Пасха 1918 года

От редакции.

В это время Добровольческая армия находилась на рубеже Кубани и Дона. Соответственно, события рассказа происходят в кубанской станице Лежанка и донской станице Егорлыцкой, которую охватило восстание казачества против большевистской власти.

+ + +

20 апреля. Страстная пятница. Красные наступают на с. Лежанка с востока и юга. Генерал Марков приказывает: не допустить противника в село и разбить его. Идёт жаркий бой. Потери в Офицерском полку серьёзные: до 50 человек. Был ранен в голову командир полка генерал Боровский. По приказанию генерала Маркова полк принял полковник Дорошевич.

21 апреля. Страстная суббота. Добровольческая армия соединилась с восставшими донцами южных станиц, которые вошли в подчинение генералу Деникину. У армии теперь есть тыл и туда, в станицу Егорлыцкую, уехал весь походный лазарет армии с 1500 ранеными. В день покоя красные переходят в наступление превосходящими силами. Бой был жестокий. По всему фронту ко второй половине дня наступление красных стало выдыхаться, и к вечеру они были окончательно отброшены от села. В минувшем бою части Добрармии понесли чувствительные потери — до 80 человек, из которых 7 убитых потерял Офицерский полк. Ранен был и командир Офицерского полка полковник Дорошевич. Генерал Марков назначил командовать полком полковника Хованского. Вечером, в конце боя, из Лежанки в станицу Егорлыцкую уехал штаб армии.

22 апреля. Первый день Святой Пасхи. Перед рассветом части белых приготовились к возможному наступлению «товарищей», но последние не появились. Так русские люди, вчера ведшие бой, сегодня отдыхали и отмечали день Святой Пасхи в 15 верстах удаления друг от друга. Грустный был праздник для добровольцев: в Светлое Христово Воскресение им пришлось хоронить своих соратников.

По книге В.Е. Павлова «Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1917−1920 годов». Париж, 1962.

Василий Ефимович Павлов, окончил Алексеевское военное училище в 1914 г. Участник Великой войны, награжден орденом Св. Георгия 4-й степени (1915 г.). В Добровольческой армии с ноября 1917 г. Участник 1-го Кубанского («Ледяного») похода. В октябре 1919 г. командир 3-го батальона в 3-м Марковском полку. Подполковник. Галлипаоиец, в эмиграции во Франции.

+ + +

В этот год Пасха была поздняя — 21 апреля по старому стилю. Где встретим мы её, мы не знали, но на что-то надеялись к этой Пасхе. Этот весенний русский праздник всегда дышит надеждой и тянет к новым мечтам.

Мы продвигались к Дону.

Вскоре мы добрались до Лежанки, где впервые встретили сопротивление большевиков в начале похода, сопротивление, столь дорого стоившее им. Мы остановились у священника. Была страстная неделя. Матушка пекла куличи. Красили яйца, и мы рассчитывали хорошо встретить Пасху в гостеприимном доме. Большевики казались нерешительными и как будто отказывались от преследования.

Мы жили спокойно. Ходили с милыми сёстрами Энгельrардт в церковь. Искали водку и скучали по новому идеалу — Новочеркасску, который казался нам таким же прекрасным, как исчезнувший из наших мечтаний Екатеринодар. От первой донской станицы, Еrорлыцкой, восставшей одной из первых, мы были в 25 верстах и не понимали, почему мы не идём туда, где казался отдых обеспеченным. А как мы мечтали об отдыхе! Так, в ничегонеделании, дожили мы до страстной субботы и вполне были уверены, что встретим Пасху здесь. Но вот с утра приблизившиеся большевики открыли стрельбу по Лежанке.

Снаряды ложились довольно аккуратно по селу, имея мишенью колокольню церкви, вокруг которой размещались штаб, генерал Деникин, генерал Алексеев и остальное начальство. Были раненые. На площади лежала убитая лошадь. Я сходил к полковнику Ряснянскому, приехавшему из дальней командировки. Его впечатления о России были самые мрачные. Россия безвозвратно погибала. Я грустно возвращался домой. В десятке сажень неожиданно ударил снаряд, и улица опустела.

У нас было подавленное впечатление неизвестности. Мы пообедали, и многие расположились поспать. Нас было человек десять в комнате. Артиллерия большевиков действовала вяло. В это время нам приказано было быть готовыми через час, так как мы уходили из Лежанки. Посыпались догадки, предположения. Итак, мы не увидим Пасхи! Я пошёл к своей лошади, чтобы приготовиться к отъезду. Когда я проходил через двор, низко надо мной пролетел снаряд и ударил где-то за нами невдалеке. «Перелёт», — подумал я, потом: «недолёт», а потом…

Я не успел дойти до конюшни, как страшный треск раздался сзади меня и как будто в самом доме, где мы жили. Я бросился в него. В одно мгновение мне показалось, что снаряд упал в наш дом, где спало человек десять, и я представлял себе уже кучу изуродованных тел. В узком коридоре я встретил перепуганную матушку, её дочку, скользившую как-то вдоль стены, и жену офицера, жившую у них, всю в крови. Всё это кричало и охало. Я бросился в нашу комнату. Все были на ногах, и никто не ранен. Оказалось, что снаряд попал у самого окна нашей хозяйки, выбил раму и, к счастью, никого не тронул. Только осколки стекла порезали гостью матушки.

После всего этого всем было не до сна и нам приказано было торопиться. Мы уходили на Дон, в Егорлыцкую. Прощай куличи, пасхи и красные яйца!

Мы вышли вечером кружной дорогой вдоль какой-то речки. Сейчас передо мной карты, и с помощью записной книжки я силюсь припомнить этот переход. Ведь это было три года тому назад. Три года испытаний, и сколько пережил я за это время. Я не нашёл подробной карты-десятивёрстки, которая бы мне указала наш путь, но, развёртывая их непослушные свитки, я вспоминаю другие места, другие надежды. Всё это куски России, великой, единой, которые ушли от нас, и в этом беглом взгляде на холодную карту, испещрённую именами, то дорогими, то связанными с тяжёлыми воспоминаниями, тоска захватывает сердце. Мы же были там. Там, на русской земле, искали мы счастье своё, и своё, и своей Родины. Эти краски географической карты залиты русской кровью, и про этих людей, безумно любящих и любивших свою Родину, болтают озлобленные эмигранты, ничего не делавшие для её спасения, кроме надменного самолюбования и оцеживания ошибок тех, кто работал, кто умирал на этих забытых полях, — чьих могил мы никогда не найдём.

Неужто это всё было напрасно, а нужны самодовольные рассуждения и пошлость человечества, чувствующего себя в безопасности?

Этот переход был очень лёгкий. Во-первых, мы шли на Дон, а во-вторых, мы торопились к заутрене. Наступала темнота, появилась ущерблённая луна в облаках. Спичек не было, и мы курили по очереди, так чтобы можно было зажигать папиросу от последнего. Как берегли мы этот священный огонь.

И вот в темноте к нам вышли мельницы, предвестие жилья. Все заторопились, лошади прибавили хода. Замелькали хаты. Лихорадочно мы стали разыскивать квартирьеров, и всех потянуло к церкви. Она уже была ярко освещена. Светлая заутреня уже шла. Кое-как привязав к плетню указанного дома лошадь, распустив ей подпругу, я побежал в церковь. Она была полна народу. В ней было жарко от людей и свечей. Пот лил градом. Но какое наслаждение было услышать наше великое «Христос воскресе».

Я смотрел на серьёзные, точно испуганные лица казаков, на своих друзей, и слёзы радости, слёзы воскресения так и бежали из глаз. «Христос воскресе», — говорит батюшка. «Воистину воскресе», — гулом идёт к нему ответ, и слышу я его сейчас и вижу эти одухотворённые простые лица, освещённые свечами, и чувствую ту радость, удивительную, великую, которая, как ураганом, увлекла меня к счастью.

Да, воскрес Христос, и мы воскреснем, воскресли уже, и пение песни, как будто заунывное и вместе с тем волшебное по силе, надежде и ясности спасения, сжимает так радостно сердце, что свечка дрожит в руке и слёзы в глазах отражают бесчисленные огни свечей и страшная лихорадочная радость горит в сердце, в голове.

Генерал Алексеев христосуется со священником, за ним Деникин. Нет сил терпеть. Хочется плакать, не зная отчего, и я выхожу, мимо тех же бородатых, с исступлённо-вдохновенным лицом казаков, из церкви.

Моя малярия оставила странный след. Я очень стал плохо видеть в темноте. Я не могу найти дороги и жалобно взываю к сестре Вере Энгельгардт. «Вера Вадимовна! Вера Вадимовна» Она находит меня, ведёт. Я, как слепой, иду за ней.

Мы возвращаемся. Сварливая, «интеллигентная» хозяйка раздражена нашим приездом и даже не хочет нас угостить. Наш квартирьер Наволин — донец и болеет за всё казачество. Он груб и решителен, и мы кое-как разгавливаемся. Наши милые барышни устроены, а мы, усталые и счастливые, валимся спать на холодном балконе.

«Христос воскресе».

По книге Б.А. Суворин «За Родиной», Париж, 1922 год.

Борис Алексеевич Суворин, родился 24 декабря 1879 года в Санкт-Петербурге. Из дворян. Известный журналист, издатель газеты «Новое время». Участник 1-го Кубанского похода («Ледяного»), издатель «Полевого листка Добровольческой Армии», затем возобновил при армии издание «Нового времени». Летом 1920 года выехал во Францию с поручением генерала Врангеля. В 1924 г. возродил газету «Вечернее время», с 1926 года на Дальнем Востоке, редактор газеты «Шанхайская заря» и «Время», затем вернулся во Францию, с 1938 года в Югославии. Умер 18 января 1940 г. в Белграде.