был воин, воин Христов. В тот раз я не была в субботу на всенощной. Приехала на воскресную литургию, служба закончилась, владыка вышел, — он был небольшого роста, но когда он говорил, складывалось впечатление, что гигант. Он вышел на амвон и начал говорить без обычного «во имя Отца и Сына и Святого Духа»: «Вчера вечером в нашу церковь впервые пришла женщина с маленьким ребенком. Ребенок шумел, бегал, и кто-то из вас смел подойти к этой женщине и сделать ей замечание: дескать, ее ребенок мешает вам молиться. Да как вы смеете в доме Божьем кого-то учить! Эта женщина ушла. Я не знаю, кто из вас сказал ей это, и знать не хочу, но я приказываю, чтобы тот, кто это сделал, всю оставшуюся жизнь молился за спасение души этой женщины и ее ребенка. Вообще я никого из вас видеть не хочу!» Повернулся и ушел.
…Это мое личное мнение, владыка никогда этого не говорил, но у меня действительно создавалось впечатление, что он очень многое видит. Я уверена, что очень скоро он проявится чудесами. Я лично верю, что между нами был живой святой.
26 мая 2004 г.
