Куда приводят мечты

Во время русско-японской войны великая княгиня Елизавета Федоровна распорядилась разместить склад Красного Креста для помощи раненым в Большом Кремлевском дворце.
Был там и отдел приема пожертвований. Принимала их лично великая княгиня. Однажды пришел мальчик с курицей. Он сказал, что принес ее в лазарет, чтобы яйца, которые она будет нести, отдавали самым тяжелым раненым. А еще в руках у него был узелок с кормом для курицы, чтобы на первых порах она не голодала. Елизавета Федоровна поблагодарила ребенка и дала слово, что ухаживать за курицей будут от всего сердца.
Не спорьте: одно яйцо оказалось волшебным…

* * *
Больше всего мне нравится, когда открывается дверь и келейница мать Марфа или кто-нибудь из ее сестер говорит: вот, матушка, только что пожертвовали. И кладут на стол, за которым сидит настоятельница, скажем, пятьсот рублей. Она торопливо спрашивает: а записочку с именем взяли? И, как правило, слышит в ответ: не пожелали назваться.
— Вот радость-то, — скажет она, достанет из заветного места кулек, в котором уже лежат сотенные или другие, такие же серьезные купюры, пересчитает и улыбнется. — Как раз Женечке на ботинки. У него за зиму так нога выросла… - И тут снова откроется дверь и на пороге возникнут два птенца с растрепанными косичками.
— Матушка, а можно бананчик?
— А пообедали?
— Да, все съели…
— Тогда, конечно, можно.

* * *
В прошлой жизни настоятельница Марфо-Мариинской обители монахиня Елисавета была матерью двух дочерей, благополучной бабушкой, мужней женой, журналистом Марией Николаевной Крючковой. Вот она на фотографиях: это в Японии, это в Америке, это в Англии, красивая, нарядная, улыбчивая.
— Со старыми друзьями встречаетесь?
— Для своих бывших сослуживцев я — экзотика. Звонят: Майя, как дела? Бравируют тем, что могут со мной так говорить и так меня называть. Я раза два с ними встречалась, но было очень трудно. Начинают про Бога — есть он, нет. Я всегда говорю: докажи, что нет. А мне всегда отвечают: докажи, что есть. Так и живем.
Вот ведь как вышло. Отец Марии Николаевны, Николай Иванович Страхов, был правоверным коммунистом, а мать — синеблузницей, свято верившей в комсомол и новую жизнь. Отец, бывший счетовод, неожиданно начал печататься в пензенской газете «Сталинское знамя», быстро пошел в гору, и в 1961 году семья переехала в Москву, где отец получил престижное место заведующего отделом «Правды», главной газеты страны. Но это было уже потом…

* * *
В конце 1941 года родители привезли ее в деревню, к бабушке с дедом, там было проще прокормиться. Их давно нет на свете, а в памяти цела и невредима старая печка, сидя на которой слепой дед Иван читал наизусть Пушкина, Лермонтова, Гоголя. В городе был голод, а тут грибы, ягоды, картошка с огорода. И подружка Валька Дюкина: «А кукол шить будем?» «Будем, Валь, я и лоскуты захватила, и химический карандаш, глаза рисовать. Только карандаш надо сильно слюнявить…»
А потом пришло известие, что убили бабушкину дочь с внуком. Бабушка не поверила, и они пошли пешком искать родных. В дороге Маша потерялась, попала в детский дом, а оттуда, в 1945 году, вшивая, грязная, с начинающимся туберкулезом — в «Артек». Уж не рай ли то был? Настоящие супы, жареные куры, шоколад, виноград. И голодные, рано поседевшие молоденькие «взрослые», которые уговаривали детей съесть побольше: их то и дело взвешивали, очень хотели, чтобы дети начали поправляться. Весь персонал «Артека» питался баландой, но никому не приходило в голову украсть у детей хоть крошку. И все мечтали, что сирот больше не будет.
После окончания Куйбышевского пединститута она пошла работать на местное телевидение — получилось. Когда отца перевели в Москву, он сказал: «проталкивать» не буду, устраивайся сама. Было очень страшно, но она пошла на телевидение, куда стояла, разумеется, длинная-предлинная очередь. Провинциалке, доверчивой как Фрося Бурлакова, на пробу дали невыполнимое задание: пригласить на передачу небожителя, Сергея Аполлинарьевича Герасимова. Дали телефон и предупредили, что к телефону всегда подходит ревнивая жена, Тамара Федоровна Макарова. Она пришла домой и на большом куске ватмана написала сценарий звонка, который начинался следующим образом:
«Звонок: ту-ту-ту.
Берут трубку: алё.
Ответ: это Тамара Федоровна?»
Набрала номер, а трубку снял Сергей Аполлинарьевич. Но Маруся, впившись глазами в сценарий, говорит: это Тамара Федоровна?
— Нет.
— Тамара Федоровна, можно попросить к телефону Сергея Аполлинарьевича?
Герасимов каким-то чудом понял, что у барышни на другом конце провода вот-вот случится удар, и попросил ее рассказать о себе. На передачу он пришел с женой, и на работу ее взяли. На телевидении она проработала двадцать лет. Между прочим, была одним из создателей лучшей передачи в СССР «Спокойной ночи, малыши!» Потом вышла замуж за своего начальника — но это было уже на радио. Там почувствовала себя лучше, потому что народ был другой — образованные люди, которые к тому же работали с ее самым любимым материалом, со словом. В детской редакции всесоюзного радио журналист Мария Николаевна Крючкова получала сотни писем с просьбой о помощи. Многим она помогала, потому что в ту пору удостоверение журналиста открывало любую дверь. Баснословным гонораром за работу было наслаждение от того, что удавалось вернуть надежду людям, которые давно ее потеряли. А потом грянула перестройка. И государство, как большой корабль, который движется впотьмах и боится дать течь, стало сбрасывать за борт все лишнее — стариков, детей, инвалидов…
И она поняла, что начала лукавить. Работать стало противно. Смириться с этим не было никакой возможности. Только очень хотелось понять, а как же раньше государство помогало терпящим бедствие? И однажды она случайно обнаружила в архиве историю Марфо-Мариинской обители.

* * *
Великую княгиню Елизавету Федоровну называли сказочной красавицей. Но ее лучезарная красота вводила в заблуждение тех, кто на нее смотрел. Ею не только любовались. Многим казалось, что сестра российской царицы Александры Федоровны, внучка английской королевы Виктории и жена дяди царя, великого князя Сергея Александровича мучительно завидует своей венценосной сестре и втайне ею руководит.
Московский генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович, был очень красивым, очень странным и очень тяжелым человеком. Молва связывала с его именем еврейские погромы, трагедию на Ходынке. Поговаривали, что он, как и многие вельможи, приближенные ко двору, больше любит мужчин, чем женщин.
Она могла пренебречь словом, данным у алтаря; ее любви добивались многие, и кто знает, как сложилась бы ее жизнь, если бы она уступила судьбе. Париж, Лондон — да мало ли городов в старой Европе, где она, с ее красотой, званием и состоянием, могла быть счастлива с другим. И страшная смерть не нашла бы ее там, на берегах Сены или Темзы. Но она дала слово Сергею. Человеку, на которого началась охота.
Позже Иван Каляев скажет: «Великий князь был одним из руководителей реакционной партии, господствующей в России… Ужасная ходынская катастрофа и роль в ней Сергея были вступлением в злосчастное царствование Николая. Расследовавший причины этой катастрофы граф Пален сказал, что нельзя назначать безответственных лиц на ответственные посты. И вот партия социалистов-революционеров должна была безответственного перед законом великого князя сделать ответственным перед народом».
Убийство великого князя было назначено на 2 февраля 1905 года, однако Каляев не смог исполнить задуманное — в карете он увидел детей, племянников великого князя, и его жену. Однако 4 февраля Сергей Александрович, как обычно, выехал из Николаевского дворца в третьем часу дня. Спустя считанные минуты Каляев подошел к карете и бросил бомбу. На месте взрыва «лежала бесформенная куча, состоявшая из мелких кусков кареты, одежды и изуродованного тела… Головы не оказалось; из других частей можно было разобрать только руку и часть ноги…»
Душераздирающие подробности посещения Елизаветой Федоровной Каляева очень скудны. Достоверно известно лишь то, что она пришла «дать вам прощение великого князя — он не успел вам его дать». Каляев был очень взволнован, но отказался читать Евангелие, которое Елизавета Федоровна все же оставила на столе, и тихо вышла… Она надеялась, что убийца до смерти успеет еще опомниться…
Две бездны встретились на одно мгновение.
Как она смогла его простить?
Как он смог отказаться от прошения о помиловании, которое последний русский самодержец готов был ему даровать?
Никто не верил в искренность ее горя. Все думали, что после смерти мужа «кроткая Элла» наконец-то станет настоящей. Но она никуда не выезжала, замкнулась — заговорили о помешательстве. Да, все считали, что она сошла с ума. Никто и представить не мог, что мысленно она уже возвела обитель милосердия, где она могла укрыться от страшной действительности и откуда могла помогать всем, кто нуждался в помощи.
Великая княгиня распродала драгоценности, роскошную мебель, картины и купила на Большой Ордынке участок, на котором вскоре была построена Марфо-Мариинская обитель — во имя евангельской труженицы Марфы и молитвенницы Марии. Приют для девочек, больницу с операционной и аптеку для бедных, воскресную школу и библиотеку — вот что удалось создать на участке в полторы десятины.
Духовник общины сказал на открытии обители: «Люди, решившиеся всецело посвятить себя Богу, шли исстари двумя путями: монашеским и диаконисским. Разница была в том, что монашество спасается и спасает посредством молитвы… Диакониссы служили также Богу, но спасали близких и души свои более деятельной любовью, трудом милосердия для бедного, падшего, темного и скорбного человека… Учреждение прямо великое».

* * *
Мария Николаевна Крючкова, потрясенная открытием, полетела на Ордынку. Оказалось, здание обители и даже храм, построенный Щусевым, целы. Тогда она поняла, куда нужно нести письма, на которые никто не отвечает. Их стали читать после проповеди в храме Всех Скорбящих на Ордынке. Желающих помочь оказалось немало.
Так в 1990 году началась деятельность возрожденного Марфо-Мариинского общества сестер милосердия. Через пять лет священник Валаамского монастыря отец Исидор привез в обитель первого птенца — девятилетнюю Алину Егорину. Девочка то и дело падала в голодный обморок. Отца своего она никогда не видела, мать пила, девочку вместе с двумя братьями воспитывала бабушка.
На Рождество всех детей обители, которых к тому времени было уже шестеро, пригласили в англиканскую церковь. Они очень удивились, обнаружив, что почти все дети, пришедшие на праздник (а это были дети сотрудников посольств), говорят на другом языке. Во время представления Алина то и дело спрашивала настоятельницу, где же все-таки они научились так прекрасно говорить на этом непонятном языке. И неожиданно матушка поняла, что эти дети жили в страшном, изуродованном мире, где не было книг, музыки, где ничего не слышали о других странах, о другой жизни… Первым путешествием детей обители была поездка в Лондон, на родину великой княгини Елизаветы Федоровны. В «Шереметьево» они спросили: «Мы что, уже в Англии?»

* * *
«Я, — говорит матушка Елисавета, — хочу перечитать „Анну Каренину“. Наверное, для меня это будет другая книга. В юности было жалко Анну, а сейчас — ее сына, Сережу. Как же так, ворвалась к нему, разбередила душу и ушла. А он-то как же после этого? Ведь она для себя к нему приехала, а для него нужно было что-то совсем другое. У меня в обители такие дети есть».
Собственно, есть только такие. Дети, оброненные взрослыми на дороге жизни. Выбор у них маленький: кто не успеет опуститься на дно — тому путь в детский дом. Детский дом — это самое страшное ругательство, которое знает монахиня Елисавета. Нельзя любить ребенка с девяти до шести. Мать — это не профессия, это высшее из человеческих воплощений, это постоянная жажда согреть и утешить.
Зачем настоятельница обители ездила по всей Москве и искала, где бы взялись обучать ее детей верховой езде? Зачем пригласила хореографа, который учит девочек красиво двигаться? Так ли уж необходимо было платить за бассейн? Ответ один: искусству «держать спину» обязательно нужно учить в детстве.
Брат Алины Федя Егорин в этом году заканчивает училище. Будет краснодеревщиком. Мастер послал его с документами в СУ-155. Там обратили внимание на симпатичного молодого человека, и настоятельница попросила взять его на практику. Уж очень тепло отнеслись к нему люди. К тому же есть возможность поступить в институт. Когда стали его водить по цеху, показали курилку. А зачем? Он не курит. Он учится латиноамериканским танцам и верховой езде. Люди давно такого не видели. К тому же накануне матушка Елисавета поехала с ним в магазин, купили Федору красивый комбинезон — и не один, две куртки, чтоб не мерз и мог франтить… Конечно, можно было обойтись остатками старой одежды, но всадник — гордый человек. Люди поглядят на него, и в мире что-то изменится.

* * *
Монахиней может стать не каждая. Наверное, одна из тысячи. Почему? Потому что не каждой дано воевать со злом, будучи смиренной.
— Я не только верю Богу, но и очень ему доверяю. Постриг — не одноразовое событие, это внутренняя работа. И как результат — новый взгляд на жизнь. Я теперь совсем не понимаю привязанности к материальному миру. Скажем, не могу понять, красивая ткань или нет, зато сразу вижу красоту человеческих отношений. У меня обострилось особое отношение к детям, я всегда вижу в глазах маленьких детей космос, и мне хочется, чтобы он подольше сохранился.
Наверное, я бы не сделала этого шага, если бы не дал согласия мой муж Виктор. Прежде чем постричься, я должна была развестись с ним. А ведь он не сделал мне ничего плохого, мы всегда были сильно связаны духовно. Он сам меня отпустил и благословил. Виктор повел себя очень благородно. Он тогда сказал мне: иди и доведи свое дело до конца. Ему ведь не просто далось это решение, мы прожили с ним долгую жизнь…
Во время обряда будущая монахиня падает у дверей храма на землю и ползет к алтарю в знак покаяния перед ликом Божьим. Возле алтаря епископ, который постригает, помогая встать, подает руку. Встает уже другой человек.
— Я ползла, а казалось, что летела…

* * *
С улицы кажется, что в обители очень благополучная и раз и навсегда расписанная жизнь. Между тем журналисту Крючковой было совсем не просто окунуться в людскую массу. В той жизни можно было достать удостоверение и войти в любую дверь. Тут все было иное.
— Это как в тюрьму сесть. В тюрьме все одинаковые, и освободиться можно только изнутри. Я начала создавать общину, а все приходили и учили. И все я, оказывается, делала не так. Вот, помню, подарили нам пять телевизоров. Я их распределила по корпусам, однажды прихожу, а все пять стоят у меня в келье — грех, значит. Вот как быть? Я слова не сказала, тихо вернула все на свои места, а трудно было молчать. Меня часто обвиняли в том, что я «недостаточно православная», я позже всех выучилась читать по-старославянски. Но это был и удел великой княгини, ее тоже все время поучали, проверяли, лезли. Мне досталось…
Теплым июньским вечером 1998 года во дворе обители раздался крик: «Помогите!» Кричала женщина. Обитель была почти пуста, дети отдыхали за городом, осталось несколько человек, из них одна старушка.
Настоятельница выбежала на улицу. Во дворе стояла машина, возле нее трое мужчин и женщина. Именно она и звала на помощь. Матушка Елисавета успела только сказать: «Что случилось?», как женщина ударила ее ногой. Потом еще, еще. Женщина била, а мужчины держали, чтобы не убежала. Била по голове, по печени, по ребрам. По счастливой случайности мимо проезжала патрульная машина…
Настоятельницу избили так профессионально, что врачи не нашли на ней ни одного синяка. Все осталось внутри. Диагноз: посттравматический сахарный диабет. А кто бил и за что — так и не узнали.

* * *
Весной 1918 года арестовали Елизавету Федоровну, за ней — келейниц Варвару Яковлеву и Екатерину Янышеву. Арестованных отправили в Алапаевск, заштатный городок в полутораста верстах от Екатеринбурга. С дороги она писала в обитель, беспокоилась о сестрах. В это же время в Алапаевск привезли еще нескольких членов семьи Романовых.
В последних числах июня келейниц Елизаветы Федоровны увезли в Екатеринбург. Варвара Яковлева попросила разрешения вернуться к Елизавете Федоровне — разрешили.
В ночь на 18 июля узников привезли к заброшенному руднику.
Первой к шахте подвели Елизавету Федоровну. Сопротивления она не оказала, попросила только вернуть ей головной платок. Упала она не на дно, а на выступ в пятнадцати метрах от земли. Знать бы, о чем думала в ту ночь Варвара Яковлева, последовавшая за великой княгиней и принявшая смерть по своей воле… Большевики сбросили в шахту восемь человек и забросали ее гранатами. Когда Алапаевск перешел в руки колчаковцев, началось следствие по делу об убийстве. Нашлись свидетели, которые рассказали, что в ту ночь из шахты доносилось пение псалмов, которое скоро оборвалось.
Последними из шахты извлекли тела Елизаветы Федоровны и сына великого князя Константина Константиновича Иоанна. «Они лежали рядом; голова Иоанна Константиновича была перевязана платком Елизаветы Федоровны».
Обитель просуществовала до 1926 года, пока ее не разграбили окончательно. Вторая настоятельница Валентина Гордеева умерла в ссылке.
Тела Елизаветы Федоровны и Варвары Яковлевой через Китай были доставлены в Иерусалим. Великая княгиня и ее тихая помощница канонизированы русской православной церковью. Значит, святые — тоже люди?

* * *
— В том-то и дело, — говорит матушка Елисавета, — в том-то и дело. А что такое святой человек? Он как дитя. Всех любит, несмотря ни на что. Я таких встречала. Вся жизнь, конечно, не может быть святой, наступает такой час… Нет, все словами не объяснить. Эти люди вне быта, у них особый мир и нет в жизни никакой интриги, осуждения. Приблизиться к этому можно, когда стараешься никого не судить. Я радуюсь, что у меня сейчас уже не получается ругаться. Раньше получалось, а теперь начинаю плакать за весь мир. Очень мне людей жалко, как подумаю, что они творят.
— А муж вас навещает?
— Конечно. Придет, сядет вот здесь и скажет: ну что, матушка, как дела?

* * *
Трудно, вот как.
Одному ребенку надо пальто купить, другому велосипед, третьему — куклу. А сейчас главное — привести в порядок квартиру Ульяновых.
История семьи Ульяновых, может, и подошла бы для романа, только кто сейчас пишет романы в десяти томах? А короче не опишешь. Дело в том, что трое детей в один прекрасный день сбежали от жестокой бабушки из Молдавии. Первой не выдержала мать, она исчезла. А дети просто сели на поезд и оказались в Москве, думали спастись у другой бабушки. Не тут-то было. Оксану и Свету бабушка в квартиру пустила, а Володя ей пришелся не по нраву, ему пришлось жить в подъезде под лестницей. В конце концов всех отправили в детский дом, откуда они снова сбежали и потеряли друг друга. В один прекрасный день в обители появилась Лена, женщина с приемной дочкой. Ее взяли на работу и сразу обратили внимание, как жестоко она обращается с ребенком. Настоятельница стала ее вразумлять, и в один прекрасный день Лена с дочкой Светой исчезли. Вскоре юрист обители привел с улицы бездомную девочку Оксану — и хотите верьте, хотите нет, но матушка Елисавета почувствовала, что эти дети — Оксана и удочеренная Света — родные сестры. Прошло немало времени, пока их удалось поместить под крышу обители. Стали искать брата Володю. Нашли и тоже привезли в обитель. А что первым делом стали делать оттаявшие и наевшиеся досыта дети? Они стали искать могилу матери. Матушка Елисавета тоже искала — только не могилу, а живого человека, о котором только и было известно, что работает женщина в одном из московских железнодорожных депо.
Нашла, конечно. И надо было видеть, как они встретились, трое детей и их мать, как они обнялись так, что невозможно было понять, где кто, и сколько их, и чьи это руки, и чьи слезы…
Смешное воспоминание. Когда Володю нашли, он находился в подмосковном приюте. Каждый день с утра пораньше он звонил в обитель.
— Алло, вам кого?
— Оксану или Свету.
— А кто их спрашивает?
— Володя Ульянов.
— Мальчик, перестань дурачиться…
Теперь все они живут в обители. Все научились улыбаться, хорошо учатся. Володя мечтает поступить в институт. И вот недавно сбылась многолетняя греза матушки Елисаветы: администрация Балашихи выделила двум старшим детям хорошую двухкомнатную квартиру в новом доме. Только там пока голые стены. Ничего, дело наживное. Матушка написала генеральному директору ДСК-1 В.Е. Копелеву, чтобы помогли привести квартиру в порядок. Копелев только с виду суровый, а помогать умеет и любит. Главное — сделать так, чтобы квартира не досталась невесть откуда появившимся многочисленным родственникам детей. Родственники эти — большие любители чужих квартир.

* * *
Что бы мы делали, если бы на свете не существовало намоленных мест, чудом уцелевших домов, стены которых держатся не только благодаря добросовестным строителям, но и усилиям давно ушедших людей, веривших в то, что всех нас можно спасти… Судьбе было угодно, чтобы женщина, долгие годы боровшаяся за восстановление Марфо-Мариинской обители милосердия, получила при постриге имя Елисавета. Может, и вправду святые Елизавета и Варвара берегли этот дом, этот сад, этот храм, может, они знали, что люди все равно будут бросать своих детей и им надо будет где-то укрыться…
За возвращение русской православной церкви Марфо-Мариинской обители монахиня Елисавета награждена орденом равноапостольной княгини Ольги. Приятно, конечно. Но кто это бежит навстречу, с двумя бантами в растрепавшихся косичках, в одной руке яблоко, в другой — кукла, кто это забирается на колени и тычется теплым носом, кто обнимает вас, матушка? Вот они, ваши ордена и награды, и ни у кого больше таких на свете нет.

1 июня 2004 г.