 |
| Радонеж | Протоиерей Андрей Ткачев | 23.03.2015 |
Начинается череда заупокойных богослужений. Вторая, третья и четвёртая субботы Великого поста посвящены этому. Давайте подумаем вот о чём: что мы можем знать о мёртвых, можем ли мы понять, хотя бы издали и отчасти, их состояние? У вас могут быть свои ответы, мой ответ: можем.
Чем отличается живой от усопшего? Живой человек, который жив и телом и душой — это человек, у которого душа оживляет тело. Тело, само по себе — это прах, тлен, — во что оно и превращается, расходясь в землю по составляющим по уходе души из тела. А человек усопший — это не человек, это душа без тела. Тело без души — это не человек, и душа без тела — это не человек. Человек — это душа вместе с телом. Сей живой союз смерть как бы рассекает и разъединяет острым скальпелем. Душа по смерти тела может жить сама по себе: тоскует, скорбит, но может. А тело без души жить не может: оно погребается в землю, поскольку оно из праха. Если бы это была шерсть, — как одежда, как свитер, как шинель из войлока, из кожи, — то оно бы висело в шкафу, но оно из праха земного и стремится стать тем, чем есть — прахом, — оно погребается в прах. А что душа?
Вот мы молимся об усопших: «Упокой, Господи, души усопших рабов Твоих. Помилуй, Господи, прости им согрешения вольные и невольные». И прочее говорим мы в молитвах. Что же мы можем понять об этих людях, которые уже шагнули в эту бездну, разверстую вдали? Слова эти есть у Марины Цветаевой, она пишет: «Уж сколько их упало в эту бездну, разверстую вдали! Настанет день, когда и я исчезну с поверхности земли». И вот они шагнули и ушли. А что же нас с ними роднит? Представьте себе свои душевные боли при том, что тело ваше не болит: не страдает, не мучается, не изнывает, не утруждается зноем или холодом, болью или физическим трудом. От чего может болеть душа человека при том, что тело его не болеет? Например, стыд. Известен ли вам стыд? Знаю, что известен. Каждому человеку известно, как стыдно смотреть на тех, кто есть очевидец твоего позора. Вот тебя застали на месте преступления: как стыдно смотреть в глаза тем, кто знает о твоём грехе. Или ты говоришь о ком-то, что вот такой-то есть человек плохой, что он такой и сякой, и пятое-десятое. И вдруг открывается какая-то ширма и тот, о ком ты говоришь, вдруг приходит: он слышал всё, он стоял сзади, а ты его не видел. Как это страшно. Ты говорил о нём, его не видя, а оказывается он слышал тебя, и он здесь перед тобою. Стыдно? — Стыдно. Так мы говорим о Боге, не понимая, что Бог здесь. И вот потом вдруг Бог явит Себя здесь и ты думаешь: «Господи, вот я о Тебе так много говорил, а Ты здесь, и мне страшно и стыдно». Стыд — это то, что может жить в душе человека при том, что тело не болит, а душа ноет. Вот не болят у тебя ни руки, ни глаза, ни зубы, ни печень, ни сердце, ни ноги, ни суставы, ни сухожилия, но стыд в тебе есть и тебе плохо. Это то плохо, которое может быть у покойника, когда он ушёл из жизни. Душа живёт, в душе сохраняется стыд о прожитом, причём стыд работает ярко: вдруг снимается покров всех защитных слоёв души от мира, и совести от сознания. Между сознанием и совестью существуют некие слои покровов. Вот покровы снялись, всё: суеты нет, забот нет, плоти нет, работы нет, денег нет, еды нет. Ничего не надо, только ты и душа. И вдруг совесть начинает просыпаться, говорит: «Вот, вот, вот… Это всё твоё». Если вы знаете, что такое стыд, вы может понять, от чего мучаются души усопших за гробом. Стыд — первое. Второе — страх Суда, ведь Суд ещё не произошёл. Великий, страшный, окончательный Суд будет только потом произведён, когда Христос придёт на землю со славою судити миру всему, и мертвые поднимутся из гробов, и Господь разделит все народы, всё человечество, как пастырь отделяет овец от козлов. Вот только тогда будет окончательное слово Христа о человеке. Одним Он скажет: «Отойдите от Меня, проклятые». Другим скажет: «Придите ко Мне, благословенные». Вот страх ожидания наказания. Это понятно? Мы, нагрешивши как-то, со страхом ждём наказания, и это томительное состояние нам хорошо понятно. Вот мы вскрываем ещё одну грань того, что нам понятно о наших ближних и родных, которые ушли из этой жизни. Итак, первое — стыд, второе — страх, третье — разлука. Разлука, потому что мы много раз в жизни испытываем скорбь, подобную смерти. Например, сын уходит в армию, мать провожает его как на войну, будто хоронит его, но крепится, держится, плачет, крестит его, молится за него, обнимает его, но скорбит так, как будто он уходит так, что не вернётся. Прощается с ним, хотя надеется ещё увидеться. Здесь разлука растворена надеждой, но боль конкретная, боль живая. Умирает кто-нибудь из наших ближних и мы прощаемся с ним — вот конкретная разлука, «расставание — маленькая смерть». Вот разлучается семья, вот уезжает человек, к которому мы привыкли, без которого жить не можем — вот скорбь разлуки. Это та скорбь, которая тождественна скорби души, прощающейся со своим телом, с миром, со всем, что её окружало. Душа, покидая тело, покидая мир, скорбит как ребёнок без груди, как чайка над разорённым гнездом. Летает, жалобно кричит, хочет вернуться, а некуда вернуться: тело уже не способно эту душу принять. И вот душа мучается, мечется и скорбит от разлуки со всеми кто любит её и со всем, что любит она. Вот возьмите три эти вещи: стыд, страх, разлука. Это три состояния, которые должны быть понятны всякому человеку независимо от его телесного состояния. Вот не болит у вас, повторяю, ни глаз, ни сердце, ни печень, ни почки, ни грудь, ни рука, ни нога, ни какой сустав, но если вам страшно или стыдно или вы в разлуке, то душа ваша мучается, а тело, при этом, не болит. Точно так же, тело у мёртвого уже не болит, а душа человеческая мучается, потому что терзает её страх Суда и ответа за прожитую жизнь, стыд за содеянное и скорбь разлуки, которая конкретна и реальна. Уже в этих трёх вещах мы можем понять, чем мы похожи на покойников и почему мы можем им сострадать. Мы должны сострадать им молясь, потому что — что за молитва без сострадания? Апостол Павел пишет: «Молитесь за находящихся в узах, за больных, как такие, которые плоть имеют». Ты сам во плоти живёшь, ты — плотской человек. Если кому-то отрезают руку, гангреной заражённую, ты содрогаешься, потому что видишь, что у него рука такая же как у тебя. Тебе страшно от сопоставления себя с ним. Ты можешь по аналогии понять, что его боль — это твоя боль. Так же и здесь: мы можем многое понять о жизни усопших.
Был такой греческий философ, который сказал, — он не шутил конечно, но для нас сказал как бы шутя, — что о смерти мы не знаем ничего, потому что когда мы живы — смерти нет, а когда смерть пришла — нас нет. Такой хороший афоризм получился: я живу — смерти нет, а вот пришла смерть, я умер — уже и меня нет, о чём тут говорить. Но это не правда, потому что человек живёт и умирает, не мешая друг другу в этих состояниях: он живёт и умирает одновременно. Мы можем ещё живя, ещё в процессе жизни понять, что такое смерть. Познал это первым Адам. Сказал ему Господь: «Смертью умрёшь, если вкусишь от древа, которое запрещаю тебе есть». Он вкусил и познал себя обнаженным: получил некое знание о себе. Знание было стыдное, и он покрыл свои чресла смаковничными листьями. Вот вам стыд. Потом он спрятался в кустах. Господь спросил его: «Адам, где ты?» — «Я наг и скрылся». Вот тебе страх. Он спрятался, потому что чувствовал себя стыдно некрасивым и обнаженным от Божией благодати. Потом он потерял рай Божий и против рая сидел, видя его, и плакал, говоря раю: «Мой раю, сладкий мой раю. Я потерял тебя». Вот разлука тебе. Стыд, страх и разлука присутствовали ещё в грехе первого человека. И Адам умер тут же, хотя всё ещё ходил по земле, рожал детей, проводил по земле первую борозду, бросал в неё зёрна, смотрел, что она родит ему, принимал первые роды своей жены, потом вторые, потом третьи и далее, строил жилища, потел, ронял капли пота на нововспаханную землю, удивлялся этой жуткой жизни, которая его ожидает, вспоминал о том, что могло бы ждать его в раю, если бы он не потерял рай, и плакал ещё горче и горче. Он был уже мёртвый. Духом он обмер, хотя плотью жил и надеялся воскреснуть.
Смерть и жизнь сопутствуют друг другу, и весьма погрешил тот человек, который сказал, что пока мы живы — смерти нет. Смерть есть, пока мы живы, потому что мы разлучаемся друг с другом через неверность, измену, смерть, путешествия. И во время разлуки мы умираем, буквально, — это реальная смерть. Мы боимся, стыдимся, а это есть признаки настоящей смерти души. Посему дорогие братья и сестры, когда мы молимся об усопших, мы должны понимать то состояние, в котором они прибывают. Наша молитва — это молитва милосердия. Это всё равно, что бы мы пришли в больницу к больному. Вот ты сейчас здоров, но ведь ты же понимаешь, что ты можешь заболеть, и ведь ты прекрасно понимаешь, что ты же и раньше болел и к тебе тоже кто-то приходил. Вот тебе нужен материал перевязочный, тебе нужны лекарства какие-то, нужно просто тёплое слово, нужна молитва, нужен некий уход. Это всё было нужно тебе, когда ты был больной. Теперь больной — другой, а ты здоровый. Ты же понимаешь, что ему нужно. Точно так же мы имеем право и возможность понять, что нужно нашим усопшим, когда они уже ушли туда, а мы всё ещё остаёмся здесь. Им нужны от нас сострадание и молитва Богу жизни нашей: «Молитва Богу живота моего, реку Богу: Заступник мой еси, почто мя забыл еси…» Т. е. Бог живота моего, Бог жизни моей, Бог — Жизнодавец. Молитва Богу живота моего нужна тем, кто уже перешагнул за порог видимой жизни и невидимой. Сами они о себе уже не помолятся, они будут только ждать нашей молитвы. И вот, собираясь на богослужение в храм Божий, мы можем смело поминать своих усопших, а также усопших чужих: «Упокой, Господи, души от века усопших православных христиан, прости им грехи вольные и невольные, даруй им наслаждение вечных Твоих благих и Твоего сладкого Лица лицезрение». Молясь об этом, мы можем быть в полном сознании того, что с ними там происходит.
Ещё хочу вам сказать о том, что смерть есть некое благо. Страшный оборот речи, странные слова, но тем не менее. Было два особенных дерева в раю… Было много деревьев, и каждое давало плод, и плоды можно было есть. До сегодняшнего дня деревья богатеют: одно — бананом, другое — кедровым орехом, третье — вишней, четвёртое — сливой или абрикосом. Много всего можно есть с деревьев. Но было два дерева, которые не кормили человека, а особенно относились к нему: дерево познания добра и зла, запрещённое для вкушения — нельзя есть; и второе дерево — дерево жизни, от которого можно было вкушать. Адам ел его плоды, и дерево давало ему вечную жизнь: он был бессмертен, вкушая дерево жизни. Адам вкусил от дерева познания добра и зла — он был обманут, дьявол сказал ему: «Будешь как Бог». Т. е. вы будете как боги. Они съели, и вместо того, чтобы быть как боги, эти самозваные боги были голяком изгнаны вон из рая, припоясанные смаковничным опоясанием, возделывать землю, плакать, скорбеть и долго жить в надежде спасения. А про дерево жизни Господь сказал, что не вкусит теперь Адам от дерева жизни. Нельзя теперь ему, нарушившему заповедь, съевшему от дерева познания добра и зла, вкушать от дерева жизни. Иначе, если бы он ел от него, он был бы злом бессмертным. Адам вкусил запретное и стал злом, он причастился злу, он нарушил, он испортил свою жизнь нарушением заповеди. Если бы он в своём испорченном состоянии имел доступ к дереву жизни, то он был бы злом бессмертным, это был бы новый дьявол. Поэтому Господь одевает его немощью, умножает в нём болезни, осуждает его на смерть, чтобы Адам через смертную свою природу смирился и возвратился покаянием к Отцу. Дьявол бессмертен как дух, не раскаян и обречён вечному огню. Если бы он был плотен, был бы плотским существом, плотско-духовным, то болезнь плоти могла бы наставить его на покаяние. Но плоти у него нет, у него есть дух, и дух весьма гордый, возгордившийся без меры, покаяния нет в нём. Поэтому покаяться ему невозможно, а нам возможно, потому что мы — плотские люди. У нас есть дух, но дух этот хранится как сокровище в сосуде из глины, в хрупком немощном сосуде. И мы, страдая, вечно боясь разбиться на куски, каемся, и таким образом спасаемся через смертность, болезненность, немощность и свою худосочность. По сути, смерть есть некое тайное благо для человека, ибо лучше человеку смиряться, живя в этой скудельной хижине, которая скорбит и страдает, нежели гордиться как духу бессмертному, который как сатана гордый, и умирать вечной жизнью, и обрекать себя на вечное страдание. В смерти есть благо. Странно звучит, но в смерти есть благо, и благо весьма великое. А уже для того, чтобы спасти этого человека, сильно пострадавшего, Христос воплотился, вочеловечился, и умер нашей смертью для того, чтобы смертью Своею нашу смерть попрать и сущим во гробех живот даровать.
|
|
