 |
| Глагол | А. Тарасов | 21.05.2004 |
Здесь уместно вспомнить и слова В. Г. Короленко из его письма к Н. К. Михайловскому от 31 декабря 1887 — 1 января 1888 г.: «Тогда (в 60−70-е годы XIX в. — А. Т.) мы все искали „героя“, и господа Омулевские и Засодимские нам этих героев давали. К сожалению, герои оказались все „апплике“, ненастоящие, головные. Теперь поэтому мы прежде всего ищем уже не героя, а н, а с т о я щ е г о человека, не подвига, а душевного движения, хотя бы и не похвального, но зато непосредственного (в этом и есть сила, например, Чехова)».
Любопытно отметить, что некоторые представители русской интеллигенции придавали исключительное значение творчеству Чехова. Так, К. И. Чуковский утверждал, что «А. П. Чехов казался современникам „мерилом вещей“, а его книги — „…единственной правдой обо всем, что творилось вокруг“.
Для такого представления были некоторые основания. По словам литературного критика И. Виноградова, в конце XIX в. в интеллигентской среде господствовало „новое внерелигиозное сознание“, которое „оказывалось перед насущной необходимостью заново обосновать всю систему нравственно-ценностного ориентирования в жизни — ту систему, которую раньше держал „замковый камень“ религиозной веры“».
А. П. Чехову было важно в «новую» систему «нравственно-ценностного ориентирования» вписать фигуру Л. Н. Толстого. Он считал, что если умрет Толстой, то все «пойдет к черту» и не будет у русских людей нравственной опоры. При этом сам Чехов все же шел своим путем. Достаточно вспомнить классические слова Чехова о финальной части романа Толстого «Воскресения»: «… писать, писать, а потом взять и свалить все на текст из Евангелия, — это уж очень по-богословски». Чехов говорил, что его сначала нужно убедить в истинности самого Евангелия, а потом уже ссылаться на евангельские тексты.
Как видим, с одной стороны, интеллигенция воспринимала Толстого и Чехова в качестве праведников и источников представлений о высшей правде. С другой стороны, снижается «планка» требований к положительным героям, которых изображают писатели. Как выйти из подобного противоречия?
В свое время А. С. Пушкин точно определил сферу деятельности, в которой заложены ответы на вопросы о смысле творчества и жизни любого писателя: «Слова поэта суть его дела». Думается, проникнуть в тайну Чехова, разобраться, в чем же он видел абсолютную истину, высшую жизненную правду, невозможно без самого писателя, то есть без внимательного, непредвзятого прочтения и изучения его художественных произведений и эпистолярного наследия.
Еще в апреле 1879 г. А. П. Чехов в письме своему брату Михаилу советовал прочитать статью И.С.Тургенева «Дон-Кихот и Гамлет», которая на него самого произвела сильное впечатление. Тогда молодой Чехов не видел в окружающей его действительности Дон-Кихотов в тургеневском смысле слова, т. е. самоотверженных альтруистов, верящих в идеал. И все же импонировал ему именно этот, дон-кихотовский тип людей. Значит, еще в начале своей активной литературной деятельности Чехов был настроен на серьезные размышления о высшей жизненной правде, о праведниках.
А в статье-некрологе «[Н.М.Пржевальский]» (1888) он, рассуждая о путешественниках-подвижниках, фактически пишет именно о праведничестве: «Их идейность, благородное честолюбие, имеющее в основе честь родины и науки, их упорство, никакими лишениями, опасностями и искушениями личного счастья непобедимое стремление к раз намеченной цели, богатство их знаний и трудолюбие… их фанатическая вера в христианскую цивилизацию и в науку делают их в глазах народа подвижниками, олицетворяющими высшую нравственную силу (курсив мой — А.Т.)». Появление словосочетания «высшая нравственная сила» показывает, что Чехову было важно не просто подвижничество, а та цель, ради которой оно совершалось. Поэтому не случайно он закончил статью о Пржевальском следующими словами: «Читая его (Пржевальского — А.Т.) биографию, никто не спросит: зачем? почему? какой тут смысл? Но всякий скажет: он прав» (4, 506).
В статье-некрологе «[Н.М.Пржевальский]» Чехов обозначил ценность для литературных произведений изображения «людей подвига, веры и ясно осознанной цели» (4, 506), утешающих и облагораживающих других людей. Он указал на их важную воспитательную роль. Почти каждый рассказ или повесть писателя утверждают эту ценность. Недаром один из современных исследователей высказал мнение, что художественный мир Чехова строится на правде и красоте.
Литературные произведения Чехова в основном посвящены этой проблеме поиска новой системы ориентирования при сознательном, как бы заранее оговоренном отказе от веры в Бога, от Церкви. Как известно, подобный отказ характеризовал жизнь не только его героев, но и самого писателя. Поэтому, согласно справедливому замечанию А. Любомудрова, «понимание мистической реальности Церкви отсутствует в мире Чехова». Соответственно, вряд ли Чехов помышлял о типах праведников в православном понимании слова «праведничество». Тем не менее, неуместно воспринимать Чехова как материалиста и атеиста, что делает, к примеру, современный биограф писателя И. Бердников в книге «Чехов» (серия «ЖЗЛ», М., 1978). Письма Чехова свидетельствуют о признании им высшего начала в жизни, «страха перед Богом». Скорее всего, писатель находился в состоянии того «истинного мудреца», про которого сказал в дневнике за 1897 г. свои знаменитые слова: «Между „есть Бог“ и „нет Бога“ лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец» (8, 432). Думается, подобным состоянием и объясняются особенности чеховского художественного исследования явления праведничества, проблематичность его однозначного толкования.
Между тем еще в 1886 г. Чехов написал рассказ «Святой ночью», где показал, как прекрасно добро, как удивительны православные богослужения, как чиста монашеская дружба иеродиакона Николая и послушника Иеронима, как сильно смирение этого послушника, не оставившего своего послушания паромщика даже тогда, когда наступил праздник Пасхи и его должны были уже сменить. А светлый образ иеродиакона Николая заслуживает отдельного внимания — его не коснулась и тень чеховской иронии, более того, Николай умирает накануне Пасхи, что считалось в народе признаком особой милости Божией, праведности почившего.
Так, к примеру, в «путевых заметках» «Остров Сахалин» (1893−1894) Чехов рассказывает о священнике о. Симеоне Казанском, служившем в 1870-х годах в корсаковской церкви. Стиль, настрой, а иногда даже и лексика этого рассказа напоминают новозаветное повествование о подвигах веры апостола Павла: «Почти все время поп Семен проводил в пустыне… он замерзал, заносило его снегом, захватывали по дороге болезни, донимали комары и медведи, опрокидывались на быстрых речках лодки и приходилось купаться в холодной воде; но все это переносил он с необыкновенной легкостью, пустыню называл любезной и не жаловался, что ему тяжело живется… никогда не отказывался от веселой компании и среди веселой беседы умел кстати вставить какой-нибудь церковный текст…» (8, 261). Личность праведного о. Симеона стала легендарной в Сибири, покоряла загрубелые сердца солдат и ссыльных.
Другой пример — Липочка из повести «В овраге» (1900). Чехов прекрасно показал, что никакие страдания не смогли сломить ее чистую и смиренную душу. Не скрывает писатель и источник стойкости своей героини — это вера в Бога, это всегдашнее обращение глаз и души к небу. Ночуя вместе с матерью Прасковьей у Цыбукиных, Липа чувствовала, что «как ни велико зло, все же ночь тиха и прекрасна, и все же в Божьем мире правда есть и будет, такая же чистая и прекрасная…» (6, 408).
В то же время вера Чехова в науку, в людей подвига и отсутствие глубокой веры в Бога, в благодатность церковной жизни позволяли ему лишь любоваться христианским миром и побуждали искать гуманистический идеал праведника. Доктор Томсон из «Рассказа старшего садовника» (1894) может служить тому подтверждением. Томсон воплощал жизнь «ученого человека», которая питалась исключительно любовью к людям. Он любил их, как детей, не щадя себя помогал им, и все окружающие, даже разбойники и звери, отвечали ему любовью. Рассказчик Михаил Карлович связывает прощение убийцы «святого» доктора с верой во Христа, а, значит, и в человека, но на самом деле Христа нет в рассказе. Жители города, где жил доктор, верили именно в доктора, а убийцу простили из-за неверия в возможность его убийства.
Праведничество без веры в Бога изображено в повести «Моя жизнь» (1896). Главный герой произведения Михаил Полознев старается жить по правде, по справедливости. Однако его стремление к правде оборачивается немирным состоянием духа, постоянным осуждением других людей, отъединением от них, разрушением личной жизни. Отрицательного плана правда проповедуется и подрядчиком Редькой, которого Б. Зайцев метко назвал сектантом: «Тля ест траву, ржа железо, а лжа — душу». И Мисаил, и Редька усиленно трудятся, пытаясь противостоять «лже», однако Чехов дает понять, что его герои не знают, ради какой правды терпят они скорби и болезни.
В ряде других произведений Чехова не приводятся конкретные образы праведников, но задаются некие ситуации и положения, обозначающие идею праведничества. Так, в рассказе «На страстной неделе» находим осмысление церковной жизни как благодатного приобщения к высшей красоте и правде. (1887) В этом произведении предстает чистый мир детства: маленький мальчик-повествователь описывает свое говение и причастие в храме. Исповедь у священника и приобщение к Святым Тайнам преображают жизнь героя: «Как теперь легко, как радостно на душе! Грехов уже нет, я свят, я имею право идти в рай!» (3, 240). В атмосфере всеобщего просветления и внутреннего веселья («В церкви все дышит радостью, счастьем и весной» (3, 241)) становится возможным совершить самый большой подвиг — простить своего врага — забияку Митьку. Как видим, у Чехова возможно именно православное по духу произведение. Рассказ «На страстной неделе» впору поставить в один ряд с таким творением «воцерковленной» литературы, как «Лето Господне» И.С.Шмелева.
Преображение героев происходит в повести «Степь» — «старики сияют» после церковного богослужения, светлое и детски чистое жизнелюбие и боголюбие о. Христофора озаряет все вокруг ясным светом, вселяет в унылый мир дух бодрости. Думается, Б. Зайцев справедливо не соглашался с суждением Чехова о своем герое, сделанном в письме А.Н.Плещееву от 9 февраля 1888: «Глупенький о. Христофор уже помер». Действительно, о. Христофор умней и мудрей других героев «Степи», сохраняет всегда связь с Богом, не падает духом никогда. И современная исследовательница И. Наумова связывает образ путешествующего в степи священника с тем живым высшим началом, которое реально противостоит греховности.
Безблагодатность жизни без веры, без Бога — основная тема повести «Скучная история» (1889). По верному замечанию Б. Зайцева, создание подобного произведения свидетельствует о непростом духовном состоянии Чехова. История профессора Николая Степановича, жаждущего общей идеи, иными словами высшей, ничем, даже смертью, не разрушаемой правды жизни, «Бога живого человека» говорит об онтологической неудовлетворенности и жажде истинной веры самого автора. Поэтому, изображая онтологическую глубину праведничества, Чехов оставался в сфере гносеологии, а его поиски правды становились все насущней и интенсивней.
В повести «Дуэль» (1891) дан прекрасный образ того, как протекает процесс правдоискательства без веры в мире Чехова и как живут верующие люди, обретшие правду в Боге. Главный герой повести Лаевский, обобщая свой и чужой жизненный опыт, размышляет: «В поисках за правдой люди делают два шага вперед, шаг назад. Страдания, ошибки и скука жизни бросают их назад, но жажда правды и упрямая воля гонят вперед и вперед. И кто знает? Быть может, доплывут до настоящей правды…» (4, 479). Чехов показывает, что таким образом невозможно стать праведником. Лаевский недалеко ушел от Николая Степановича из «Скучной истории». «Бога у него нет» (4, 460), — так характеризует писатель своего героя. Лаевский, подобно профессору, «духовной жаждою томим», хочет молиться «кому-нибудь» или «чему-нибудь», даже грозе. Но веры нет, нет и преображения героя, несмотря на то, что после дуэли Лаевский сильно изменился, женился, стал работать. Он повторяет всего лишь вывод своего противника фон Корена: «Никто не знает настоящей правды» (4, 479), он по-прежнему не может сориентироваться в мире и теряется, слабеет душой перед окружающими людьми. Следовательно, Лаевского нельзя признать «спасшимся христианином», как это делают некоторые исследователи Чехова.
И в той же повести «Дуэль» совершается настоящий прорыв в сферу онтологии. Дьякон рассказывает зоологу фон Корену про веру своего дяди «попа», который, отправляясь на молебен о ниспослании дождя, брал с собою зонт. «Вера горами двигает», — утверждает дьякон, и «какой-нибудь слабенький старец святым духом пролепечет одно только слово… и в Европе камня на камне не останется» (4, 457). Всегда находчивый зоолог не смог ничего по существу возразить на простую и серьезную речь дьякона. Гимн вере в Бога и силе основанной на ней святости оказался недосягаемым и для чеховской иронии. То есть, можно сказать, что за речью дьякона всем ходом развития повести «Дуэль» признается высшая жизненная правда.
Таким образом, художественное воплощение праведничества в творчестве Чехова показывает трудность, невозможность сориентироваться в мире без Бога, без веры. Писатель через литературные произведения дает понять, что «настоящую правду нельзя найти только в том случае, если из системы жизненного ориентирования исключен «Бог живого человека».
Другое дело, что Чехов не ставил вполне определенно и очевидно человеческую праведность в прямую и необходимую зависимость от принадлежности к Православной Церкви. Так, в упомянутой повести «В овраге» Липа по дороге из больницы встретила Костыля и старика, которых она назвала святыми. Но из текста произведения нельзя сделать утвердительного вывода о том, что они православные люди. И все же в том, что они должны быть признаны праведниками убеждает весь художественный строй произведения: они — «луч света в темном царстве» Уклеева, смягчающий души его жителей, они открывают другое измерение в обыденной, пошлой, страшной и преступной жизни, измерение, неподвластное ее влиянию. Очевидно, писатель просто исследует все «случаи» праведности, не отдавая предпочтения какому-либо из них.
Выбор может сделать лишь сам читатель. То есть своеобразие чеховского художественного решения проблемы праведничества заключается в принципиальной невозможности отграничить собственно близких сердцу автора праведников от тех, которых можно «вычислить» на основе объективного анализа художественного текста как такового.
О том, что герои Чехова не только знают, но и чувствуют, живут настоящей правдой, свидетельствует рассказ Чехова «Студент», самый любимый, кстати, самим писателем. Именно про крестные страдания Христа и про Его апостола Петра сказаны Чеховым такие слова: «правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле». В тексте рассказа нет ни одного художественно оформленного опровержения этих слов, ибо они созвучны не только герою, но и автору произведения.
Таким образом, герои Чехова не только знают настоящую правду, но и стараются жить согласно этой правде. Тексты литературных творений писателя объективно показывают и его религиозные сомнения, и веру, которая открывается через образы праведников, через первообраз праведника — Христа (рассказ «Студент»).
21 апреля 2004 г.
