О данном обете, первых семинаристах МДА и жизни Церкви в XX столетии

Восемнадцатого апреля 2009 года, в Великую Субботу, накануне Праздника Святой Пасхи, отошел ко Господу митрофорный протоиерей Петр Деревянко, более пятидесяти лет служивший у Престола Божия. Жизненный путь отца Петра начался в самое сложное для русского народа и Церкви время, время безбожных гонений и притеснений за веру Христову. Многие годы длилось противостояние Церкви и государства. И все эти годы верные чада Церкви не отступали от своих обетов, данных Богу. Сегодня мы предлагаем читателям портала Православие.Ru беседу с этим замечательным священником, записанную несколько лет назад. Через воспоминания отца Петра мы прикасаемся к жизни необыкновенного поколения священников. В обстоятельствах, которые трудно представить нынешним христианам, они хранили непоколебимую веру, кротость и бодрость духа.

С митрофорным протоиереем Петром Деревянко, выпускником Московских духовных школ 1951 года, тогда настоятелем церкви святых и праведных Иоакима и Анны в Можайске, мы встретились зимой 2006 года. Батюшка хлебосольно потчевал нас и рассказывал мягко и с юмором о своей жизни, непростой, как и вся история нашей Церкви в двадцатом столетии, свободно переходил с русского на немецкий, латынь и греческий. Спустя три года на Светлой седмице мы прощались с ним. Господь призвал отца Петра во время совершения заутрени Великой субботы, 18 апреля 2009 года — такой необыкновенной кончины удостоил Господь Своего смиренного молитвенника, прослужившего Ему у Престола 54 года.

Архиепископ Калининский Варсонофий (Гриневич)

Отец Петр родился в 1927 году в городе Сумы на Украине. С отличием окончил Московский Богословский институт и Московскую Духовную Академию (1951), после чего преподавал в Киевской Духовной семинарии. В 1955 году архиепископом Калининским Варсонофием (Гриневичем) рукоположен в сан пресвитера и определен настоятелем в церкви св. Иоанна Предтечи в г. Весьегонске. Трудился на многих приходах Подмосковья, на протяжении 22 лет служил настоятелем церкви святых Иоакима и Анны в Можайске. За усердный труд награжден правом ношения митры (1987), правом служения Божественной литургии с отверстыми Царскими вратами до «Херувимской песни» (2000), орденом прп. Сергия Радонежского III степени (1984), св. блгв. кн. Даниила Московского III степени (2001), свт. Иннокентия, митрополита Московского, III степени (2002). Почил в Великую субботу, 18 апреля 2009 года, в Можайске.

Немцы и данный обет

Мое детство прошло в городе Лебедине в верующей семье. Во время войны мы вынуждены были спасаться от голодной смерти. Раз из Лебедина вместе со слепым отцом мы отправились за 50 километров в Сумы, где можно было обменять выращенную картошку на соль и спички. Это было в 1943 году, незадолго до освобождения от немцев. По дороге обратно отец заболел чем-то вроде дизентерии, и я возвращался один. В 20 километрах от Лебедина меня задержал полицай и отвел в комендатуру к фашисту. Тот обследовал меня, высыпал всю мою соль, вытряхнул спички и направил в другой район пешком под оружием. А тот (конвоир — Прим. А. Н.) до чего злой фашист был — это же ужас! — всю дорогу вел меня под дулом автомата. Что я мог чувствовать?! Шел на верную смерть. Немец долбил меня в грудь и повторял: «Du bist ein junger russischеr Partisan — Ты юный русский партизан». А я, как былинка, шатался, потому что уже совершенно обессилел. Переводчица заплакала и говорит: «Herr, er ist nicht ein junger russischer Partisan. Er hat Kreuz — Господин, он не юный русский партизан, у него есть крест», партизаны верующими не бывают (я не подавал виду, что понимаю по-немецки). Немец продолжал долбить меня в грудь и в конце концов бросил в подвал.

Покровская площадь Сумы Вторая Мировая Война (немецкая оккупация)

Когда я, совершенно безоружный, увидел там огромную крысу, на меня напала такая тоска неисповедимая, что я, как птичка в клетке, запел. И помню, что я пел: «Господи, воззвах» третьего гласа, «Господи, воззвах» седьмого гласа, «Спаси, Господи, люди Твоя», «Достойно есть», «Богородице Дево», словом, все мажорные вещи. И еще «Благослови» и «Хвали, душе моя, Господа». Когда фашисты пришли, я ходил в хор, с сентября 1941 года и по август 1943 года. Так вот, вы представляете, когда я пел, тот фашист проходил мимо со службы домой, остановился (как рассказал мне потом дядя переводчицы, он был конюхом у немцев), попросил перевести, о чем я пою. Переводчица сказала: он молится. Прошло некоторое время, и полетели в подвал булочные отходы от ужина этого фашиста. Я скорее, чтобы не выбежала крыса, и не съела их, а потом меня, давай их кушать. После этого, раз я не партизан, а пою религиозные песнопения, меня выпустили и строго-настрого наказали помогать ухаживать за немецкими лошадьми, сказали, если убегу, собаки отыщут меня и растерзают. Вскоре нашу область освободили.

Но там, в подвале, когда на меня напала жуткая тоска и я думал, что неизбежно уже либо меня съедят крысы, либо меня расстреляют за нарушение закона о невыезде за пределы города (а везде висел приказ фюрера — «стрелять на месте»), я скорбел, что никто не придет ко мне на могилку, потому что не узнают, где я буду лежать. И в такой глубокой печали я взмолился: «Господи, сохрани мне жизнь, если Тебе угодно. Я послужу Тебе». Я слышал, что если дать обет, то Господь непременно исполнит прошение. И я обет дал, а сам от него уклонился — пошел учиться сперва не в Церковь, а в медицинский. Это была измена. И Господь сказал: «Нет, шалишь, мальчик. Ты дал обет и не исполняешь. Будет тебе наука: дверь в медицину для тебя закрывается навсегда».

Новодевичий монастырь, 1945 год

Поступление в семинарию

В Богословский институт (так тогда назывались духовные школы) я поступил в 1945 году с первого раза. А что меня выручило? Знание бахметьевских распевов. Дело в том, что огромное значение тогда предавалось умению петь, ведь школа только создавалась, организовывали студенческий хор. Меня экзаменовал Иван Николаевич Аксенов (преподаватель церковного пения МДА,†1958 — Прим. А.Н.), Царствие ему Небесное. Он задал мне несколько вопросов:

— Спойте шестой глас.

— Какой — тропарный или стихирный?

— Тропарный.

Я спел тропарный на бахметьевский распев.

Потом говорит:

— А седьмой тропарный можете спеть?

— Могу.

— Ну спойте.

Я спел. Преподаватели навострили уши: «Как же? Это не так». А Аксенов им и говорит: «Он поет бахметьевские распевы». Бахметьевские и синодальные распевы — разные. У нас на Украине владычествуют бахметьевские, придворного обихода Бахметьева, директора Петербургской капеллы. А в Москве — синодальные. Московская синодальная школа церковного пения — иная, чем питерская. Ну и дальше Аксенов попросил меня спеть тропарь святым Петру и Павлу. Я спел (это одинаковые напевы, что в России, что у нас), «Херувимскую» старосимоновскую. И он говорит: «Достаточно». Так знание бахметьевских распевов мне помогло!

Слева направо: Петр Иванович Деревянко, Петр Викторович Гнедич, иеромонах Сергий (Голубцов), Константин Владимирович Нечаев, иеродиакон Антоний (Мельников), Гермоген Иванович Шиманский, Алексей Сергеевич Буевский

Среди поступивших в 1945 году двадцати девяти студентов я был самым юным. Это был третий набор в духовные школы. Первый набор осуществили после встречи трех митрополитов у Сталина в 1943 году (на первый курс были зачислены Гнедич, протоиерей Викторов; следующий курс — будущий владыка Ленинградский и Новгородский Антоний (Мельников), отец Иоанн Сорокин, Иванов и другие). А мы — третий курс: Алексей Буевский, Гермоген Шиманский, Костя Нечаев…

Сразу надо было отправляться домой: взять демисезонное и зимнее пальто, постельные принадлежности. А билетов на поезд нет. Я даже к начальнику ходил, а он: «Ничем вам помочь не могу». Тогда происходило передвижение войск с Запада на Восток (продолжалась война с Японией). И я, «голова два уха», сел без билета на очень невыгодный «экспресс № 13»: Москва — Тбилиси (он останавливался только в областных городах). И едучи между вагонами, почувствовал, что меня ждет погибель: ритмическое постукивание колес усыпляло, стоял конец сентября и было прохладненько, я чувствовал, что коченею и засыпаю. В Туле я пересел на поезд, который останавливался чаще. Мне повезло: я нашел место на подножке у двери. Но в какой-то момент неожиданно дверь открылась и — бум! — в мой чемодан ударила ногой проводница, я лечу вниз, сделав сальто-мортале, мои ноги оказались всего в нескольких сантиметрах от колес, коленки были разбиты в кровь. Как-то все же я добрался до Харькова, а из Харькова доехал до Лебедина прямым поездом. Вот, представляете, насколько враг хитер и коварен: «Ах, ты поступил? Ну, я задам тебе жару».. Какие меня ждали искушения после поступления в духовную школу! Съездил я в Лебедин, взял все необходимое и благополучно вернулся по билету в Москву.

В 1945 Богословский институт еще располагался в Новодевичьем монастыре в Москве. Когда в 1946 году открыли лавру, нас, учащихся, пригласили на богомолье и для угощенья. В ужасных условиях послевоенного кризиса недалеко от лавры в маленьком ресторанчике нас потчевали черной и красной икрой (что тогда можно было только во сне увидеть счастливым людям!) за счет Элеоноры Рузвельт, благотворительницы лавры. Супруга американского президента возглавляла комитет ООН по правам человека. Она пожертвовала большую сумму американских долларов на восстановление Троице-Сергиевой лавры. Когда лавра была отреставрирована, туда в 1948 году перевели нашу духовную школу. Так до 1948 года я проучился в Новодевичьем монастыре и год — в лавре. Пребывание в лавре — время незабываемое.

Знаменное пение — гордость Русской Церкви

Прежде всего, в лавре мне запомнилось монастырское богослужение. Одним из хоров управлял протодиакон Сергий Боскин. Незаурядный художник он участвовал в реставрации Троицкого собора и царских чертогов, отданных под духовную школу (это богато украшенное здание, предназначавшееся некогда для приема царских особ). Пение светильнов двунадесятых праздников на глас я до лавры не слышал (разве только «Апостоли от конец» на Успение). На всякий двунадесятый праздник перед Царские врата Трапезной церкви выходили, как полагается по уставу, трое — замечательный певчий и любитель пения отец-наместник архимандрит Иоанн (Разумов, будущий митрополит Псковский и Порховский,†1990 — Прим. А.Н.), архидиакон Иннокентий и регент Михаил Киселев. Как они пели — это было «lacrimosa» — даже не большому любителю церковного пения без слез слушать было невозможно!

Братья Евгений и Петр Деревянко с семьями. На руках у Веры Алексеевны Поляковой (справа) сын Николай, будущий архимандрит Петр

Кстати, однажды я был на концерте, посвященном 100-летию архидиакона Константина Розова. Там отец Михаил Фортунато, мудрый регент хора владыки Антония Сурожского, пропел соло — светильны двунадесятых праздников знаменным распевом. И вы знаете, это были овации, мощнее которых я в жизни не слышал. На этом же концерте выступал мой сын с хором, архимандрит Петр (Поляков), и я ему говорю: «А ты слышал, что ни певчим из Арсак Зосимовой пустыни, ни твоему хору не было таких рукоплесканий, как отцу Михаилу!» Это был гром аплодисментов, долго не смолкающий.

В лавре в середине прошлого века очень ценили знаменное пение и пели в основном знаменные распевы, сокращенные и полные, в гармонизации, следуя дореволюционной традиции. Знаменный напев — слава нашего народа, слава Русской Православной Церкви. Мы и сегодня могли бы даже при скромных данных исполнять, например, знаменный «Архангельский глас». Но сейчас считают, что знаменное пение только лопухи любят и люди прошлого века. А пойдите в Библиотеку Ленина и откройте картотеку Смоленского! Там вы увидите полемику регента Новоафонского Симоно-Кананитского монастыря Иннокентия с ним: регент монастырского хора спорил со Смоленским, уличая его в том, что он допустил напев русской «Барыни» в церковное употребление — ирмосы пасхального канона (отец Петр поет.). Ну худшей мелодии не может быть придумано! В то время русскую «Барыню» исполнял с успехом у нас и за границей бас profundo Федор Шаляпин. Так вот, дошло до того в наше время, что лаврский хор записал на эту мелодию свое пение. С ума сойти! Разве мог раньше монастырский хор отважиться исполнять мелодию светской песни? Тем более, пасхальный канон — у нас же есть замечательные старорусские распевы (поет на другой распев.)!

Однокурсники

Когда я поступил в духовную школу, то в силу пословицы «на безрыбье и рак рыба», стал управлять студенческим хором (то, что не пели монахи, отводили нам, и руками махал не умеющий Петя Деревянко). Пели мы в Трапезной церкви и в Успенском соборе (у нас тогда еще не было своего студенческого храма, Покровский был занят Педагогическим институтом, другие храмы реставрировались).

— Трофимчук в своей книге «Академия у Троицы» вспоминает: «В 18 часов в Успенском академическом храме вечернее богослужение, в котором каждый день принимали участие 10 человек, обладавших хорошими голосами. Впоследствии эти группы стали называться „десятками“. Руководителями „десяток“ были учащиеся старших классов .. особенно запомнились Шиманский, Деревянко и Каменяка». Расскажите, пожалуйста, о тех, с кем вы пели, о ваших однокурсниках.

— Я слабый среди них был. Гермоген Шиманский (†1970 — Прим. А. Н.), староста и душа нашего курса, убежденный монах, жил он у врачей-гомеопатов Петровых. Шиманского мы называли «старец в миру», хотя он всего лет на 12 был старше нас. Но он вел такой сосредоточенный образ жизни, что мы все льнули к нему и советовались по всем житейским делам. Их было три брата, каждый из них появлялся на свет Божий в год прославления угодников Божиих, и мамочка Анастасия Ивановна Слабенко называла их именами новопрославленных святых. Серафим родился в 1903 году, Иоасаф родился в 1911 году, Гермоген — в 1915 году. Гермоген всегда носил четочки, но не напоказ, а утаивал так, что даже бес не узнавал этого, ну, а «ближайшие шпионы», вроде Петьки Деревянко, все равно узнавали (смеется). К несчастью, Гермоген страдал открытой формой туберкулеза, и после третьего курса администрация с моего согласия поручила мне сопровождать его на Северный Кавказ в Тиберду, в противотуберкулезный санаторий, и я возил его туда. Ничего не прихватил из его бацилл, и мы благополучно перешли на четвертый курс. Он был идеальным человеком: больной, он добровольно руководил студенческой практикой и левым студенческим хором, написал курсы по нравственному богословию, по литургике.

Иван Павлов (будущий архимандрит Кирилл — Прим. А.Н.) и его друг Василий Агриков (будущий архимандрит Тихон, в схиме Пантелеимон — Прим. А. Н.) тоже пели в моем любительском студенческом хоре. Они вместе воевали, пришли после армии прямо в военной форме. Военных тогда в любые вузы принимали без экзаменов. Когда бы вы ни пошли на братский молебен, вы могли увидеть среди монахов Ивана Павлова и Василия Агрикова. Они решительно всегда отличались от нас своим глубоким благочестием и сугубо таким, уже в миру, монашеским поведением

На одном курсе с нами учился и приснопамятный митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим (Нечаев,†2003 — Прим. А. Н.). Он очень счастливым был, родился одиннадцатым ребенком в семье. Все молился его батюшка, протоиерей Владимир Нечаев, чтобы Бог даровал ему сыночка. Кроме мамы, у Кости было несколько нянек-сестер. Рафаэлевские глаза, ресницы длинные, как у девицы. Он любил всех веселить. Ну, например, мы не подготовились к зачету у Вертоградова (он был тогда начальником духовной школы) и просим Костю: «Костя, придумай фокус, отвлеки его от зачета». Костя и говорит: «Владимир Семенович, вы знаете, тут уже скоро (это на четвертом курсе) учеба заканчивается, кандидатские у многих написаны. Но у некоторых есть проблемы. Вот Петя Деревянко, он с Верочкой своей дружит и все размышляет, сватать или не сватать. А такой-то вот только ищет девушку и никак не найдет. Вы бы что-нибудь посоветовали? Вот как вы, например, женились?» А тот, неподготовленный, как стукнет кулаком по столу: «Кто это сказал? Что за хулиганство! Сейчас я зачет буду принимать». Костю под микроскопом разглядывать не надо, он высокого роста. Но он же старший иподиакон, его голыми руками не возьмешь: «Так Владимир Семенович, дело в том, что мы не подготовились к зачету. И поэтому я задал вам вопрос». — «Ну так не надо хулиганить, а надо признаться честно!» И таким образом мы избавлялись от зачета благодаря умению Кости Нечаева: он или рассмешит профессора, или попросит рассказать что-нибудь «важное». Костя был очень авторитетным, ему даже прощались опоздания на лекции, когда он прислуживал Святейшему Патриарху Алексию I.

Протоиерей Димитрий Дудко

Мне очень нравится стихотворение «Проскомидия» моего однокурсника отца Димитрия Дудко (†2004 — Прим. А. Н.):

«Всех страдавших и всех терпевших

Мы в молитве своей вспоминаем.

Помяни, Боже, в пытках горевших,

Помяни, Боже, их, помяни.

Помяни день, когда нас схватили,

Помяни слезы горько рыдавших,

Помяни, как ручонками били

Дети грудь, горе рано узнавшие.

Помяни, Боже, их, помяни.

Помяни провожавших украдкой,

Пожелавших путей нам возвратных.

Помяни, как и им тоже не сладко

Было здесь от их подвига ратного,

Воевавших безмолвно, в молчании,

Помяни их большие печали".

(Отец Петр плачет..). Эту его «Проскомидию» я еще в черновике читал. В 1950 году за «потерю» этого черновика отец Димитрий попал на продолжительные «курорты» и казенные сухари. Духовную школу ему окончить не дали. С ним вместе мы учились с 1945 года в Богословском институте и в академии до третьего курса.

«Я боялся окончания учебы»

— Чьи лекции были самые интересные?

— Старых выдающихся профессоров: протоиерея Сергия Савинского (†1954 — Прим. А.Н.) и протоиерея Тихона Попова (†1962 — Прим. А.Н.), автора магистерской диссертации о святителе Тихоне Воронежском. Они были корифеи. Запомнились и лекции отца Вениамина (Милова, †1955 — Прим. А.Н.), который хорошо канонаршил, отлично проповедовал, был регентом малого монашеского хора, потом его назначили на Саратовскую кафедру, но недолго ему пришлось управлять, из ссылок он вышел уже немощным, и быстро сгорел, борясь с безбожной властью.

Из преподавателей-исповедников Божиих был у нас Николай Семенович Никольский (†1974 — Прим. А.Н.). Он любил откровенничать, не до конца ориентировался, что среди нас были и стукачи, и «сексоты» (мы их знали, один приехал из Владивостока, Стасюк, он так ставил ударения: «ПатриАрхия», «духОвенство», это его выдавало). Приходит Николай Сергеевич и говорит: «Ну-с (он любил говорить „ну-с“), еду и читаю: „За здание на Котельнической набережной архитектору дали большую награду“. И за что спрашивается?» Ну, разве можно было так отзываться о власти в те времена вслух?!

Интересные лекции читали нам выпускники Казанской Духовной академии — отец Александр Ветелев (†1976 — Прим. А. Н.), Николай Петрович Доктусов (†1959 — Прим. А.Н.), Владимир Семенович Вертоградов (†1964 — Прим. А.Н.). Нам преподавал протопресвитер Николай Колчицкий (†1961 — Прим. А.Н.), настоятель Елоховского собора. Знаменитый профессор протоиерей Всеволод Шпиллер (†1984 — Прим. А.Н.) читал лекции о западных организациях ИМКА, ЮНЕСКО, о студенческом движении за рубежом в переполненных аудиториях. В конференц-зал набивались студенты со всех курсов, чтобы послушать его.

— Вам нравилось учиться?

— Несомненно. Я боялся окончания учебы в духовной школе. Я чувствовал, что требования жизни настолько серьезные, что я для них еще зелен. Мне хотелось быть священником, я написал кандидатскую диссертацию на тему подготовки к священству «Учение о пастырстве в пророческих ветхозаветных книгах» и получил за нее пять с минусом у протоиерея Тихона Попова и Вертоградова. После этого нас вместе с Шиманским направили преподавать в Киевскую семинарию. Почему? Украина платила Патриархии за нашу учебу и поэтому сказала: «Езжайте, паренечки, преподавать в Киев». Нужно было рассчитаться. На старые деньги каждый выпускник семинарии обходился в 400 тысяч рублей, а академии — в 600 тысяч. Так вот … семинария и академия? Извольте — миллиончик (смеется).

Хождения по киевским мукам

Весьегонск 1958 год.

— Что вы имели в виду под «серьезными требованиями жизни»?

— В Киеве мне стали предлагать «сотрудничество». Вера, моя матушка, терпела, терпела, а потом рассказала духовнику, что меня мучают. Духовник сразу: «Пойдем к наместнику». А отец-наместник Кронид и говорит: «Что ты удивляешься? Ну шо ты им кажешь?»

— Я говорю, что не могу заниматься политическими делами, потому что у меня и супруга есть, и дети. А они: «Мы сами лучше вас знаем, что вы можете, и чего не можете. Вы должны пойти нам навстречу и с нами работать».

А отец-наместник говорит: «Посмотри на меня: кожа да кости. Меня заживо можно пихнуть в пещерки, где наши преподобные отцы лежат. И от меня требовали, чтобы я доносил на каждого собрата. Но ты неправильно робишь. Треба казати тильки одне: не буду и не хочу. Инши слова (другие слова — Прим. А.Н.) казати не треба». И я, наученный отцом-наместником, так и говорил. Они мне то-то — «не буду», то-то — «не хочу», твержу одно, переходя в цейтнот.

Сидел там командир, глава КГБ, он шепчет другим: «Что, дескать, заставляете сумасшедшего на нас работать? Он же явно сумасшедший. Зачем он нам нужен?» Отпустили меня и больше не приставали. Но сказали: «Мы намечали вас сделать инспектором, потом ректорская должность Вам улыбалась. А теперь ходу не будет». Очень интересно: будто бы я ждал от них ходу (смеется). Вот такие хождения по киевским мукам.

«Живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей». Уже никто не поет этой песни Лебедева-Кумача, как и не вспоминают слов Маяковского — «И жизнь хороша, и жить хорошо» (это в праздники растягивали тогда транспаранты на городских улицах).

Семинария тогда и сейчас

— Что отличало вас, семинаристов тех лет, от современных семинаристов?

— Я бы сказал, знаете что? Мы учились как следует. Если бы я сегодня попал на Святой Афон, то был бы для них желанным гостем, потому что начальные молитвы к Литургии я до сих пор читаю по-гречески свободно. По латыни тоже могу. Когда приезжают ко мне гости, я читаю и пою им по-латыни. Нам все преподавали не на шутку: «Gloria in excelsis Deo, et in terra pax, in hominibus benеvolentia». Это из ангельского репертуара: «Слава в вышних Богу, на земле мир, в человецех благоволение». Нас учили профессора, окончившие еще дореволюционную академию. В медицинском техникуме в Сумах нас учил латыни сын священника Александр Дмитриевич Рождественский, выпускник Киевской академии, а в Богословском институте и в академии Иван Лебедев, мы звали его «amicus», что значит «друг».

— А по-гречески?

— А что вам, например? «Царю Небесный»? Пожалуйста: «Βασιλεῦ οὐράνιε, Παράκλητε..» (читает по-гречески до конца). В Троицком соборе в Подольске было одно время модно петь по-гречески Великую ектению и Просительную ектению. И мы увлекались — я, Саватий и Никола — когда хор пел «Κύριε ἐλέησον», мы произносили возгласы по-гречески. Но потом приехал я раз в Новодевичий, а нынешний владыка, тогда еще архимандрит, и говорит: «Отец Петр, бросьте чудить, ведь сейчас никто не изучает греческий. Чего вы там с Савватием и Николой свою академическую грамотность показываете? Не надо этого делать». И мы перестали.

Монахи и архиереи тех лет

— Какая атмосфера царила в лавре после открытия?

— Атмосфера глубокой религиозности, высокая культура церковного пения и служения, чинное поведение молящихся. Все исполнялось, яко подобает по количеству, без сокращений.

— Кого из лаврских монахов вы помните?

— Отца-схиигумена Алексия, он был мой духовник, архимандрита Петра, отца Серафима. Они собрались, как пчелки на мед, прилетели из тех мест, где были гонимы, и скрывались, и подвизались. Потом приехали отец Арсений, регент монашеского хора, тенор и другие. Лавра притягивала их. О первом наместнике лавры Гурии (Егорове, †1965, будущий архиерей Ленинградский, Новгородский, затем Ташкентский — Прим. А. Н.) у меня сохранились самые светлые воспоминания: очень любезный, культурный, всегда сияющий, с улыбкой на лице, а при этом, представляете, много раз сидевший в тюрьмах, как мы потом узнали. После наместником стал иподиакон и келейник Святейшего Сергия (Страгородского) архимандрит Иоанн (Разумов). Но вскоре его перевели наместником Псково-Печерского монастыря, а затем архиереем в Псков, где он окончил свои дни, разменяв десятый десяток.

— Помимо владыки Гурия в те годы разрешили открытое служение и другим выдающимся архиереям-исповедникам. Вы знали кого-то из них?

— К Поместному Собору 1943 года в Русской Православной Церкви оставалось всего четыре управляющих архиерея. Остальные оказались или у Бога в раю, или при подготовке туда, к «Царствию Божию». А после Собора, на котором избрали Патриарха, уцелевших архиереев стали вызволять из ссылок и назначали на соответствующие кафедры. Список был подготовлен Блаженнейшим Сергием (Страгородским), митрополитом Алексием (Симанским, будущим Патриархом,†1970 — Прим. А.Н.), владыкой Николаем (Ярушевичем, †1961 — Прим. А.Н.).

Архиепископ Ермоген (Голубев)

Я знал владыку Гермогена (Голубева, †1978 — Прим. А.Н.). Это личность, многогранно одаренная Богом. Трудно описать все его таланты. Он прекрасно знал и церковный устав, и юриспруденцию, и богослужебное пение. Владыка Гермоген — стойкий защитник интересов Церкви. Он окончил перед самым закрытием Московскую духовную школу. Был «непоминающим» и подвергался преследованиям со стороны советской власти, поэтому Гермоген быстро удалился восвояси к киевским родственникам, и, назначенный Святейшим Тихоном, служил наместником Киево-Печерской лавры в труднейшие годы, по 1931 год включительно. Авторитет владыки Гермогена был уже тогда очень высок. С 1951 по 1955 годы я подвизался в Киевской семинарии, и бывало так: два священноинока заспорят о чем-то. Один из них говорит: «Ты понимаешь, так было при Гермогене», поднимая палец. И спор сразу прекращался, потому что если названо было имя наместника Гермогена, это, как свят Бог, считалось за истину. При Гермогене лавру закрыли. Четыре раза был батенька в ссылках: сперва его забрали в Киеве с профессурой университета и академии, потом замели вместе с наместниками и настоятельницами монастырей, потом арестовали в Астрахани и снова в Ташкенте. Выйдя на свободу, он продолжал подвизаться ради блага Церкви.

Он был тайным вдохновителем мужества наших архиереев и открыто боролся с безбожной властью, закрывающей приходы и епархии при Хрущеве. Но стал persona non grata, когда поднял вопрос об отмене решения Архиерейского Собора 1961 года, передавшего полномочия архиереев и духовенства мирянам. Владыка Гермоген возглавил группу из 11 архиереев, которые подали петицию об отмене беззаконного решения Собора. За это он попал в ссылку в Белоруссию, в Жировицкий монастырь, и там подвизался до самой своей кончины, находясь под домашним арестом.

Я неоднократно ездил к нему в Жировицы. Мне хотелось провести в жизнь Церкви, когда запрещали проповеди, святоотеческие уставные чтения. Я сделал конспекты всех святоотеческих чтений и отослал ему на рецензию. Владыка держался такой точки зрения:

— Сколько это занимает времени?

— Пятнадцать минут.

— Долго! Активно народ слушает 8−10 минут, потом идет пассивное слушание. Свыше 12 минут почти ничего уже не воспринимается.

Мне кажется, не за горами то время, когда его признают иже во святых. И в Киеве, и в Жировицах занимаются подготовкой документов для канонизации. Имеется служба, есть акафист, икона, остановка только за санкцией. Владыка не обличал наших архиереев, слабых и немощных в мужестве, за отступление, но давал прожекты возможной защиты Церкви от безбожной власти. Он помогал выйти из создавшегося положения. Юридически он был сильно подкован. Он указывал гражданские законы, к которым можно было апеллировать и не уступать интересов Церкви, не отдаваться в кабалу порабощения. Более мудрой позиции, чем у владыки Гермогена, я не встречал.

Эпилог

— Батюшка, вы уже 54 года служите у престола ..

— Да, грешен аз есмь. Служу больше 50 лет, с 1955 года священствую. А в Церкви подвизаюсь с 1951 года, когда сразу после окончания духовных школ меня назначили псаломщиком в Новодевичий монастырь.

— Какой период в XX столетии был для Церкви самым трудным?

— Перед войной. В 1937 году в Лебедине были закрыты все 10 церквей. И чтобы причаститься Святых Христовых Таин, до 1939 года люди ездили в Сумы, а после 1939 года, надо было ехать за 180 км в Харьков. В Харькове на более, чем 3 миллиона населения тогда осталось три небольших церкви: Казанская на Лысой горе (ее делили между собой обновленцы и тихоновцы), Гольберговская и Усекновения главы Иоанна у поселка «Гигант». Ближе к Лебедину служащей церкви не было.

— Что бы вы хотели пожелать тем, кто читает ваши воспоминания?

— Здоровья, благополучия, долголетнего счастья, большого, как сама жизнь.

P. S. Автор сердечно благодарит протоиерея Александра Деревянко за организацию этого интервью.

С протоиереем Петром Деревянко беседовала Александра Никифорова

В материале использованы фотографии с сайта храма Казанской Божией Матери в Узком.

http://www.pravoslavie.ru/put/78 732.htm