 |
| Православие и современность | Оксана Лючева | 06.05.2015 |
В годы гонений советской власти на Церковь вне стен закрытых саратовских храмов и монастырей продолжалась тайная молитвенная жизнь. Известно о ней очень мало, в основном благодаря немногим еще живым свидетелям. Однако доподлинно известно одно: в то время, как воинствующие атеисты считали, что расправляются с остатками слепой религиозности, на саратовской земле по-прежнему творилась монашеская молитва и собирались по ночам, подобно первым христианам, те, кто не отрекся от иноческих обетов перед лицом унижений и арестов. Наш сегодняшний рассказ — об изгнанных насельницах разоренного Крестовоздвиженского монастыря.
Дух созидания, дух разорения…
Более двух столетий назад в Саратове был основан Крестовоздвиженский женский монастырь. В XX веке он был закрыт и разрушен. О величественном монастырском комплексе, стоявшем на берегу Волги, на улице Лермонтова, сегодня напоминает одинокая арка. Это все, что осталось от ворот обители. Сохранилось также одно здание, в нем располагается межъепархиальное женское духовное училище.
А когда-то монастырь занимал целый квартал. Это был город в городе, если учесть размеры тогдашнего Саратова.
Ныне на этом месте находятся гостиница «Словакия», здание банка, жилой дом. На то, чтобы стереть память о монастыре, у богоборцев ушел целый век. Его постройки сносили вплоть до начала 1990-х.
До революции монахини и послушницы Крестовоздвиженской обители трудились в иконописной, золотошвейной, башмачной и белошвейной мастерских, пекли просфоры для городских храмов. С середины XIX века при монастыре действовала бесплатная школа для девочек, в ней обучалось около ста учениц. Это было первое учебное заведение в Саратовской губернии, куда принимали лиц женского пола.
Насельницы помогали нищим, лечили бездомных. Горожане до сих пор передают из уст в уста истории о том, как сестры поднимали на улице пьяных, кормили, укладывали спать, а наутро подавали им выстиранную одежду и… рюмочку, поправить здоровье.
После революции, когда монастырь существовал уже как трудовая артель, монахини втайне помогали ссыльному духовенству: отправляли посылки, деньги. Эта помощь «врагам народа» была отмечена в одной из статей обвинений, когда власти решили в 1927 году окончательно закрыть обитель.
В начале XX века в Крестовоздвиженском монастыре насчитывалось более четырехсот насельниц. Последней игуменьей была Антония (Заборская).
Она происходила из дворянского рода. Три года назад мать Антония была перезахоронена на территории Свято-Алексиевского женского монастыря. До этого ее могила находилась на Воскресенском кладбище.
«За что нас забрали?..»
Одной из тех, кто посещал могилу последней настоятельницы монастыря, была пожилая прихожанка саратовского Духосошественского собора Римма Александровна Колотырина. Ей 75 лет, всю свою жизнь она посвятила Богу.
Римма росла в верующей семье. Когда все храмы в Саратове были закрыты, люди собирались на совместную молитву у них в доме. Ее воспоминания о том тяжелом для Церкви времени содержат в себе ценнейшее свидетельство о скрытой от посторонних глаз жизни Крестовоздвиженской общины, члены которой и в изгнании продолжали общее молитвенное делание и сохраняли друг с другом внутреннюю связь.
Римма Александровна лично знала сестер разоренной обители. Познакомилась она с ними еще ребенком. После Великой Отечественной войны монахини и послушницы возвращались из ссылок и мест заключения. Многие были арестованы и осуждены сразу после закрытия монастыря.
— Когда они выходили из тюрем, вынуждены были милостыню собирать, — вспоминает Римма Александровна. — Мы как-то пришли в баню на Цыганской (ныне улица Кутякова. — О.Л.) — у дверей бабушка стоит. А бабушка непростая, монашествующих сразу видно. Ей ночевать негде было. Мы одной из наших соседок говорим: «Вера Ивановна, пусти, у тебя комнатка есть». Вот так мы и познакомились. Помню другой случай. Идем с базара, смотрим — отец Софроний, иеродиакон, милостыню собирает. Узнали его, стали по людям определять жить. Раньше люди набожные были, сразу видели, кто из заключения, и старались помочь. Многие ссыльные жили у одной монахини, матери Пульхерии. У нее был небольшой домик. Монахини в Духосошественской собор ходили, сидели там рядами. Мы, молодежь, старались каждой матушке что-то доброе сделать: воды, дровец принести, пол помыть. Вот так мы и жили.
Монахини, которые вернулись из ссылки, все недоумевали: «Что мы сделали? Мы же все время на послушании были: кто пек, кто варил, кто убирал, кто шил, кто ткал. За что нас забрали?». Арестовывали их ночью. Молитвы на сон грядущим прочитали, легли спать — и вдруг врываются люди: «Вставайте, собирайтесь».
Дали кому по семь лет, кому по десять, а кому и пятнадцать. Многие попали на Север. Там немало монахинь в болотах погибло: когда собирали клюкву, затягивало в трясину, спасти не могли. Настрадались — не на одну жизнь хватит.
Мать София после лагерей потом всю оставшуюся жизнь ходила в телогрейке. Так промерзла в ссылке, что никак не могла отогреться. «Сними, — говорят ей, — ты что, Соня, лето, жарко же». А она: «Нет, если меня будут забирать, тепло будет, я очень намерзлась».
Изгнанные и… блаженные
Игуменью Антонию (Заборскую) арестовывали несколько раз. Последний — в 1941 году.
73-летнюю старицу обвинили в антисоветской деятельности. Не выдержав изнурительных допросов, мать Антония скончалась.
Игуменью похоронили на окраине Воскресенского кладбища. Могилу сравняли с землей, даже холмик не разрешили сделать. Сторож тайком воткнул палочку, чтобы можно было узнать место. После войны на могиле последней настоятельницы Крестовоздвиженского монастыря поставили крест.
— Мать игуменья наставляла сестер, отправляющихся в ссылку: «Когда выйдете, живите по двое, по трое. Если кому плохо, одна печь истопит, другая водички принесет». Очень им было тяжело в те времена, — продолжает рассказ Римма Александровна. — Сестры зарабатывали на жизнь кто чем мог: кто одеяла стегал, кто шил. Некоторые работали во 2-й Советской больнице санитарками, а мать София — медсестрой. И для церкви монахини трудились — шили облачения. Мать Мария и мать София, сестры, пекли просфоры. Я им помогала, дрова собирала. Идешь по дороге, палку видишь — хватаешь ее. Хорошие дрова были большой редкостью, приходилось даже лузгой топить. Да что дрова. И есть нечего было. Вот семечки и ели, запивая водой. Кто-нибудь подаст кусок хлеба — делим на всех. Молиться получалось только ночью. Днем — работа. В Энгельсе жила духовная дочь архиепископа Досифея (Протопопова) — Александра. В субботу дома отмолимся — и к ней едем. На сон грядущим молитвы прочитаем, потом полунощницу, после три главы Евангелия от Иоанна Богослова, затем акафист «Невеста Неневестная», потом Малую Пасху. До половины четвертого молились. Я очень рада, что была при монахинях. Если бы не их наставления, их молитва, не знаю, как можно было бы удержаться в вере Христовой.
Несгибаемая Римма
Несмотря на почтенный возраст, Римма Александровна каждый день ходит в храм и ежегодно отправляется в 500-километровый крестный ход в Вавилов Дол. Веселая, жизнерадостная, ясные добрые глаза — трудно представить ее загрустившей или в плохом настроении. Вот у кого поучиться не унывать ни при каких обстоятельствах!
— В десятом классе меня исключили из школы — за веру. Мне предлагали сказать по радио, что Бога нет. Я отказалась. Когда угрожали, только ответила: «Как дедоньку, так и меня». Мой дед был церковным старостой, его расстреляли в 1937 году на Воскресенском кладбище. Директор школы Александра Порфирьевна мне сочувствовала, говорила: «Я знала, что ты верующая, как могла, тебя защищала, но ничего поделать не смогла». Когда из школы выгнали, монахиня Антония меня утешала: «Уборщицей или дворником проживешь, дочка». И дальше в учение я не пошла. Проработала 48 лет уборщицей на истфаке СГУ.
Твердость и принципиальность характера Римма Александровна проявляла не раз. Вспоминает, как однажды вступилась за священника Духосошественского собора, который попал в немилость у уполномоченного по делам религий.
В 1965 году в СССР был создан Совет по делам религий. В областях и крупных городах имелись его уполномоченные, которые на местах контролировали религиозную жизнь.
Каждый священник должен был пройти регистрацию у уполномоченного. Снять священника или принять нового, перевести на другой приход — на все это требовалось его разрешение.
Настоятель храма фактически был наемником, с ним заключался договор, в котором определялись его зарплата и обязанности. Он должен был только служить и не мог вмешиваться в дела управления приходом.
— Когда у нас батюшку сняли, мы с одной прихожанкой решили: поедем искать правды к Куроедову (председатель Совета по делам религий в 1965—1984 годах. — О.Л.), — вспоминает Римма Александровна. — Сочинили петицию. Приехали в Москву, зашли в приемную председателя, сели и ждем. Выходит секретарь, говорит: «Ваше письмо принято, решение получите». Мне потом рассказывали, как уполномоченный возмущался: «Что это там за девчонка сопливая? Худая такая! Везде влезает!». Я думала про себя: «Ну и пусть я худая, но за духовенство буду стоять крепко». Ведь духовенство у престола Божия стоит. Эх, как мы стояли за священство! У нас ни один старый батюшка, ни одна монашка не были брошены. Очередь между собой устанавливали: кто, когда, кому помогает. И не было такого: «Я не могу, не хочу». Батюшка благословил, матушка благословила — нужно идти. А сейчас нет такого.
Римма Александровна живет у своей племянницы. Монахиней она не стала. В свое время ее не благословил на это духовный отец — митрополит Иоанн (Снычев).
Римма Александровна из многодетной семьи, нужно было помогать растить сестер и братьев. Владыка и сказал ей: «Семья у тебя большая, правило монашеское не сможешь выполнять. Просто молись и делай добрые дела».
Из наставлений духовного отца Римма Александровна запомнила следующее: каждый день читать жития святых, Евангелие, Деяния апостолов, Псалтирь. Так она и живет, бережно храня в душе его наставления и духовную память о монахинях Крестовоздвиженского монастыря.
Газета «Саратовская панорама» № 17 (996)
http://www.eparhia-saratov.ru/Articles/devochki-matushki-zhenshhiny
