 |
| Православие.Ru | Наталья Нарочницкая | 06.02.2001 |
«Bedecke deinen Himmel, Zeus, mit Wolkendunst
Und ube, dem Knaben gleich, an Eichen dich und Bergeshoh’n
Muss mir meine Erde doch lassen steh’n,
und meine Hute die du nicht gebaut 'st…
und meinen Herd, um dessen Glut du mich beneidest!».
(J. W. Goethe. «Prometheus»)
По словам русского философа Ивана Ильина, у многих европейцев вызывало удивление, что нигде как у русских люди не отказываются столь легко от земных благ, нигде люди не прощают так легко грабеж и конфискацию, нигде не забывают так окончательно потери и убытки. Наполеон не мог понять, почему русские сами сожгли Москву, чтобы она не досталась врагу. Но немца Шубарта пленяла именно «способность русского человека в час Божьей грозы и испытаний не грошовничать; Вальтер Шубарт писал об этике русских: «Ein Merkmal der adligen Seele ist es nicht auf den Pfennig versessen zu sein».
Что касается англосаксов, то Шубарт метко подметил именно у них черты, менее всего совместимые с «иоанновской» русской культурой, и даже остроумно определил американизм как «англосакство без джентльменского идеала… прометеевский мир, необлагороженный готическими ценностями».
Немцы и русские — это форпосты западного и восточного христианства на стыке геополитических и цивилизационных систем, и поэтому на них особая ответственность за судьбу объединяющейся Европы.
Николай Данилевский неоднократно определяет Германию в качестве объективного соперника России и славян. Но столь же часто он упоминает немцев как «гениальное историческое племя», внесшее наибольший вклад в западноевропейскую культуру. Он же — именуемый на Западе русским националистом и даже панславистом! — в отличие от западных партнеров Германии признавал законным естественное стремление любого народа, тем более великого своей культурой, к собиранию в единую державную силу: «…присоединение к единой Германии действительно немецких земель, каковы: Эрцгерцогство Австрийское, Тироль, Зальцбург, часть Штирии и Каринтии, нельзя даже не назвать справедливым и законным." — писал он в конце XIX в. (Он, правда, предвидел и то искушение, что встанет перед немцами в ХХ в.: «невозможно предположить, чтобы этим справедливым ограничилось прусско-немецкое честолюбие, оставив Славянские земли устраиваться, как они сами пожелают. Это было бы не только сочтено всеми Немцами за измену немецкому делу, но даже просто не может и войти в немецкую голову». (Данилевский Н.Я. Горе победителям. Политические статьи. М., 1998, стр. 31, 32.))
Как мы видим, в течение ХХ века нашлись силы в мире, которые виртуозно использовали эти, впрочем, и русские амбиции в собственных геополитических планах таким образом, что все дивиденды достались им, в то время как немцы и русские теряли не только завоеванные сферы, но и свои бесспорные исторические обретения, которые отошли под контроль сил, совершенно посторонних Mitteleuropa, которая перестала быть геополитически значимой величиной.
Англосаксы периодически подтверждают свою ревность к роли немцев в европейской истории и культуре, эдакое «неприятственное чувство» к тевтонам. В 1999 году (не в 1942!), в «единой Европе» «Sunday Times» писала: «Wir alle hassen die Deutschen. Nicht als Individuen… Aber insgesamt, reihenweise, hassen wir sie."Oh, ein Deutscher, hort man abschatzlich…» (Мы все ненавидим немцев. Не как индивидуумов, но в целом, «серийно» мы их ненавидим… - пер. ред.) Этого совсем нет у славян, у русских, которым-то пришлось повоевать с немцами не на шутку.
Интересно, что немцы прекрасно уживались в России, а русская эмиграция, потерявшая Родину после революции, именно в Берлине, в Германии, с которой только что воевала Россия, нашла себе куда более гостеприимное пристанище, чем в союзной Антанте, о чем писал Владимир Набоков. При всем отличии немцев от русских, русские всегда восхищались немецким чувством долга и ответственности, умением работать. Немцы — это верные союзники. Что там говорить, в советском блоке именно побежденные немцы были самыми надежными партнерами, и Горбачев их буквально выталкивал к их западным собратьям — «Die Deutsche Treue!» От своих славянских братушек у России было куда больше хлопот!
Русско-германское историческое сотрудничество — важнейший фактор европейского единства и европейской культуры
Последнее десятилетие Второго Тысячелетия отразило всю противоречивость наполненного драматическими событиями ХХ века с его катаклизмами, войнами, соперничающими универсалистскими идеями и проектами глобализации, с его разделениями и его импульсами к единству.
Да, единство мира и объединение Европы сегодня стали неоспоримыми идеалами и ценностями исторического развития. Человеку вообще свойственен универсализм. Однако эти цели можно ставить в совершенно разных плоскостях мышления. От того, какую идею единения в грядущем периоде истории выберут Европа и Россия, во многом будет зависеть судьба тех идеалов, которые сделали нашу национальную историю и культуру явлением мировой истории, и судьба и роль в этой истории нас самих.
Можно рассматривать мир и Европу лишь как гигантское хозяйственное предприятие, нуждающееся в постоянной оптимизации. Уж нам-то, этот подход знаком более, чем другим, и мы-то знаем, что он обречен. Эта тенденция стала особенно заслонять другие аспекты исторического пути в наше время, когда свободное перемещение капиталов и рабочей силы, казалось, диктует только одно это. Никто не оспаривает тот факт, что такое направление позволяет уменьшить безработицу, дать рабочие места, иногда, (но вовсе не всегда!) выровнять уровни жизни в самых разных частях нашей Европы.
Однако максимального величия Европа достигала тогда, когда ее история была воплощением целей и ценностей человеческого духа, национального бытия, то есть когда она жила «не хлебом единым», а СССР был на пике могущества только после того, как война востребовала национальный дух и возврат к традиционным ценностям отечества, долга, самопожертвования.
Россия и Европа стоят у важного выбора на пороге Третьего Тысячелетия с Рождества Христова. Разве не очевидно сегодня, что вовсе не российское великодержавие представляло угрозу Европе как самостоятельной геополитической и культурно-исторической величине, и возможности конструктивного взаимодействия на континенте?
Сотрудничество России и Европы действительно может дать обеим мощный и столь необходимый импульс на пороге 2001 года с Рождества Христова. Им обеим нужно, чтобы Россия вернула роль системообразующего фактора международных отношений. Этот импульс даст Европе не унизительный экзамен России на западноевропейский либерализм, проводимым неким «Четвертым Интернационалом», которому все более уподобляется Совет Европы, — а плодотворное и конструктивное взаимодействие и соединенные осознанные духовные усилия всех этнических, конфессиональных и культурных составляющих Европы: германской, романской, и славянской, Европы латинской и Европы православной. Настало время в полной мере осознать значимость русского православного форпоста для всего христианского мира в целом перед лицом не только геополитических и демографических, но и духовных вызовов грядущего столетия.
Разве европейский объединительный процесс обязательно должен развиваться на основе обезличивания и отречения от собственного фундамента, которое лишь превращает Европу из творческого субъекта в объект и делает ее инструментом в неевропейских планах. В них невостребованной осталась великая европейская культура, к которой ревнуют те, кому нечего ей противопоставить.
Соглашаясь на версию «единого глобального «постхристианского общества», «Европа Петра» отрекается уже от себя самой, от собственного великого прошлого и исполинской культуры. Но при этом Европа неизбежно утрачивает не только культурный исторический импульс. Ее, прямо скажем, понизившуюся до вспомогательной роль как нельзя лучше символизировала двусмысленная и всегда неуместная улыбка Хавьера Соланы, гримаса, с которой шакал Табаки из «Книги джунглей» Р. Киплинга (эдакий «подтявок» злобного тигра) извещал народ о самонадеянной и грубой воле хозяина — Шер Хана, попирающего Закон… Этот Pax Americana заместил не только Священную римскую империю германской нации и Москву — III Рим, но и все универсалистские миражи земного рая без Бога — «всемирное братство труда», «общеевропейский дом», «единый мир».
Пренебрежение «Нового света» к Европе продемонстрировано в одном политическом документе, формулирующем еще в 50-е годы некие «истины» и указывающем на учителей. Эта программа перевоспитания европейцев, прежде всего немцев в духе забвения своей культуры опубликована в европейских изданиях и подписана Трумэном, Риккенбакером, Уоллесом, многими американскими сенаторами:
«Нам выпала задача, — говорится после перечисления общепризнанных демократических постулатов ХХ века, — «спасти мир и свободу; ту свободу, что родилась на горе Синай, пребывала в колыбели в Вифлееме, чье нездоровое детство прошло в Риме, а ранняя юность — в Англии, чьим суровым воспитателем была Франция и чья зрелость началась в Соединенных Штатах, и которой суждено, если мы выполним свою роль, жить по всему миру». (Nation Europa. Coburg, Nr. 8/1958)
Намеки прозрачны: нездоровое детство — это Священная Римская империя Германской нации, это романо-германский готический дух, создавший великую европейскую культуру; юность — это английские пуритане, суровое возмужание — это Французская революция, и, наконец, das Schlaraffenland (сказочная страна с молочными реками и кисельными берегами — ред.) — Америка. Здесь не нашлось места ни великому немецкому идеализму с его исполинскими фигурами — Гете, Шиллер, Фихте, Гердер, Кант, ни Достоевскому с его пламенным поиском абсолютного добра. Персонажи Эмиля Золя, родившиеся из французского понятия о свободе, конечно понятнее «рядовому Райану».
Однако никто иной как великий немец, и потому великий европеец, и потому великий подлинный «гражданин мира» Иоган Вольфганг Гете сформулировал истинно героическое отношение к свободе, соединяющее ценность гражданской и бесценность внутренней христианской свободы, не сводящейся к свободе физической и материальной:
«Nur der verdient sich Freiheit wie das Leben,
Der jeden Tag fur sie erobern mu?».
«Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день готов за них идти на бой» (И.В. Гете, «Фауст»)
Европейский духовный либерализм сильнее американского гедонизма
Отчего случилась капитуляция Европы к концу второго тысячелетия перед англо-саксонской версией либерализма? Сама Европа была уже либеральной. Но европейский либерализм зиждился на ином фундаменте, культуре. Забыв про этот фундамент, родина реформации и революций, либеральной философии и протестантской этики труда не смогла быть ведущей в процессе, который сама же породила. Великий Гете в старости, пройдя через многие искания, сочувствуя Французской революции, одновременно приходит к выводу о том, что «подлинной, единственной и глубочайшей темой истории мира и человечества… является конфликт между неверием и верой.» (См. Siegmund G. «Der Kampf um Gott». Buxheim, 1976)
Европейская философия государства и права, общественное сознание под пеплом богоборческих пожаров имели мощный культурный и духовный христианский фундамент. Европейская этика не могла быть проводником примитивного культа человека, не вступая постоянно в противоречие с христианскими канонами — об идеале аскезы и добра без земного воздаяния.
Если бы Европа соединила свободу и дух, то на этом пути она бы стала бесспорным духовным лидером мира. Но на пути бездуховного либерализма она обречена уступить.
В конце прошлого века дилемма сочетания национального и универсального стояла перед русской интеллигенцией. Тогда К. Леонтьев — универсалист, говоря, тем не менее, о гибельности «безнационального»» пути, назвал один из своих текстов: «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения». В то время западный человек сам еще бунтовал против своей десакрализации, приземления Духа, что проявлялось в периодическом всплеске героизма и романтизма в философии, литературе и искусстве. Разве не протестовал великий Ф. Шиллер против обезбоживания — Entgottung культуры в самом широком понимании? Разве не «Закатом Европы» — «Untergang des Abendlandes» — назвал выдающий немецкий интеллектуал Освальд Шпенглер мир, готовый целиком отдаться земному успеху и материальному прогрессу?
Через столетие вопрос «быть или не быть» встает перед всей Европой, ибо сегодня «средний американец», претендующий предложить единственную «постхристианскую» общечеловеческую цивилизацию, превращается в орудие гибели некогда великой европейской культуры. Ее высокий идеальный пафос, героика были заданы христианским духом.
Характерной чертой американской идеологии со времен Джефферсона и Франклина являлись мессианство и провиденциализм. Именно англосаксонскому, особенно американскому пуританизму свойственна вдохновленная Ветхим Заветом идея особого предназначения, что не раз отмечал патриарх англосаксонской исторической мысли А.Тойнби.
Выдающийся немецкий социолог Макс Вебер считал англосаксонский пуританизм движущей силой американского общества и хозяйства. Подчеркивая склонность американцев к религиозно-мессианскому освящению «методически рационализированного осуществления своего призвания», Вебер справедливо отмечает куда большую их уверенность в своей «избранности» в сравнении с богобоязненным ветхозаветным иудеем. (См. Вебер М. Социология религии. Избранное. Образ общества. М., 1994, с. 265−275) С этим нельзя не согласиться: Да, не Иов многострадальный с его величественно смиренным «отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов.42.5) вдохновляет янки!
Культ человека, антропоцентризм, рожденный прометеевским вызовом, но без европейского духа, выродился в американском образе жизни во впечатляющий культ тела — языческий, в ХХ веке он покончил и с ханжеской установкой на бытовую скромность ранних пуритан, противоречившей их внутренней гордыне. Американский образ жизни как феномен цивилизации уже несколько послевоенных десятилетий вторгается в европейскую культуру, а в 90-е годы весьма широко утверждается в российском общественном поведении.
Не имея «готической» подкладки, Америка, оторванная от Европы, породила сильную материальную цивилизацию без культуры, цивилизацию, максимально свободную от декартовых «страстей души» и европейской духовности. В эту стадию, когда «бездушный интеллект» концентрируется на техническом и материальном прогрессе, толкают и Европу с ее еще пока неистраченным потенциалом. Немец В. Шубарт с горечью отмечал, что в таком направлении совершенные формы материальных ценностей и техники лишают человека души. Эта цивилизация без культуры по О. Шпенглеру есть мертвая «протяженность», переход от творчества к бесплодию». (Шпенглер Освальд. Закат Европы. Тт.1−2, М., 1993)
Однако подобная цивилизация парадоксально начинает отвергать идеалы свободы, «суверенитета народа», великие принципы эгалитаризма, которые с таким пафосом провозглашало европейское Просвещение, наследником которого считают себя и США, и Европа! Фантом «воли международного цивилизованного сообщества» прикрывает лишь какой-то новый тоталитаризм.
Но как бы расценил великий немец, гениальный философ Иманнуил Кант демонизацию чьей-то системы власти или оправдание агрессии против суверенного государства по «идеологическому» обоснованию? — И. Кант имел демократические взгляды на общество, полагал, что «гражданское устройство каждого государства должно быть республиканским», но утверждал, что «ни одно государство не должно насильственно вмешиваться в вопрос правления и государственного устройства других государств», а «карательная война (bellum punitivum) между государствами немыслима, поскольку между ними нет отношения высшего к подчиненному», равно как «ни одна сторона не может быть объявлена неправой, так как это предполагает уже судебное решение». (Трактаты о Вечном мире. Им. Кант. К вечному миру. 1795. М., 1972, стр. 157, 154, 155.)
Сейчас есть шанс, чтобы великий дух и культура, просвещенный патриотизм «времен Гете» и немецкого идеализма, был использован на благо немцев и всей Европы, всего мира.
У русских нет никакого опасения, что апелляция к этому духу может разъединять народы или породить биологический этноцентризм, милитаризм и экспансию, как однажды случилось. Святитель Филарет Московский как-то ответил на вопрос: «Как произошло зло?» — «Оно произошло так, как происходит темнота, когда зажмуришь глаза. Сотворивший око не виноват, что ты закрыл глаза и тебе стало темно…» (Филарета Митрополита Московского и Коломенского Творения. М., 1994. Стр. 341.)
Мы верим в Германию, прошедшую столько искушений, испытавшую и эйфорию власти, и горечь расплаты, обретшую мудрость и достигшую впечатляющих успехов в демократии истинно европейского образца и материальных успехов, которых не могли ей дать рискованные авантюры. Мы все уже разными путями испытали жизнь с духом, но без гражданской свободы, и разные иллюзии свободы без духа, мы верим, что европейцы доросли до синтеза завоеваний свободы с возвращением духа.
Именно сегодняшней Европе, особенно движущейся по пути единства, если оно есть гармония многообразия, а не вырождение в одномерного человека, необходим духовный импульс, соединение «правового государства и духа, демократической власти и культуры», «универсализма свободы и суверенитета», которым врядли могут нас научить неевропейцы, которые стали отождествлять себя с центром, по отношению к которому весь мир, в том числе Европа — провинция, не имеющая права на историческую инициативу.
Но разве сила Америки только в ядерном оружии и миллиардах долларов? У нас тоже есть ядерное оружие, а в мире до сих пор, слава Богу, не все продается, что доказали сербы. Нет, ее сила также в том, что внутри себя Америка глубоко национальна, патриотична и религиозна, и это вызывает уважение, именно это и делает ее сильнее тех, кто это утратил или забыл.
Что же есть нация, способная по выражению И. Ильина к «творческому акту» в мировой истории? Для православного философа это «народ, получивший Дары Святого Духа и претворивший Их по-своему.» (См. Ильин И.А. Наши задачи. М., 1992. с. 279−282.) Ясно, что это не просто численная масса, не народонаселение, не совокупность неких «Homo Globalis» — индивидов, «свободных» от идентификации по всем высшим ценностям — религиозным, национальным, историческим, семейным. Нация — это преемственно живущее целое, связанное, духом, миросозерцанием, общими представлениями о добре и зле, историческими переживаниями именно такая нация только и способна к подлинному универсализму.
И кто посмеет утверждать, будто такие нации отжили свое или враждебны миру, подлинной демократии, плюрализму, «единству во множестве» цветущего многообразия богоданного мира? Наоборот, только тот народ, который чтит и ценит свое наследие, способен с уважением относиться к подобным чувствам других. А подлинному христианскому сознанию свойственна концентрация на собственных грехах, нежели осуждение других. А разве пафос Просвещения не утверждал суверенитет народа? Об этом почему-то забыли. К тому же, все успешные государства, предлагающие теперь для внешнего потребления мондиалистские прожекты, сами созданы не «гражданами мира» — некими «Homo Globalis» с их «ubi bene ibi patria» — «где хорошо — там и Отечество», а национальными героями и идеалами, родившими самопрозвания: «La belle France», «good old England», «die deutsche Treue», «Святая Русь».
Немного геополитики
Когда кто-нибудь заговаривает о роли и воле Германии в европейской истории, почему-то вспоминают только Бисмарка, а недруги Германии тут же проводят от него линию к искушениям Германии нацизмом. Зачем так намеренно суживать немецкий и европейский опыт. Бисмарк был, конечно, выдающимся политиком и деятелем, но он однажды назвал Гете «душонкой портняжки» (Schneiderseele), и это его суждение красноречиво демонстрирует, что «творец немецкого национального единства» был далек от жизни «немецкого духа». Может именно поэтому ему удалось-то лишь навсегда предопределить «разъединение» немцев — Австрия. Бисмарк мыслил не столько «по-всенемецки», как «по-прусски». Как только Бисмарк в 1866 году «железом и кровью» отъединил австрийцев от немецкого национального тела и основал единое государство под прусской эгидой, «идеализм» не устоял перед милитаристскими успехами его хваленой «Realpolitik».
Кем было задумано еще в конце XIX века не допустить превращения немцев в силу и истощить сразу и немцев, и русских?
Неизбежна ли была Первая мировая война, — наверное. Слишком много могущественных сил были в ней заинтересованы. Но менее всех заинтересованы были те страны, что именно столкнулись в самой кровавой бойне, хотя каждая имела свои интересы и, вступив в войну, размышляла о возможных обретениях. Как рассказывает последний министр иностранных дел дореволюционной России С.Д.Сазонов в своих мемуарах, германский посол граф Пурталес, вручив ему ноту об объявлении войны, «заплакал, подняв руки»; «мы обнялись перед тем, как он вышел нетвердыми шагами из моего кабинета». (Сазонов С.Д. Воспоминания, Париж, 1927, стр. 259.)
Россия никогда не участвовала в попытках устранения Германии как политического и исторического явления. Перед заключением Тильзитского мира Наполеон предлагал Императору Александру I упразднить Пруссию как государство — Россия наотрез отказалась и через 7 лет в Лейпцигской битве народов 1813 г. вместе с немцами навсегда укротила всемирные амбиции Бонапарта. Похоже, французы до сих пор не могут русским это простить, и захватывают в отместку парусник «Седов» (Ай, Моська, знать она сильна…), который в Гамбурге встречали цветами…
Но западные соседи Германии неоднократно пытались это сделать: Вестфальский мир 1648 года положил конец не только войнам между протестантами и католиками, но и французскому холокосту над немцами, в котором две трети населения Центральной Европы были истреблены. Этот Договор имел в основе идею безусловного единства Франции при одновременном закреплении раздробленности Германии. Заметим, что с 1916 года Франция в момент, когда стала вырисовываться победа Антанты, склоняла Россию к послевоенному полному расчленению Германии, о чем свидетельствуют дипломатические усилия французского посла Мориса Палеолога в Петербурге, которые натолкнулись на несогласие деятелей самого разного толка, включая П.Милюкова. (Михайловский Г. Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства. 1914−1920. В двух книгах. Книга 1. Август 1914 — октябрь 1917. М., 1993.)
Однако в ХХ веке судьбами Европы вершит уже не Франция. Что же англосаксы? На протяжении веков и в ХХ столетии политика Великобритании заключалась в противодействии любой сильнейшей европейской континентальной державе. Со времен Людовика XIV это была Франция, и Англия с помощью меняющихся коалиций противодействовала установлению французского господства в Европе. Неудивительно, что роль противника Англии заняла Германия, с момента, когда Бисмарк начал превращать ее в сильнейшую военную и индустриальную силу Европы. При этом нет ничего парадоксального в том, что поначалу Бисмарк обязан успехом своих войн и внешней политики в немалой степени благожелательному нейтралитету Англии.
Британия не вмешивалась, пока Пруссия ослабляла Францию, а также самоутверждалась в таких конфигурациях, которые перечеркивали возможность исторического объединения с Австрией — то есть единства всех немцев, что и было кошмаром для туманного Альбиона.
Любопытный факт: в последнее десятилетие XIX века в Англии циркулировали карты будущего облика Европы после мировой войны, которая, значит, планировалась. (R.Heise. Die Entente-Freimaurerei. Basel, 1920. Также лондонский еженедельник «Truth», рождественский номер 1890 года. Faksimile-Verlag, в серии Faksimile-Dokumentation 1992. Forschungsreihe Historische Faksimile.) Геополитический пасьянс, в котором трудно не узнать приблизительных очертаний карты современной Европы 90-х годов ХХ-го столетия, буквально потрясает: Австрийская империя разложена на части: отделена Богемия — сегодняшняя Чехия, Германия уменьшена и сведена к сегодняшним границам и разделена на мелкие земли, отделена Силезия, — она стала Польшей, французы на Рейне. На месте России — либо «славянская конфедерация», либо слово «Desert» — «пустыня», под которой авторы, надо полагать, имели в виду исчезновение великой державы.
Главное — все выходы к морю Западной Европы заштрихованы как «регионы под политическим влиянием Англии», которая в классической геополитике считается силой Океана, воюющей с Континентом. (Все они сейчас в НАТО, кроме черногорской Боки Которской!). Эти задачи были частично осуществлены Первой мировой войной, но Вторая мировая война их уже довершила (в том, что касалось Mitteleuropa). Чтобы превратить Россию в «конфедерацию» — СНГ — потребовалось еще полвека.
Очевидно, что в таком видении Центральная Европа конца XIX века не могла не мешать некоторым кругам англосаксонского мира, если они имели виды на иную собственную роль, ибо между англосаксами и славянами находились Австрия и Германия. Поскольку англосаксы намеревались стать «просветителями» восточноевропейских славян и их патронами, что вполне осуществилось в конце ХХ века, Центральная Европа и Россия, с другой стороны должны были быть политически обезличены, фрагментированы и лишены исторической инициативы.
Когда заговаривают о геополитике, все морщатся и вспоминают о геополитике пангерманистов и нацистов. Однако как-то ускользает от внимания тот факт, что все их планы, которые не удались немцам, прекрасно воплощены в последовательной стратегии англосаксов. Труд классика англосаксонской геополитики Маккиндера (Mackinder H. Democratic Ideals and and Reality: A Study in the Politics of Reconstruction, N.Y., 1919.), вышедший в момент формирования англосаксами Версаля — является полной иллюстрацией упомянутых карт, ибо в нем Маккиндер прямо указывает на необходимость раздробленной Восточной Европы — «срединного яруса» независимых государств как буфера между немцами и русскими. Это стратегия сразу предупреждает их индивидуальное усиление и их партнерство.
Именно в этой связи он изрек экзотические формулировки, ставшие хрестоматийными: «Кто правит Восточной Европой, господствует над Хартлендом; кто правит Хартлендом господствует над Мировым островом; кто правит Мировым островом, господствует над миром.» Независимыми малые государства на стыке соперничающих геополитических систем не могут быть, они — либо в орбите России, либо в иной конфигурации.
Какой может быть эта конфигурация — если не германской и не российской, значит — англосаксонской. Как создать и обратить в сферу англосаксонского влияния малые государства между немцами и русскими, если Восточная Европа и Балканы удалены от собственно англосаксонских стран? Для этого нужны соответствующая идеология и международные глобальные наднациональные институты под эгидой англосаксов, блоки. Многонациональными государствами в Европе были лишь Германия, Австрия и Россия. Отсюда лозунги Вильсона и Рузвельта — «самоопределение» для вычленения из территорий Германии и России мелких государств, затем — «универсальная» организация — сначала Лига Наций, затем ООН, затем НАТО с ее новой «цивилизационной» ролью.
Поскольку Лига Наций отведет потом право на самоопределение лишь «странам, охваченным войной и революциями», а о других скажет, что «самоопределение противоречит самому принципу «любого окончательно сложившегося государства и праву его и его частей на единство», это означает, что для реализации геополитических конфигураций вроде описанной, необходимы войны и революции.
Нацистские планы завоевания восточного «жизненного пространства», казалось, ломали этот план, однако известно, как Британия всемерно подталкивала Гитлера именно на Восток. Самое страшное для англосаксов случилось бы, если бы Германия удовлетворилась бы Мюнхеном и аншлюсом Австрии, признанными «мировым демократическим сообществом». Это была бы такая ревизия Версаля, которую потом трудно было бы оспорить — эти территории не были завоеваниями 1914−1918 годов, но входили в Германию и Австро-Венгрию до Первой мировой войны. Это было бы соединением общенемецкого потенциала — кошмар Британии со времен Тройственного союза. Недальновидность гитлеровской Германии можно объяснить лишь дурманом идеологии мирового господства. Так что англосаксонский расчет на необузданность амбиций был хотя и рискованным, но точным. Агрессия на Восток дала повод вмешаться и шанс довершить геополитические проекты.
14 августа 1941 года Ф. Рузвельт и У. Черчилль выступили с декларацией, известной как «Атлантическая хартия», в которой США и Великобритания объявили о своем намерении содействовать «восстановлению суверенных прав и самоуправления тех народов, которые были лишены этого насильственным путем». При этом никакой ссылки на гитлеровскую агрессию не было, а это означало вовсе не возвращение к границам и миру ante bellum — к состоянию до войны, но нечто другое. Это было провозглашением права с момента войны признавать или не признавать довоенные реалии — эвфемизм для объявления карты мира «чистой доской» и своего права начертать судьбу ее народов.
Не все документы по послевоенному урегулированию до сих пор открыты, а они показывают много интересного. Не будем оспаривать, что все державы-победительницы желали закрепить на длительное время и свою роль, и подконтрольность им Германии. СССР вовсе не представлял здесь исключения. Однако совершенно особый характер носила фанатичная настойчивость Британии в идее «упразднения Прусского государства» и ее попытки придать именно этот смысл федерализации Германии, которая в решениях Ялты и Потсдама трактовалась как изменение внутригосударственного устройства.
Поскольку ни в Ялте, ни в Берлине вопрос об «упразднении прусского государства» не ставился, британская делегация пыталась в обход Совета Министров Иностранных Дел протащить такую формулировку в третьестепенных органах. Англичане то притворялись, что «упразднение прусского государства» просто шаг по «реализации принципа децентрализации Германии, принятого на Ялтинской и Потсдамской конференциях», то, наоборот, делали широкие нигилистические обобщения донацистской немецкой истории.
«Слово «прусский» имеет нарицательное значение во всем мире и было бы значительным вкладом … указать в официальном заявлении об уничтожении Прусского государства» — настаивала британская делегация в Комитете гражданской администрации (КГА). — «В течение двухсот лет Пруссия была угрозой безопасности Европы. Продолжение существования Прусского государства, хотя бы только в названии может дать повод для ирредентистских притязаний… способствовать возрождению авторитарной, централизованной Германии».
Советский генерал Курочкин, искушенный, если не в истории, то в политике, почуял неладное и счел, что вопрос относится к компетенции СМИД. Маршал Соколовский указал, что упразднение касается государственного устройства, и «должно решаться не Командующими зонами, а правительствами». Однако яснее всего позиция советской делегации была выражена в Протоколах 31−32-го заседаний КГА 31 мая 1946. СССР стоял только за упразднение государственной машины гитлеровского рейха и советский представитель прямо заявил, что «Комитет призван регулировать вопросы внутренней государственной структуры, а не уничтожать государства». (АВПР. Фонд 0431 (III), опись 3, док. N19, папка 4, листы 100, 103, 110.)
Однако у других были еще более далеко идущие планы. Через два месяца после нападения на Советский Союз и через неделю после объявления Атлантической хартии, приглашавшей СССР к союзничеству, загадочный американский Совет по внешним сношениям 22 авг. 1941 г. обсуждал «Вопросы американской политики, касающейся нацистско-большевистской войны» и различные варианты своих действий при разных ее исходах — от «интервенции на Дальний Восток» и способов «контроля над Транссибирской магистралью» до «санкционирования массового переселения народов для создания буферной зоны между Германией и Россией». (Вот Вам самоопределение и демократия»!) Итоговый меморандум возвестил: «военный результат этой войны решит судьбу не только большевистского режима; он может обусловить огромный процесс перегруппировки сил от Богемии до Гималаев и Персидского залива. Страницы истории открываются вновь, краски снова льются на карту. Ключ к этому лежит в реорганизации Восточной Европы, в создании буферной зоны между тевтонами и славянами» (АВП РФ. Фонд 0512. Опись 4. N213. папка 25. лист 14.). (Вот и Маккиндер и карты XIX в.).
Вполне логично, что НАТО после широко разрекламированного окончания «холодной войны», выполняет сегодня новую роль «в реорганизации Восточной Европы». А вот и подтверждение: The U.S. «National Defense University» в 1996 перепечатал труд Х. Маккиндера с предисловием генерала Военно-воздушных сил США Эрвина Рокки — президента этой организации. Рокки утверждает, что холодная война против Советов (1947−1991) была лишь промежуточной стадией в «борьбе сил океана за владычество над «Мировым островом». «Соображения региональной стратегии», по словам Рокки, побуждают НАТО «вновь опереться» на маккиндеровскую «классическую» формулировку.
Конец Европы «ялтинского образца», резко «предупреждал» в своей откровенной книге «Великая шахматная доска» З. Бжезинский, ни в коем случае не должен был привести к «возврату к Европе образца Версаля». Однако это фальшь — целью является не допустить возрождения значимой Европы. Когда в начале 90-х в Европе всплывали идеи реанимации Западноевропейского союза (ЗЕС), этот рудимент самоощущения Западной Европы самостоятельной геополитической и исторической величиной грозил придать европейскому процессу более автономный облик с потенциальным усилением роли объединенной Германии. Последовала «атлантизация» ЕС, привязывание его к НАТО.
Сегодня как раз конструируется некий новый Версаль, причем Восточная Европа превращается в Центральную, а западные территории исторической России — в Восточную Европу. В отличие от немецких надежд начала века, никаких дивидендов ни Европа, ни Германия от этого не имеет. Однако это лишь звено в геополитической цепи, как и планировал Совет по внешним сношениям — от ставшей членом НАТО «Богемии» до уничтожения Ирака — региональной супердержавы — в «Персидском заливе» и до «Гималаев», куда рвутся талибы. Эта цепь сжимает Россию от Балтики к Югу, отсекает ее от Черного и Каспийского бассейнов, поворачивая на Восток, теряясь в Центральной Азии. Очевидна и взаимосвязь всех инструментов конструирования — от пронатовского лобби в Прибалтике, антирусских фронтов в Минске и Киеве, до вторжения альянса на Балканы и взращивания воинствующих исламских образований в Европе — Боснии и Косово, скоординированных с движением Талибан.
