 |
| Русская линия | Михаил Быков +8.02.2020 | 11.02.2015 |
От редакции: Сегодня в день памяти генерала от кавалерии А.М. Каледина предлагаем читателям РЛ очерк Михаила Быкова «Алексей Максимович Каледин», который вошел в книгу «Генералы Великой войны». Эта книга из серии «Белые воины» вышла в прошлом году к 100-летию начала Первой мировой войны.
+ + +
Содержание:
Предисловие автора.
Глава первая. На Донском берегу, на высоком, крутом.
Глава вторая. Здорово поближе.
Глава третья. Когда мы были на войне.
Глава четвертая. Не для меня прийдет весна.
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Фамилии «красных» героев Гражданской войны мелькали в советском детстве моих сверстников, как стеклышки в калейдоскопе. Чапаева сменял Щорс, Котовского — Будённый, за Фрунзе следовал матрос Железняк. И все стеклышки такие яркие, сверкающие, победно-праздничные. Стеклышки трансформировались в кинофильмы, книги, картины, телепрограммы и, конечно, в учебники. Они, эти чудо-герои из революционных сказок, были олицетворением тотальной и перманентной победы.
Но раз были победители, значит, должны были быть и побежденные. А кем они были? Об этом в период счастливого социализма особо не распространялись. Но изредка встречались на пути познания родной истории шагающие по экрану навстречу голодному пулемету чапаевской Анки лощенные псевдо-каппелевцы; бандитствующая в испуганных селах «Волчья стая» атамана Шкуро; чудом не сгубившие Павку Корчагина насильники-петлюровцы; зверствующие над соратниками «адъютанта Его превосходительства» холеные офицеры-золотопогонники. Но пуще этого нас пугали таинственными обобщениями: «колчаковщина», «деникинщина», «калединщина»!
Труды советских вождей мы в столь зеленом возрасте, понятно, не читали. Но эхо ленинских статей и пассажей отражалось во всех закоулках Советского Союза. Вот что писал товарищ Ульянов по этому поводу: «Гражданская война, начатая кадетско-калединским восстанием против советских властей,.. окончательно обострила классовую борьбу».
В детстве и отрочестве часто доводилось гостить у родственников, осевших на самом востоке Украины, в землях, когда-то входивших в Область Всевеликого Войска Донского. Тамошних жителей с берегов Северского Донца станичники Дона-батюшки издавна называли луганами. Воевали в тех краях в Гражданскую без удержу. И спустя полвека еще оставались очевидцы, от которых вживую приходилось слышать и про петлюровцев, и про махновцев, и про атаманшу Марусю. И, разумеется, про Деникина и Каледина.
Вспоминали старики не самое хорошее. Потому, как в Гражданской войне ничего хорошего и быть не может. А кроме того, казаков-луганов на Северском Донце вырезали еще в 20-е годы ХХ века. А кого не вырезали — тех перевоспитали. Вместо погибших и выселенных в Сибирь в опустевшие станицы нагнали пролетарский люд из Центральной России. Не удивительно, что рассказы про белых были не в пользу белых. Но и слепого очернительства в этом доморощенном образовательном процессе не припомню. А то, что авторами этих рассказов были по большей части пришлые в донские земли люди, доказывается элементарно. Фамилию атамана Каледина произносили с ударением на второй слог. Природный донской казак такого бы себе не позволил. Ибо природные казаки ведали, как правильно. А правильно — на слог последний. Стало быть на «и» — Каледи́н. А в родительном падеже — на вторую «а».
Откуда ведали? Мало ли людей на белом свете со всякими фамилиями? Так-то оно так, но фамилия Каледины́х (ударение на «ы») в Войске Донском известна издревле. Равно как и родовой калединский хутор с одноименным названием в Усть-Хоперской станице.
Сдается мне, фамилию героя Первой мировой войны и первого в ХХ веке избранного Донского Атамана Алексея Максимовича Каледина исказили не случайно. Так же, как и фамилию другого казачьего генерала, успешно сражавшегося против Красной армии, — Константина Константиновича Мамантова, во всех советских словарях прописанного как Мамонтов. Что-что, а советская пропаганда всегда, начиная с газеты «Искра», работала отменно. И такой пиарщик, как Лев Бронштейн, известный миру под псевдонимом Троцкий, ни одной мелочи не упускал. Память об одних рубили под корень, память о других уродовали до неузнаваемости. Бывало, изуродовав, не успокаивались и все-таки — рубили под тот самый корень и сам корень старались выкорчевать.
Такая установка сразу после Гражданской войны была сделана в адрес одного из главных творцов Луцкого («Брусиловского») прорыва, георгиевского кавалера 3-й и 4-й степеней, генерала от кавалерии Алексея Каледина́ (ударение на второе «а»). Мол, мелькнул на Дону мелкий исторический персонаж атаман Каледин с советским ударением на второй слог. А вся его «калединщина» — это нелепая буза казаков в Ростове и Новочеркасске, продлившаяся считанные месяцы и завершившаяся самоубийством самого атамана. Короче говоря, взялся откуда-то и быстро куда-то делся. Вот и вся история.
Попробуем разобраться, так ли?
К сожалению, это куда сложнее, чем в отношении многих генералов Первой мировой войны и знаковых участников войны Гражданской. Если Антон Иванович Деникин, будучи замечательным писателем, оставил после себя подробные мемуары, если барон Петр Николаевич Врангель в течении восьми эмигрантских лет был на виду у всей Европы, если Александр Васильевич Колчак стал известен миру задолго до Первой мировой войны в качестве блестящего ученого-полярника, то Алексей Максимович Каледин выполнял свой долг без всякого шума, жил замкнуто, любовью к мемуарам и даже эпистолярному жанру не отличался. Все что сохранилось — довольно лаконичные воспоминания сослуживцев и соратников. Да десятки писем жене — с фронта.
И все же — попробуем.
НА ДОНСКОМ БЕРЕГУ, НА ВЫСОКОМ, КРУТОМ
Алексей Максимович Каледин родился 12 (24) октября 1861 года на хуторе Каледин Усть-Хоперской станицы Усть-Медведицкого округа Области Войска Донского в казачьей дворянской семье.
Сразу стоить заметить, что в казачьих землях крепостного права не существовало. Поэтому быт казаков-дворян, получавших сословное отличие в подавляющем большинстве случаев за добрую военную службу, не слишком отличался от повседневной жизни рядовых казаков. За редкими исключениями. Особенно они были редки на верхнем Дону, где и стоит станица Усть-Хоперская один Бог ведает с какого времени. Возникла она, правда, на плоском левом берегу реки, где, собственно, приток Хопер и впадает в Дон. Но после очередного мощного наводнения перебралась на правый берег, высокий, отмеченный повсеместно крутыми меловыми курганами, когда под 100 метров, а когда и выше, свисающими на водой.
Первое письменное упоминание о Хоперском городке датировано 1695 годом. Боярин Шеин отметил его в путевых заметках, спускаясь по Дону во время Азовского похода Петра Первого. А в 70-х годах XIX века население старой станицы составляло три с половиной тысячи человек.
Эта часть Верхнего Дона — место особенное. Со всех точек зрения. Если говорить о географии, то именно здесь начинается и отсюда тянется на юг великая донская степь, приподнятая над рекой, летом — пропитанная ароматами чабреца и душицы, зимой — иссекаемая ветрами, будто нагайкой. Тут снегу наметает лошади по грудь, а по весне буераками несутся к Дону ручьи талой воды, от которых к июню не остается и следа. Вместо воды гуляют по степи волны серебристого ковыля. Если забраться на курган, бросить взгляд на север, то, кажется, чуть напряги глаза, и увидишь в зелено-голубом мареве купола московских церквей. Хотя до столицы по прямой — почти 800 верст. Над этими местами при мальчике-Каледине не летали самолеты. Их тогда попросту не было. Но и сейчас не летают. Все маршруты пролегают в стороне. Одни, западнее — на Ростов, другие, восточнее — на Волгоград и Астрахань. Тут и сухопутная дорога всего одна. Петляет 100 верст по степи между Вешенской и юртовой станицей Усть-Медведицкой, переименованной большевиками в Серафимович. Только эта дорога и выводит на трассы областного значения, с которых в свою очередь можно попасть на федеральные автобаны М-4 «Дон» и М-6 «Каспий».
От этого же асфальта и два отростка. Один на север, к берегу, к Усть-Хоперской. Это километра три. Другой — на юг, к хутору Блинову. Километров под 40 будет. При чем тут хутор Блинов — чуть ниже. А пока посмотрим на эти места через призму истории.
Станицы тут нанизаны на Дон, будто ягодки на стебель. И одна другой древнее. Казанская, Мигулинская, Вешенская, Еланская, Усть-Хоперская, Усть-Медведицкая, Клетцкая. А меж ними, точно капельки сока — десятки казачьих хуторов. Споры о том, откуда и когда взялось казачество, не утихают до сих пор. Но сами казаки уверены, что их поселения здесь возникли куда раньше, чем принято считать в среде историков-консерваторов. В той же Усть-Хоперской стоят два кургана: Большой и Малый Мечетный. Предание гласит, что на этих курганах в древности черкесы выставляли пикеты для наблюдения за противоположным берегом. Спрашивается, за кем наблюдали? Не за казаками ли?
В стародавние времена казачью жизнь оседлой не назовешь. Строили времянки по Дону и притокам, прятали их в прибрежных лесах и буераках. Но потерять не боялись при нападении степняков. Бросали нехитрое хозяйство и уходили. Потом сами шли в набег. Снова отстраивали крохотные мазанки. Сеяли мало, больше занимались скотом, рыбной ловлей, охотой. Ну и брали в полон все, что плохо лежало. Так ковался казачий характер на Верхнем Дону. Так из поколения в поколение развивалась матрица, из которой впоследствии явилось для Российского государства сословие вольных людей, умевших хозяйство вести на донских просторах и умевших шашку с ружьем в руках держать. К концу XIX века казачий мир, в основе которого лежало Войско Донское, насчитывал миллионы людей, сотни тысяч профессиональных воинов, жил уверенно и зажиточно.
Это не общие слова. Они нужны для того, чтобы легче понять особенности характера и основы мировоззрения Алексея Максимовича Каледина, выросшего из казачьей матрицы.
Итак, чем же нам так интересен отдельно взятый хутор Блинов, прилипший к крохотной речке Цуцкан и затерявшийся в донской степи? Ко времени пояснить, что донские хутора — это совсем не то, что обозначают этим термином в центральных и северных российских губерниях. Хуторами казаки называют то, что у нас принято называть деревней. Курени и базы могут стоять плетень к плетню, а могут разбегаться на десятки метров друг от друга. Зависело от ландшафта и от формы хозяйствования. Но в любом случае казачий хутор — это компактное поселение когда в 10, а когда и в 100 семей.
В современном Блинове сейчас от силы дюжина домов. Да и те вовсе не похожи на традиционный донской круглый дом. То есть крытую камышом мазанку, в которой внутреннее пространство опоясывает находящуюся в центре печь. Сохранившееся в Блинове жилье — времен позднего социализма. А руины того, что стояло тут до 1917 года, разбросаны вдоль Цуцкана на три версты. За несколько лет до рождения Алексея Максимовича Каледина домов на хуторе было куда больше чем нынче, а по официальной сводке Войска Донского в 1859 году жителей обоего пола насчитывалось 120 душ. И назывался тогда хутор — Каледин. Да-да, тот самый. И еще интересная цифирь: в 1917 году население Каледина состояло из 800 человек.
Название «Блинов» хутор получил от советской власти. Всюду, в том числе и в глухой степи, искореняли память об атамане. Вот в 1933 году и переименовали хутор его имени в честь некоего местного казака Блинова, перешедшего на сторону красных. Весьма сомнительную честь, надо признать.
В 1964 году журнал американских казаков-эмигрантов «Казачья жизнь» опубликовал материал, подготовленный уроженцем хутора Каледин, где излагалась его версия возникновения этого казачьего поселения:
«Хутор, как и сотни других казачьих хуторов, никакими достопримечательностями не отличался. Так же, как и другие хутора, был широко разбросан по берегам степной речки Цуцкану, также густо зарос левадами и садами, среди которых то там, то сям белели казачьи курени. Единственной его достопримечательностью было название — Каледин. Он был основан предками первого выборного войскового атамана генерала от кавалерии Алексея Максимовича Каледина. Еще во времена Екатерины II казак Дмитрий Каледин из станицы Усть-Хоперской имел зимовник в сорока верстах от станицы, который лежал по над речкой Цуцканом.
Кто был родоначальником Калединых неизвестно. Происхождение фамилии Каледин тоже трудно объяснимо. Некоторые утверждают, что фамилия Каледин происходит от украинского слова «каледа». Но такого слова в украинском языке нет, а есть слово «калядка». Тогда и фамилия бы звучала не Каледин, а Калядкин. Вернее будет объяснение тех казаков, которые стараются доказать, что фамилия Каледин происходит от турецкого слова «кале», то есть «крепость»..
На зимовнике Дмитрия Каледина постоянно жили только надсмотрщики за скотом и лошадьми. Это были те, из небольшой части запорожских казаков, которые после разгрома Запорожской Сечи Екатериной II ушли на Дон, памятая, что с «Дона выдачи нет». Около хутора Каледина была балка, которая до последнего времени называлась «хохлачник». Это имя она получила от слова «хохол», то есть «чуб» или «оселедец», который тогда носили запорожские казаки. В этой балке, по-видимому, были курени, в которых жили надсмотрщики запорожцы.
В войне против Наполеона в 1812 году Дмитрий Каледин не участвовал, только его сын Максим с сыновьями и внуками были участниками в этой войне, в Донской армии атамана М.И.Платова. Сам Максим Каледин и его два внука погибли в этой войне. В 1815 году четыре сына Максима Каледина Василий М. (майор), Макар М., Семен М. и Прохор М. поселились на дедовском зимовнике и были первыми поселенцами на хуторе, а поэтому хутор был назван Каледин. Почти в то же самое время там поселились казаки-скотоводы Роман Быков и Киреев. Дома свои первые поселенцы Каледины построили из дубовых пластин. Простояли эти дома долго..".
Усадьба Калединых, где и появился на свет будущий атаман Войска Донского, находилась в самом конце хутора. Ныне от нее не осталось ничего кроме старого колодца. Что удивительно, сохранившего свежую воду до сегодняшнего дня.
Итак, насколько совпадает версия казака-эмигранта с теми документами, что сохранились о роде Калединых, а главное — с той растиражированной всевозможными энциклопедиями и тематическими Интернет-порталами биографией атамана?
Все разномастные источники солидарно сообщают о том, что первый известный Каледин — Дмитрий, прапрадед атамана. Соглашаются и с тем, что у него был сын Максим. Но дальше — интереснее. Источники называют только двух сыновей Максима, то бишь, внуков Дмитрия: Василия в чине майора и Семена. Причем, присутствует уточнение, что Василий в составе корпуса Платова воевал в Отечественную войну 1812 года и в Заграничных походах 1813−1814 годов. В одном из последних боев Василий Максимович потерял ногу. Об этом пишет и Михаил Астапенко в книге «Атаман Каледин», изданной в 1992 году в Ростове на Дону и являющейся, по сути, первым опубликованным большим исследованием биографии Каледина в современной России:
«Его дед, майор русской армии Василий Максимович Каледин, храбро сражался в казачьем корпусе „вихорь-атамана“ Матвея Ивановича Платова против французов в период напряженнейшей борьбы с армией Наполеона в 1812—1814 годах и в одном из последних боев потерял ногу».
Странно, что в чине майора, ибо в казачьих частях такого не имелось. А имелся чин войскового старшины, приравненный к майорскому чину указом Павла I от 1798 года. Налицо факт, что кем-то когда-то допущенная ошибка стала блуждать по публикациям и исследованиям жизни Каледина, превратившись в «переходящий приз». Это в свою очередь означает, что не все авторы утруждают себя перепроверкой данных.
Но вернемся к роду Калединых. Что до Макара М. и Прохора М., упомянутых казаком-эмигрантом в статье журнала «Казачья жизнь», то о них ни слова нет и в работе Михаила Астапенко.
Казалось бы, вопрос о прямых предках атамана закрыт. Но в 2011 году, аккурат, к 150-летию Алексея Максимовича, выходит в свет монументальное издание Сергея Кручинина «Белое движение. Исторические портреты», в котором автор предлагает наряду с прочими биографиями и биографию атамана Каледина. Сомневаться в серьезности источников, которыми пользовался исследователь, не приходится, так как Кручинин с 1993 года работает сначала в Государственной публичной исторической библиотеке России, потом — в библиотеке Дома Русского зарубежья имени Солженицына. Итак, он пишет и в свою очередь цитирует документы:
«Алексей Максимович родился. на хуторе войскового старшины Максима Васильевича Каледина. «По заслугам отца его Сотника Василия Прохора Каледина», признанный в свое время дворянином Войска Донского, Максим Васильевич позаботился и о подтверждении дворянского звания своих детей: 11 мая 1870 года Войсковое депутатское собрание постановило «их, Василия, Алексея, Елену и Александру Максимовых Калединых. сопричислить к дворянскому роду деда их, Сотника Василия Прохорова Каледина».
В письменной версии доклада заведующей филиалом Новочеркасского музея истории донского казачества «Атаманский дворец» Светланы Чибисовой, прозвучавшим 12 октября 2011 года в старинной донской столице на всероссийской научно-практической конференции «А.М.Каледин: эпоха и личность» есть такие строки:
«Его (Алексея Каледина — прим. авт.) дед, майор В.П. Каледин храбро сражался в казачьих частях атамана М.И.Платова». Вновь это «П».. Прохор?
О том, что ко всякого рода записям в церковных книгах, к различным реестрам и описям на Руси испокон веку относились с прохладцей, хорошо известно. Это гениально продемонстрировал Николай Васильевич Гоголь в поэме «Мертвые души». Задуманная Чичиковым афера пришла в голову великому писателю только потому, что в реальной российской жизни с документооборотом было не все гладко. В казачьем мире отношение к официальным бумажкам отличалось еще большим, мягко скажем, равнодушием. И тому свидетельствует все тот же историк Кручинин:
" Алексей Каледин, похоже, проявил равнодушие к разосланной дворянам Хоперского округа просьбе местного предводителя дворянства «озаботиться вписать себя и членов своих семейств в дворянскую родословную книгу Области (Войска Донского)»: в бумагах его после смерти. остался незаполненный анкетный бланк, прилагавшийся к письму предводителя".
И к чему мы пришли? К тому, что в третьем известном нам колене рода Калединых наряду с Василием Максимовичем, вполне возможно, существовал и его брат Прохор Максимович. Но ведь четвертое колено, то бишь, отец атамана звался Максимом Васильевичем, а вовсе не Прохоровичем. Это уж абсолютно достоверный факт. И на какую ветку родового древа в таком случае сажать невесть откуда вязвшегося «отца его Сотника Василия Прохорова Каледина» — непонятно. Все сходится к тому, что при оформлении бумаг, на которые ссылается Сергей Кручинин, станичник-писарь оказался не самым внимательным бюрократом.
Впрочем, не наша цель — исследовать все нюансы калединского рода в ранних коленах. Важно, что майор, а правильнее — войсковой старшина Василий Каледин родил четырех сыновей, среди которых был первенец Максим. А тот, в свою очередь, произвел на свет пятерых детей, среди прочих — сына Алексея в 1961 году.
Об отце Алексея Максимовича известно также мало, как о деде и прадеде. Кадровый казачий офицер, о котором довольно часто пишут — «полковник Севастопольской обороны». Но вот Светлана Чибисова предлагает иной вариант военной биографии: «Максим Васильевич — участник Венгерской кампании 1849 года, около 10 лет служил на Кавказе, за отличие в делах во время Польского мятежа 1863−1864 годов был произведен в войсковые старшины. Выйдя в отставку, поселился в станице Усть-Хоперской, где имел два дома».
Возможно, под «Севастопольской обороной» подразумевается участие Максима Каледина в Восточной (Крымской) войне 1853−1856 годов. В ту войну боевые действия развернулись не только в Крыму, но и на Кавказском фронте весьма успешной для русского оружия. Другое дело, что внимание всей страны было приковано к Севастополю и его героической обороне. В среде простых подданных превалировало представление о том, что всякий воевавший в Восточной войне сражался в Крыму.
Максим Каледин выслужил чин войскового старшины, то есть, опять-таки майора, ежели соотносить казачьи чины с чинами регулярной армии. В некоторых источниках пишут о подполковнике Максиме Каледине. Но и тут присутствует хрестоматийная ошибка, путешествующая из статьи в статью. Чин подполковника вместо упраздненного майорского чина появился в русской армии только в 1884 году по указу императора Александра III. В том же указе говорилось и о приравнивании чина войскового старшины к подполковничьему. Иными словами, войсковой старшина Максим Каледин произвел сына Алексея на свет, будучи по Табели о рангах в майорском статусе, а ушел из жизни в 1898 году — в статусе подполковника в отставке.
О матери Алексея Максимовича известно, что была Евпраксия Васильевна природной казачкой дворянского рода Мишаревых из станицы Бурацкой (ныне — хутор Бурацкий Нехаевского района Волгорадской области). Не ближний свет по тем временам. Станица расположилась на правом берегу Хопра в 40 верстах южнее нынешнего Урюпинска. До Усть-Хоперской от Бурацкой путь раза в три длиннее. Любопытно, что согласно записям в Донских епархиальных ведомостях в этой станице в 1745 году проживал казак по фамилии Коледа. Евпраксия Васильевна родила мужу пятерых детей: сыновей Василия, Алексея, Мелетия (Мелентия) и дочерей Елену и Александру. Все три сына пошли по военной части.
Старший брат атамана Василий, рожденный в 1859 году, сделал достойную карьеру: участвовал в трех войнах — русско-турецкой 1877−1878 годов, Первой мировой и Гражданской. Был награжден семью орденами. Последняя должность во время ПМВ — командир 4-й Донской казачьей дивизии с июня 1916 года. Уже во время Гражданской войны был произведен в генерал-лейтенанты, служил управляющим отделом внутренних дел Донского правительства при атамане Краснове. Ушел из жизни в 1919 году в Новочеркасске, пережив брата на полтора без малого года. Угодил Василий Максимович и на страницы мировой классики. В романе Михаила Шолохова «Тихий дон» в начале Первой мировой войны главный герой книги Григорий Мелехов служит в 12-м Донском казачьем полку, который вывел на войну тогдашний его командир полковник Василий Каледин, упоминаемый на одной страниц романа.
Судьба Мелетия сложилась трагически. Он родился в 1875 году. В 1895 году он закончил Николаевское кавалерийское училище в Петербурге и вышел в Донскую артиллерию. В 1908 году, в возрасте 33 лет по одним сведениям погиб, упав с лошади, по другим — покончил с собой. Осталась вдова, которой старший брат помогал, чем мог. В частности, весьма равнодушный к материальному аспекту жизни Каледин в течение десяти лет после смерти отца, оставившего наследство в 270 десятин отменной пахотной земли, даже не озаботился разделить оное с братьями. Но сразу после смерти младшего брата этот вопрос был решен. Каледину отошло 90 десятин. И он передал их весьма нуждавшейся вдове Мелетия. В некоторых источниках написано о 400 десятинах. Как ни пробуй, но 400 на 3 — по числу братьев — поровну не делится. На Дону не принято было выделять наследство детям женского пола. Но даже если представить, что суровый Максим Васильевич изменил этому правилу, тогда 400 надо делить на 5. В этом случае сыну Алексею 90 десятин тоже никак не отписывается: выходит по 80 на каждого из детей. Ответ на этот, пусть и не самый существенный вопрос, дала вдова Атамана Мария Петровна Каледина, обратившаяся в Донской окружной суд после похорон мужа с таким прошением:
«Прилагая при сем духовное завещание покойного моего мужа и свидетельство о его смерти, прошу окружной суд утвердить меня в наследстве участка земли в Хопёрском округе при р. Бузулуке, из 270 десятин которого на долю моего мужа приходилось 90 десятин, кроме которых никакого другого имущества покойным не оставлено. Вдова генерала от кавалерии Мария-Елизавета Петровна Каледина, г. Новочеркасск, 4 августа 1918 г.».
О том, что завещание действительно было, свидетельствует документ, хранящийся в Государственном архиве Ростовской области, а именно — копия выписи из актовой книги нотариуса Темир-Хан-Шуры Трубицына за 1902 год, из коей следует, что выпись духовного завещания Алексея Максимовича Каледина занесена в реестр под номером 372 30 мая 1902 года.
Существует предположение, впервые озвученное Светланой Чибисовой, что был в семье и четвертый брат — Николай, родившийся в 1870 году. Но никаких документов по этому поводу пока не представлено.
Сестры Алексея Максимовича, как и положено на казачьем Дону, вышли замуж. Один из исследователей биографии Каледина в эмиграции участник Белого движения Николай Мельников сообщает в книге «А.М.Каледин: герой Луцкого прорыва и Донской атаман», выпущенной в Мадриде издательством «Родимый край» в 1968 году:
«Сестры были замужем — Анна 1853 года рождения, жившая в станице Усть-Хоперской в доме отца вышла замуж за Наследышева (Хрисанфа — прим. авт.) и ее сын Николай был адъютантом Атамана и сопровождал его в поездке в августе и сентябре по Области, а Александра, рожденная в 1856-м, — за казака Торгового общества мануфактуриста П.Н.Шарапова, жившего в станице Федосеевской». Станица стоит и сейчас, в Кумылженковском районе Волгоградской области километрах в 50 севернее Дона и Усть-Хоперской. Разумеется, на реке Хопер, Каледины от этого донского притока удаляться не любили. Если только по службе.
ЗДОРОВО ПОБЛИЖЕ!
Мужчины на Дону при встрече здороваются также, как и в остальной России. Жмут руку и говорят присущие случаю слова. Но если видят друг друга на расстоянии, которое не преодолеть иначе, как голосом, громко приветствуют встречного словами «Здорово поближе!»
Сведений о детских годах Алексея Каледина практически не сохранилось. Из его военной переписки с женой видно, что самым близким товарищем детских игр был старший брат Василий. А вот, скажем, с Мелетием Алексей был фактически едва знаком. Тот появился на свет через год после того, как будущий атаман навсегда покинул отчий дом в Усть-Хоперской. В письме супруге от 13 сентября 1913 года Каледин единственный раз позволил себе комментарий по поводу отношений царивших в отцовском доме:
«Я в нем видел мало радостей, и много тяжелых сцен осталось на душе». Нам остается только догадываться, что это были за сцены. Суровый ли нрав отца им причина, или распространенный среди лишенных любимого дела военных отставников порок, или непростое финансовое положение семьи.
Некоторые исследователи пишут о том, что детство Алексей провел в хуторе Каледине. Хотя из письма отчетливо следует, что речь идет именно об отцовском доме в Усть-Хоперской. Но в любом случае годы до поступления в Усть-Медведицкую гимназию были такими, как у большинства станичных казачат: полными простого труда, игр, тренировок и, конечно, природы. В конце августа 1917 года донской Атаман предпринял большой вояж по Области Войска. Особое внимание уделил верхнедонским округам. Спускаясь вдоль Хопра к Дону, Каледин надеялся увидеть и родную станицу. 22 августа он выступил перед казаками в станицах Слащевской и Букановской, от которой семь верст до Дона. Там — паромная переправа, и еще столько же — до Усть-Хоперской, где Атаман предполагал заночевать. Но на переправе его настигла телеграмма о неудачном выступлении генерала Корнилова против Временного правительства и необходимости спешно вернуться в столицу.
А в те минуты, когда нарочный с телеграммой еще гнал коня, Алексей Максимович вспоминал детство. Воспоминал вслух. Уже упоминавшийся Николай Михайлович Мельников, находившийся в той поездке рядом с Калединым, воспроизвел короткий монолог Атамана в своей книге:
«Эти места (а мы подъезжали к переправе через Дон у Обрыва — ремарка Мельникова) мне все хорошо знакомы. Каждый кустик, каждый камень знал я. Вот сейчас, переправившись через Дон, въедем в мою родную Усть-Хоперскую станицу. Вот здесь, под Обрывом, еще детьми мы играли, устраивали кровопролитные войны, нападали и защищались». Далее Мельников писал уже от себя: «Прочитав телеграмму, он грустно посмотрел вокруг. и отдал приказание: В Усть-Хоперской станице я ночевать не буду. Поговорю с казаками и поеду в станицу Усть-Медведицкую. Не доехал и полверсты до станицы, как увидел, что все казаки вышли навстречу своему Атаману-станичнику. Взамен „хлеба-соли“ станичники на блюде поднесли Атаману фрукты из своих садов. Приняв рапорт от станичного атамана и выйдя из экипажа Атаман стал обходить казаков. Здоровался с ними, многих целовал, но вид у него был грустный, и печалью веяло от его лица. Здесь же в степи был накрыт стол, уставленный яблоками, сливами и грушами. Подойдя к столу, Атаман обратил внимание на чудные фрукты и сказал, что станица славится своими садами и что здесь замечательные яблоки, оторые надо будет повезти жене, она их так любит — наши донские яблоки. Казаки стали просить Атамана зайти в станицу и откушать „хлеба-соли“, так как она уже приготовлена. Атаман согласился и пешком, в кругу своих станичников, прошел в дом, где был приготовлен ужин. Разговорился со своими станичниками и родственниками. Трапеза затянулась, и Атаман, не желая огорчать своих родных станичников, посидел в их кругу до десяти вечера. Выйдя из дома, где была приготовлена „хлеб-соль“, Атаман направился к своему бывшему родному куреню, в котором он родился. Посмотрел на него, сел в экипаж и направился в Усть-Медведицкую».
Это была последняя встреча Каледина с малой родиной. Какими бы ни были тяжелыми сцены в отцовском доме в детстве, из этого отрывка, написанного очевидцем, ясно, как трепетно относился Алексей Максимович к родным местам. Мрачный, скрытный, суровый, педантичный — какими только эпитетами из данного ряда не пытались определить характер Каледина люди, сталкивавшиеся с ним по службе. Но за неулыбчивостью и строгостью скрывалась очень тонко настроенная душа. Впрочем, подробнее о пресловутой мрачности Алексея Максимовича — позже.
Отучившись некоторое количество времени в станичной приходской школе, Каледин отправился постигать науки в юртовую, то есть — в окружную станицу. После Усть-Медведицкой гимназии, которую, к слову, в разное время закончили помимо Каледина будущие командарм 2-й Конной армии РККА Филипп Миронов, знаменитый врач Петр Поляков, «белый» писатель Федор Крюков и «красный» писатель Александр Серафимович (Попов), Алексей продолжил образование в Воронежском кадетском корпусе имени великого князя Михаила Павловича, основанном в 1836 году на деньги участника наполеоновских войн, генерал-лейтенанта Николая Черткова. Крупнейшего воронежского мецената. Торжественное открытие корпуса состоялось в 1845-м.
В годы, когда в корпусе учился Каледин, он назывался иначе. В результате реформ в военном образовании все корпуса империи превратились в военные гимназии. Не миновали новшества и воронежских кадет, трансформировавшихся в воспитанников Михайловской Воронежской военной гимназии. Эксперимент длился не слишком долго, и в 1882 году статус-кво был восстановлен. В год, когда закончивший 2-е Константиновское военное и Михайловское артиллерийское училища в Петербурге 20-летний Алексей Каледин вышел в офицеры.
В традициях Воронежского корпуса (гимназии) было не только качество военной подготовки будущих юнкеров и офицеров, но и отменное гуманитарное образование. Этому учебному заведению Каледин обязан за свой прекрасный французский, за огромную любовь к чтению и классической музыке. Он признавался на фронте, что в отсутствии литературы испытывает сильный «книжный голод», с которым голод обычный и сравниться не может. Из всех музыкальных инструментов более других предпочитал. флейту, которую выбрал в кадетах, когда пригласили принять участие в создании гимназического оркестра.
Кадетский мир — это мир учебы и учений, дисциплины и субординации и, конечно, мир всяческих забав и дерзостей. Алексей никогда не числился среди забияк и фрондеров. Не тот был характер. Но и в изгоях не ходил. Надо было поучаствовать в какой-либо каверзе — он участвовал, товарищей не сторонился. Учившиеся с ним воспитанники вспоминали, что чаще всего он в силу природного спокойствия и уравновешенности предпочитал роль «часового», а не непосредственного исполнителя той или иной кадетской «истории».
Каледин учился очень хорошо. И ему не составило большого труда поступить в военное училище. Да еще в какое! 2-е Константиновское военное училище. О специальном военном образовании Каледина стоит сказать чуть подробнее. Оно в значительной степени определило тот полководческий уровень, которого он достиг в годы Первой мировой войны. «Констатупы», как величали юнкеров 2-го Константиновского на армейском жаргоне, ведут родословную от Дворянского полка, созданного Александром I в 1808 году при открытом годом ранее 2-м кадетском корпусе. В течении XIX века училище не раз меняло название и даже профориентацию, превратившись в 1894 году из пехотного в артиллерийское. Неизменным оставалось одно: высокий уровень образования и подготовки его юнкеров. В шуточных куплетах про полки и прочие воинские части Русской императорской армии, известных под названием «Журавель», есть такое двустишие:
Кто невежлив, глуп и туп?
Это юнкер констапуп!
На самом деле все было ровно наоборот. Довольно посмотреть список выпускников училища: генералы императорской армии Степан Хрулев, Михаил Драгомиров, Николай Бредов, Сергей Войцеховский, Сергей Марков, Иван Романовский, Петр Кондзеровский, маршал Советского Союза Леонид Говоров. Да что там! До 1863 года 2-е Константиновское было единственным военным училищем в России. Да, имелись училища специализированные, как Николаевская кавалерийская школа или Михайловское артиллерийское, или Пажеский корпус. Но общевойсковое — одно. Резонно спросить, почему же тогда оно называлось «Вторым»? нумерация тут не причем. Это дань памяти истокам, коими являлся 2-й кадетский корпус.
Мы никогда не узнаем, чем обусловлен выбор Калединым именно этого училища. Казалось бы, природный казак должен был стремиться в казачью кавалерию, благо в Николаевском кавалерийском училище уже существовало казачье отделение. Но он решил освоить азы профессии пехотного офицера. Один из «однокорытников» Алексея Максимовича, а именно так именовали в Русской армии друг друга офицеры, окончившие одно училище или корпус, объяснял этот выбор Каледина так: будущий генерал хотел «по окончании определить свою дальнейшую деятельность». Складывается впечатление, что Каледин, будучи вполне подготовленным для службы в коннице по причине казачьего происхождения, и столь же подготовленным для службы в пехоте после окончания курса во 2-м Константиновском училище, на самом деле хотел познать все формы армейского бытия. Иначе как объяснить его следующее решение: после выпуска вчерашний «констапуп», юнкер-фельдфебель, что свидетельствовало об его абсолютных успехах в учебе, вместо производства в офицеры подает прошение о переводе в Михайловское артиллерийское училище. Курс военного училища того времени предполагал двухгодичное обучение. Будущие артиллеристы «грызли» свою науку три года. И Каледин решил «погрызть» артиллерийскую премудрость. Не думаю, что в списках русских офицеров найдется еще один, кроме Алексея Максимовича, кто имел право носить на груди значки, свидетельствующие об окончание двух военных училищ.
Михайловцы — это тоже традиции, это тоже стиль. Довольно одного примера. В 1868 году в некоторых губерниях России грянул недород. Голод обрушился на деревни. Михайловцы, прознав про это, обратились к начальнику училища генералу Александру Баранцову с рапортом, из коего следовало, что юнкера готовы перейти от обеда в три блюда на два, а сэкономленные средства просят отправить голодающим. И рапорту был дан ход. Поступивший в «михайлоны» Каледин не мог не слышать об этом коллективном акте благотворительности.
7 августа 1882 года Алексей Каледин выходит сотником в конно-артиллерийскую батарею № 2 Забайкальского казачьего войска, дислоцированную в Чите. Выбор для отличника, мягко говоря, странный. А лучшие в выпуске действительно могли выбирать место дальнейшего прохождения службы. О Забайкальском казачьем войске в это время в Петербурге знали немногие и немного. Оно было образовано указом императора Николая I только в 1851 году. По штату мирного времени 1872 года все войско состояло из двух учебных частей: пешего батальона и конного дивизиона. И еще — двух конных батарей. Не густо. Да оно и естественно. Даже в канун Первой мировой войны ЗКВ располагало только 35 тысячами боеспособных казаков всех очередей.
Выбор сотника Каледина можно объяснить только так: финансовые обстоятельства не позволяли ему служить в Большой России, и уж тем более — в Гвардии. А Чита — это скромные доходы, но и не менее скромные расходы. Да и соблазнов меньше. При флегматичном характере молодого сотника — то, что надо. Кроме того, склонный к планированию жизни, Каледин скорее всего еще по дороге в Читу уже обдумывал перспективу поступления в Академию Генерального штаба. Он, получивший блестящее среднее военное образование и при этом — без всякого намека на протекцию, не мог не понимать, что именно учеба в АГШ — перспектива продвинуться по службе и возможность проявить себя.
Академия Генерального штаба была основана по распоряжению императора Николая I в ноябре 1832 года. Проект высшего военного учебного заведения был разработан генералом Жомини, швейцарцем по происхождению, перешедшим еще в период наполеоновских войн с французской службы на русскую. Барон был, что называется, профессиональным штабистом. В войсках штабных офицеров недолюбливали по определению. Квартирмейстерская служба воспринималась боевыми офицерами, как некая синекура для всяческих протеже. Это о генерале-швейцарце, и в его лице — обо всех штабистах в «Песне старого гусара» офицер-практик Денис Давыдов написал знаменитые строчки: «Жомини да Жомини, а об водке ни полслова..», выразив таким образом не только свое личное отношение к теоретикам и кабинетным стратегам, но и отношение к ним основной массы строевого офицерства
Но времена менялись, и развитие военного дела требовало, чтобы в Русской армии появилась система подготовки штабных офицеров, знающих толк в стратегическом планировании, интендантстве, аналитике, способных обогатить боевую практику военной теорией. Возникла необходимость в военной науке. И надо отдать должное барону Жомини. Он сумел вопреки настроениям в военной среде убедить императора Николая Павловича в том, что в штабах должны служить специально подготовленные офицеры.
Первоначально в академию особого конкурса не было. Строевики, как уже было сказано, к штабным аксельбантам не стремились, да и никакой дополнительной материальной мотивации служба в штабах не имела. Кроме того, в академии были жесткие требования к успеваемости. С 1832 по 1850 год в нее поступило только 410 человек, а окончил всего 271. Постепенно отношение к высшему военному образованию в офицерской среде стало меняться. Помогло два фактора. Первое — выпускники академии получили некоторые преимущества по части материального содержания и чинопроизводства, второе — очевидны стали их карьерные перспективы. Чем дальше, становилось тем сложнее и сложнее поступить в Николаевскую академию, как она стала называться с 1855 года после смерти императора Николая I. Особенно, для офицеров из армейских частей, дислоцированных вне Петербурга. Первоначально требовалось сдать экзамены в окружных штабах, потом — вступительный экзамен, уже непосредственно в столице. Выпускник Николаевской академии генерал-лейтенант Деникин писал в «Записках русского офицера»:
«Мытарства поступающих в Академию Генерального штаба начинались с проверочных экзаменов при окружных штабах. Просеивание этих контингентов выражалось такими приблизительно цифрами: держало экзамен при округах 1 500 офицеров; на экзамен в Академию допускалось 400−500; поступало 140−150; на третий курс (последний) переходило 100; из них причислялось к генеральному штабу 50. То есть после отсеивания оставалось всего 3,3%». Яркий пример сломанной карьеры по причине недопущения к экзамену на поступление в академию — судьба поручика Александра Куприна. После неудачной попытки будущий замечательный русский писатель вышел в отставку.
Сама учеба в академии требовала от офицеров уйму времени и максимальной концентрации. Об этом пишут все без исключения выпускники, оставившие после себя мемуары. Тот же Антон Иванович Деникин вспоминал:
«Академическое обучение продолжалось три года. Первые два года — слушание лекций, третий год — самостоятельные работы в различных областях военного дела — защита трех диссертаций, достававшихся по жребию. Теоретический курс был очень велик и кроме большого числа военных предметов перегружен и общеобразовательными, один перечень которых производит внушительное впечатление: языки, история с основами международного права, славистика, государственное право, геология, высшая геодезия, астрономия и сферическая геометрия. Этот курс, по соображениям государственной экономии, втиснутый в двухгодичный срок, был едва посилен для обыкновенных способностей человеческих».
До третьего года обучения добирались далеко не все. Да и основной двухгодичный курс был серьезным испытанием. В 1881—1890 годах, а именно в это время Каледин учился в Академии Генерального штаба, по ходу обучения было отчислено более 900 человек.
Если итожить, то становится ясно, что в конце XIX века покорить Академию могли только самые честолюбивые, одаренные, образованные и терпеливые офицеры. Хотя, как это бывает в любой области жизни, счастливый билет порой вытаскивали благодаря связям и положению семьи в свете. Покорители Академии на самом деле со временем пополняли элиту вооруженных сил. Перед Первой мировой войной 56 процентов генералов Русской армии носили на груди значок Академии Генштаба.
В 1886 году сотник Каледин, не обладавший ни протекциями, ни аристократической кровью, поступил в Николаевскую Академию Генерального штаба, а спустя три года закончил курс по первому разряду с причислением к Генеральному штабу и производством в подъесаулы (в нынешней армейской иерархии нечто среднее между старшим лейтенантом и капитаном — прим. авт.). Спустя несколько месяцев Каледина переводят в штат ГШ, и он из казачьих подъесаулов превращается в штабс-капитана Генерального штаба.
О Генеральном штабе Русской императорской армии того времени стоит сказать несколько слов особо. В разные периоды он переживал разные времена. Иногда находился в авангарде процесса развития армии, иногда, как перед и во время Русско-японской войны, играл роль коллективного ретрограда. В армейском жаргонном словаре существовало такое определение: «момент». То есть, офицер Генерального штаба, особыми военными способностями не отличавшийся, зато нацеленный на быструю и успешную карьеру на Дворцовой площади Петербурга, где и располагались Генеральный штаб, Главный штаб Русской армии и военное министерство империи. Однако ошибочно думать, будто каждый генштабист — это офицер, прилипший бриджами к стульям в кабинетах основных военных институтов страны. Таким, как Алексей Каледин, а их было большинство, предоставлялись куда более скромные и рутинные перспективы продолжения карьеры.
В ноябре 1889 году свежеиспеченный штабс-капитан Генерального штаба Алексей Каледин, 28 лет от роду, прибывает на новое место службы — в Варшавский военный округ на должность старшего адъютанта штаба 6-й пехотной дивизии. В армии многое зависит от везения. В том числе, везения на командиров. Нельзя сказать, чтоб Каледину везло как-то особенно, но яркие личности на его офицерском пути встречались нередко. Например, среди прочих преподавателей в Академии Генерального штаба его учил и знаменитый на всю армию генерал от инфантерии Михаил Иванович Драгомиров. Выпускник Академии 1904 года генерал-майор Борис Владимирович Геруа вспоминал о нем так: «Киевский «оракул» и знаменитый острослов М. И. Драгомиров имел сравнительно короткий, но счастливый боевой опыт форсированной переправы через Дунай у Зимницы, в июне 1877 т. После этой классически удавшейся ему операции Драгомиров со своей 14-ой «железной» дивизией был на Шипке, но в начале августовских боев был ранен и эвакуирован.
Краткость этих испытаний сделала то, что в Драгомирове боевой генерал был побежден профессором и теоретиком.
В области умственных построений и придачи им необыкновенно простой и убедительной формы Михаил Иванович не имел себе равных. В основу своего учения он положил вопрос воспитания войск, которые до того больше муштровались, чем нравственно воспитывались".
А в 1890 году дивизией, в штабе которой имел честь служить Каледин, командовал генерал-майор Панютин. Во время русско-турецкой войны 1877−1878 годов Всеволод Федорович отличился несколько раз, был комендантом захваченной Плевны, а за бой под Шейновым в декабре 1877-го награжден орденом св. Георгия 4-й степени. Тогда о полковнике Панютине выдающийся русский военачальник Михаил Дмитриевич Скобелев сказал: «Панютин — это бурная душа!».
Для продвижения в чинах каждый генштабист Русской армии должен был пройти цензовое командование в строевой части — откомандовать ротой или эскадроном. На это испытание в 1891 году Каледина отправили в 17-й драгунский Волынский полк, дислоцированный в городе Ломжа. Наверное, во избежание путаницы стоит пояснить, почему 17-й номер, который принадлежал несравненным Нижегородским драгунам, столь славно зарекомендовавшим себя в Кавказской войне (в этом полку одно время служил Михаил Лермонтов), оказался у драгун-волынцев. В 1882 году император Александр III провел реформу русской кавалерии. Уланы и гусары превратились в драгун. И вместо привычных 18 драгунских полков их оказалось 50. Все смешалось в кавалерийском доме, и нижегородцы получили 44-й порядковый номер. Только указы императора Николая II от 1907/1908 годов все вернули на привычные места. Возродились уланы и гусары, нижегородские драгуны вернули себе 17-й номер. А Волынцы? Волынцы получили назад 6-й порядковый номер и вновь превратились в улан, которых знали в Русской армии с 1807 года и особо чтили за преследование французов за Березиной в Отечественную войну 1812 года, за что полк получил в награду серебряные трубы.
На штабную должность капитан Каледин вернулся уже в столицу Варшавского военного округа и по совместительству столицу Русской Польши — Варшаву. Без малого три года прослужил Алексей Михайлович в должности помощника старшего адъютанта штаба ВО — до июля 1895 года. Если в служебной карьере этого трехлетия особых событий не происходило, то в личной жизни изменения случились радикальные. В Варшаве Каледин познакомился с Марией-Луизой Оллендорф, в девичестве — Ионер. В некоторых источниках называется и такая фамилия — Гранжан. Лично я более склонен доверять исследованиям Светланы Чибисовой, располагающей возможностями глубокого изучения архивов в Новочеркасске, Ростове и Москве.
Известно также, что Мария-Луиза, впоследствии, Мария-Елизавета Петровна была уроженкой Швейцарии, предположительно одного из западных франкоговорящих кантонов: Женева, Во, Невшатель или Юра. Об ее семье неизвестно ничего. Равно, как и о первом браке. Знавшие Марию Петровну отмечали прекрасное знание русского языка и изысканные манеры, умение держать себя в обществе и нести публичное бремя супруги полного генерала и Атамана Войска Донского. Недавно большому радетелю казачьей истории, создателю двух частных музеев и Интернет-портала на казачью тематику Владимиру Мелихову вместе с соратниками удалось в одном из архивов найти записи вдовы Митрофана Петровича Богаевского, возглавлявшего Донское правительство при атаманстве Каледина и расстрелянного комиссарами в апреле 1918 года под Ростовым. Вот записи Елизаветы Дмитриевны Богаевской:
«Теперь о Марии Петр. Калединой. Познакомилась я с ней с того момента, как был избран Атаман. Несмотря на большую разницу в возрасте, хорошо было с ней, приятно. Чуткая, добрая, деликатная, доступная. Иногда попадали к ней на прием казаки, так выходя, говорили: „Вот это настоящая атаманша“. О прошлом ее мы не говорили: было тяжелое настоящее и жуткое будущее. Встречаясь каждый день говорили о текущих событиях и о том, что надо сделать. О ее прошлом знала только, что она вторым браком за А.М.К. Остальные все сведения получала из 3-х рук, но это меня очень мало интересовало. Алек. Макс. ее видно очень любил и она его. Пережила атамана только на один год. Похоронена в одной могиле с мужем. Теперь, конечно, уже никаких следов могилы, как и других не найти: нет больше кладбища; есть футбольное поле и топчат его и скачут и прыгают по костям бедных наших покойников. А они? Бедные, бедные..».
А вот строки из воспоминаний выпускника ХХХ выпуска Донского Императора Александра III кадетского корпуса, офицера Донской армии Ивана Ивановича Сагацкого, эмигрировавшего из России в 1920 году и публиковавшегося на протяжении долгих лет в эмигрантских изданиях. «Военная быль», №№ 39−40 за 1959 год:
«6 января 1918 года Марией Петровной Калединой, женой Донского Атамана, в помещении Офицерского Собрания, давался последний бал. Под аккомпанемент рояля играл виртуоз-балалаечник, худощавый высокий брюнет — есаул Туроверов. Загулявший слегка, есаул Л.-Гв. Атаманского полка Жиров слитно дирижировал музыкантами на хорах. Вавочка Грекова, убитая позже под Екатеринодаром, с восторгом танцевала мазурку. В буфете, на лестнице, в зале было много парадных мундиров, кителей, доломанов. В этой пестрой толпе офицеров привлекали общее внимание ротмистр текинец, ординарец генерала Корнилова, и красивый, с румянцем во всю щеку, подполковник Черниговского гусарского полка, георгиевский кавалер и однофамилец генерала». Светлана Чибисова в уже упомянутом выше докладе приводит коротенькие реплики, принадлежавшие самой Марии Петровне и отражающие ее отношение к судьбе офицерской жены, выпавшей на ее долю. Сдержанно-достойное отношение к тем неизбежным проблемам, которыми окружена жизнь офицера, «не обремененного» большими связями и аристократическим происхождением. Если их суммировать в одно предложение, получится нечто следующее: «Практически все опять придется оставить..В хорошем доме эти вещи просто необходимы. но если Господь позволит..обосноваться окончательно. ими снова придется обзавестись». Приобрести собственный дом Господь семье Калединых так и не позволил.
Конечно, по этим обрывочным воспоминаниям, скорее даже мелким фрагментам трудно более полно судить о том, какой была единственная избранница Алексея Максимовича. Но в том, что между ними была большая взаимная любовь — сомнений нет, об удивительно нежных и искренних отношениях супругов — пусть одной фразой — говорили все, кто был знаком с четой Калединых. Безусловно, особый отпечаток на эти отношения наложила трагедия, случившаяся в семье, предположительно между 1906 и 1910 годами. Сын Алексея Максимовича и Марии Петровны в 11-летнем возрасте утонул, купаясь в реке Тузлов, впадающей в Аксай рядом с Новочеркасском. Никаких документов на сей счет не сохранилось. В любом случае — пока не найдено. Время гибели единственного сына можно определить логическим путем. Тузлов течет вблизи с Новочеркасском. Брак Калединых начался в 1895 году. Служба Алексея Максимовича в столице Области Войска Донского проходила в 1903—1910 годах. Если мальчику было 11 лет, то трагическое событие не могло случиться ранее 1906 года. В 1910-м Каледин отбыл к новому месту службы в Луцк, что на северо-западе Украины. Тот самый Луцк, который спустя шесть лет принесет Алексею Максимовичу вечную славу.
Но прежде офицерская судьба побросала героя Луцкого прорыва по городам и весям будь здоров. После благополучной и довольно светской жизни в веселой Варшаве почти сразу после сделанного Марии Петровне предложения Каледина переводят на родной Дон. В 1895 году состоялось своеобычное свадебное путешествие, завершившееся 16 августа венчанием в Новочеркасске. Церемония свершилась в православном храме, но принципиальная в вопросах веры Мария Петровна в православную веру не перешла.
А дальше началась работа в Войсковом штабе Донского казачьего войска. Должность Каледину досталась скучная и неприметная. Это отдельный вопрос, по какой причине капитан Генерального штаба, прослуживший беспорочно к тому времени уже более 15 лет, оказался на заштатной должности старшего адъютанта, не сулившей никаких карьерных перспектив. Характер Каледина не располагал к конфликтам в офицерской среде да и сведений о каких-либо проблемах, связанных с вопросами офицерской чести не имеется. Нареканий по службе — тоже. Просить о переводе — такое поведение Каледину не было свойственно. Он никогда за всю военную карьеру ни о чем подобном не просил. Большие начальники в Петербурге освобождали место в престижном Варшавском округе для какого-то «момента»? Вполне возможно. Другое объяснение: изменение в личной жизни капитана Каледина. «Малый свет» в Варшаве мог не принять его решения жениться на разведенной женщине-иностранке. Такие решения не всегда одобрялись и отцами-командирами, и офицерским собранием части.
Неким утешением Алексею Максимовичу могло служить присвоение следующего — подполковничьего — чина в конце 1895 года. В 1899 году, после почти пятилетнего пребывания в одной и той же должности, Каледин за отличие производится в полковники. Любопытно, что старший брат Василий получает погоны войскового старшины (подполковника) только годом позже, а полковничьи — лишь в 1908 году. Таким образом, Алексей стал первым полковником в роду Калединых.
Вслед за приказом о повышении в чине будущий Атаман получает еще один: о переводе штаб-офицером в 64-ю резервную пехотную бригаду, дислоцированную в дагестанской столице Темир-Хан-Шура, где и служит в течение трех лет «при управлении бригадой». За исключением шести месяцев 1900 года, когда Каледина командируют в Одесский военный округ, конкретно — в Кишинев, где стоял 23-й драгунский Вознесенский полк: набираться командного опыта. И вновь — славные уланы, которые в 1882 году волею самодержца обратились в драгун, потеряв столь милый их сердцу 8-й полковой номер. В славе Вознесенцы ничем не уступали Волынцам, пожалуй, даже превосходили последних. За «отличия в турецкую войну 1877 и 1878 годов» полк был награжден Георгиевским штандартом.
В 1903 году Каледин принимает Новочеркасское казачье юнкерское училище. При новом начальнике училище пережило несколько знаковых событий. Едва вступив в должность, Алексей Максимович добился, что содержание юнкеров обеспечивало Войсковое правительство, что заметно увеличило поток желающих туда поступить и позволило больше требовать с уже учащихся. В 1903 году училищу было пожаловано знамя. На торжественной церемонии «прибивки и освящения» знамени присутствовал Наказной атаман Войска Донского князь Одоевский-Маслов. В 1904-м — присвоена форма Донских конных полков с алыми погонами и шифровкой «Н.У.». Может быть, для штатского человека это и мелочь, но в военной среде воспринималось чрезвычайно серьезно и трепетно. И в том же году состоялся первый выпуск офицеров. В первоочередные донские казачьи полки отправились служить 46 хорунжих (прапорщиков). В 1905 году штат училища увеличен до 180 юнкеров.
Каледин покинул пост начальника училища в 1906 году, через несколько месяцев ему присвоили чин генерал-майора. И снова — за отличие. К этому времени он служил помощником начальника войскового штаба Войска Донского.
Если посмотреть на служебный путь Алексея Максимовича, может показаться, что его карьера — набор случайных назначений, полный начальнического волюнтаризма. На самом деле, логика в этих перемещениях имелась. Недреманное око Генерального штаба внимательно следило за служебными дорогами своих офицеров, медленно, но верно подготавливая их к должностям войсковых начальников. Если суммировать опыт, полученный Калединым в различных частях, станет видно: к 1910 году 49-летний генерал «дозрел». В июне он получает под команду 2-ю бригаду 11-й кавалерийской дивизии, в которую входили полки 11-й гусарский Изюмский Его королевского высочества принца Генриха Прусского и 12-й Донской казачий генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таварического. Тот самый, которым с мая 1911 года командовал старший брат Каледина Василий Максимович. Несколько месяцев братьям удалось послужить вместе. Правда, штаб бригады и изюмцы стояли в Луцке, а казаки — в городке Радзивилов (ныне Радивилов Ровенской области Украины). Их разделяло 60 километров. Но что такое для кавалериста 60 километров?
12 числа 12 месяца 1912 года генерал-майор Каледин получает новое назначение — командующий 12-й кавалерийской дивизией. Мистика — дело добровольное, но и самый хладнокровный скептик не может не заметить эти четыре дюжины, сошедшиеся в одном дне. Да и полки в дивизии сошлись 0 слава Богу!
В 1-й бригаде: Стародубовские драгуны и Белгородские уланы. У первых — георгиевский штандарт, георгиевские трубы и знаки на шапки. Да и вообще: драгуны, которые до 1857 кирасирами. А это особая традиция боя. У белгородцев — знаки на шапки за турецкую войну и Александровская лента на штандарте. Во 2-й бригаде — Ахтырские гусары, славные именем Дениса Давыдова, а также георгиевским штандартом, георгиевскими и серебряными трубами, знаками на шапку за Заграничные походы и «петлицами за военное отличие» против турок. Также во вторую бригаду входил 3-й Уфимо-Самарский полк Оренбургского казачьего войска. Часть не слишком известная, но успевшая проявить себя на службе в Средней Азии.
В апреле 1913 года Алексей Максимович Каледин производится в генерал-лейтенанты. Как повелось, за отличие. Теперь оставалось отличиться на войне. И история такой шанс предоставила в августе 1914-го.
КОГДА МЫ БЫЛИ НА ВОЙНЕ
На Первую мировую войну генерал-лейтенант Каледин выступил командующим 12-й кавалерийской дивизии 12-го армейского корпуса, входившего в Киевский военный округ, а с первых дней августа — в VIII армию Юго-Западного фронта. От украинского города Проскурова (ныне — Хмельницкий), где дислоцировалась 12-я кавалерийская дивизия, до границы с Австро-Венгрией было около 50 километров. Столько верст отделяло Алексея Максимовича Каледина от войны, от которой ему уже не избавиться до конца его дней. 50 километров между миром и войной, между жизнью и смертью.
Для непосвященного все эти формулировки о подчинении и переподчинении в армии — пустой звук. Но в военной практике дивизионная, корпусная и армейская структуры имеют громадное значение. Особенно — в дни войны. Это ведь только на словах термины «бригада», дивизия", «корпус» звучат внушительно, но весьма эмпирически. В реальности довольно представить себе мощь подобных соединений, количество задействованных людей и транспорта, объем разнообразной иформации, связанной и с боевой, и с хозяйственной стороной дела — и станет ясно, что за этими терминами стоит колоссальный объем управленческой работы. Что такое кавалерийская дивизия времен Первой мировой войны? Это до 5 тысяч личного состава и примерно такое же количество лошадей. Одна-единственная цифра заставит задуматься: при перевозке конницы железной дорогой один грузовой вагон мог принять максимум 16 лошадей. То есть для перевозки конного состава одного полка требовалось не менее 70 вагонов.
Первые дни Мировой войны — это период, когда кавалерия оказалась на острие событий. Шла мобилизация, армейские корпуса выдвигались на театр военных действий, но первыми туда должна была поспеть кавалерия. Полки русской кавалерии до войны дислоцировались вблизи западных границ, некоторые из них не нуждались в переброске железной дорогой и могли выдвинуться на границу походным порядком. Что и было сделано. Пока основная масса армии осуществляла мобилизацию, конница вступила в бой. А русская конница по общему мнению и союзников, и противников была в Первую мировую самой массовой и самой квалифицированной. Вот что писал в подробнейшем 4-томном исследовании «История русской армии» по этому поводу военный историк-эмигрант Антон Антонович Керсновский, чье мнение очень часто выглядело излишне радикальным, но в основе своей — разумным:
«Конницы у нас было очень много, и была превосходного качества. Но организация ее была неудачной, и возглавлялась она, за редкими исключениями, начальниками, совершенно ее недостойными.
В мирное время кавалерийские дивизии были включены в состав армейских корпусов. Этот разумный порядок был нарушен при объявлении мобилизации, когда конница была брошена на границу прикрывать наше стратегическое развертывание. Когда же развертывание это закончилось, то кавалерию, вместо того чтобы вернуть корпусам, то есть собственно войскам, оставили в подчинении штабам армий. Конницу придали не войскам, а далеким штабам (штабам армий — прим. авт.).
Получилось безобразное положение: войска, то есть пехота и артиллерия, дрались сами по себе, а кавалерия болталась где-то на отлете — тоже сама по себе, получая указания не от непосредственно ведущей бой инстанции — командира корпуса, а из штаба армии с неизбежным опозданием. Несоответствие подавляющего большинства наших кавалерийских начальников, отсутствие у них кавалерийского глазомера и паралич инициативы довершали остальное. Победоносная пехота в бессильной ярости смотрела на берущую на передки неприятельскую артиллерию, на уходящие обозы, на расстроенную пехоту противника вне пределов ее граненого штыка. Надрывный ее крик: «Кавалерию! Кавалерию!» замирал, не встречая отклика. А в это самое мгновение кавалерия, потоптавшись весь день за обозами 1-го разряда, стройно, уставными «ящичками», шла на ночевку — за двадцать верст в тыл, а штаб дивизии в уютной помещичьей усадьбе безмятежно писал приказ на завтрашний день, бывший точным повторением только что прошедшего.
Так было в первых боях — под Гумбинненом, Томашовом, Злочевом, Перемышлянами, Фирлеевом, Рогатином, Равой Русской. Так осталось и впоследствии — под Сандомиром, Варшавой, Кольцами, Лодзью. Граф Келлер был исключением. Новиков, Мориц, Шарпантье, Хан Нахичеванский были правилом.
Сухотинский (генерал Сухотин — начальник Академии Генерального штаба в 1898—1901 годах — прим. автр.) дух был силен. Увлечение ковбоями американской междоусобицы Шерманом и Шериданом — повлекло за собой то, что мы по опрометчивости сделали второй шаг, не сделав первого , — стали заводить стратегическую конницу, упустив создать войсковую. За блестящими исключениями Городенки и Ржавенцев, конные корпуса не оправдали возлагавшихся на них надежд и не принесли армии никакой пользы. Наоборот, вбирая в себя конницу и замораживая ее в своих «ящиках», они принесли армии очень большой вред.
Старшие начальники конницы создались еще в школе Сухотина. Они были знатоками уставных построений и перестроений, ревнителями пешего строя, ценителями спокойных биваков в глубоком тылу и, наконец, людьми своей упадочной эпохи, больше всего боявшимися инициативы. Перевоспитание конницы великим князем Николаем Николаевичем (великий князь Николай Николаевич -младший, генерал-инспектор кавалерии с 1895 по 1905 год — прим. авт.) не успело коснуться старших начальников, бывших в сухотинские времена уже штаб-офицерами. Кроме того, это перевоспитание коснулось почти исключительно «берейторской части» и мало повлияло на тактические навыки. Лошадиный генерал далеко не оказался равнозначащим кавалерийскому начальнику. Со всем этим великолепный состав нашей конницы оказал русской армии неоценимые услуги, скрыв от глаз врага наше стратегическое развертывание. Конница стяжала славу себе и русскому оружию всякий раз, когда ее лавы одухотворялись и управлялись достойными ее начальниками".
По непонятной причине в этом гневном пассаже Керсновский забыл рядом с графом Келллером поставить генерала Каледина и его 12-ю дивизию. А ведь она наряду с 10-й «келлеровской» так провела первые боевые действия, что австро-венгерские штабы не заметили развертывания всей VIII армии генерала Брусилова. Впрочем, несколькими абзацами ниже Керсновский исправился:
«В превосходной 12-й кавалерийской дивизии генерала Каледина первым блестящим делом была знаменитая атака 2-го эскадрона ахтырцев Бориса Панаева 13 августа у Демни на австрийскую драгунскую бригаду. Четыре дня спустя дивизия выручила 8-ю армию комбинированным боем у Руды.
Генерал Брусилов, вообще чрезвычайно неблагодарный к памяти своих соратников, обвиняет в своих мемуарах генерала Каледина в том, что он у Руды вел пеший бой тремя полками, бросив в конную атаку одних ахтырцев, когда бы мог атаковать всей дивизией. Генерал Брусилов несправедлив. Приказ его Каледину в тот день гласил буквально: «12-й кавалерийской дивизии — умереть. Умирать не сразу, а до вечера!» Генерал Каледин и действовал в духе этого приказания, затянув бой до вечера, что можно было добиться только пешим строем. Атака всей дивизией в конном строю соответствовала бы приказанию умереть сразу.
Стародубовские драгуны первыми вступили во Львов. Всю остальную кампанию 1914 года в Галиции дивизия работала выше всякой похвалы. В 1915 году отметим атаку дивизии 18 марта у Залещиков и особенно атаку белгородских улан с полковником Чекотовским 29 сентября у Гайворонки на Днестре, где были изрублены майкеферы — прусские гвардейские фузилеры. В кампанию 1916 года при генерале Маннергейме дивизия имела хорошие дела на Волыни, а зимой — в Румынии".
О Борисе Панаеве и его двух братьях-ахтырцах Гурии и Льве хотелось бы сказать отдельно. Ведь именно к командиру дивизии Каледину лично обратился командир 2-го эскадрона Панаев с просьбой разрешить провести почти безнадежную атаку. Но в случае успеха — решавшую очень многое. И Каледин согласился. А потом.
Потом ротмистр Борис Панаев во главе эскадрона атаковал кавалерию противника, был ранен в ногу, но продолжал вести гусар в атаку. На плечах противника эскадрон ворвался в деревню и прошел ее справа по три. Прорвался под сильным фланговым огнем через мост и плотину. Выйдя из деревни, Борис, будучи вторично ранен в живот, продолжал по крутому подъему вести эскадрон на противника, засевшего в лесу. Вскочив в лес, гусары врубились в ряды австрийцев. Наткнувшись на проволоку, командир приказал рубить ее, но пал, сраженный еще пулей в висок. Эскадрон выполнил задачу, Борис Панаев оказался единственным убитым в этой атаке с нашей стороны и стал первым из Георгиевских кавалеров, награжденных орденом посмертно.
Еще до войны, в 1909 году, Борис Аркадьевич Панаев опубликовал в числе других работ по тактике кавалерии книжку «Командиру эскадрона в бою». В ней он, в частности, писал: «Жалок начальник, атака части коего не удалась, — отбита, а он цел и невредим». Спустя две недели в бою под Гнилой Липой была почти окружена 48-я пехотная дивизия генерала Корнилова. Именно тогда в сражение была брошена 12-я кавалерийская дивизия, а Каледин получил от Брусилова приказ «умирать не сразу, а до вечера». В этом бою «калединцы» спасли «корниловцев», но среди прочих гусар погиб второй по старшинству брат — штабс-ротмистр Гурий Панаев. Минуло еще несколько месяцев войны, и в январе 1915 года в схватке у местечка Лутовиско был убит третий брат — ротмистр Лев Панаев. Убит, когда лично увлек гусар своего эскадрона в атаку.
Все три брата — георгиевские кавалеры посмертно. За несколько дней до гибели Льва Панаева четвертый брат — Платон, служивший на флоте, явился к главкому VIII армии Брусилову с рапортом о зачислении его в Ахтырский гусарский полк. Брусилов согласился, но когда стало известно о гибели Льва Аркадьевича, приказ о переводе в ахтырцы был отозван, и Платона Панаева отправили служить в тыловые службы морского ведомства.
История братьев Панаевых связана с одним эпизодом, в котором характер Каледина раскрылся с неожиданной стороны. В феврале 1915 года Алексей Максимович был опасно ранен шрапнелью в бедро. Как говорили врачи, пройди шрапнельная пуля чуть глубже — в сустав колена, и ногу пришлось бы ампутировать. Очевидцы зафиксировали, как все случилось. После переправы 16 февраля дивизии через речку Ломница у Бабинских выселков, Каледин отправился навестить приданную дивизии артиллерийскую батарею. Австрийцы заметили группу высоких чинов и открыли прицельный огонь. Рощица, где остановился генерал и сопровождавшие его люди, превратилась в огненный ад. После очередного шрапнельного разрыва Каледин упал на спину. Его оттащили в относительно спокойное место, прибежал доктор. После беглого осмотра он установил природу и степень опасности раны. И сообщил, что ногу генералу спасла плотная пачка туалетной бумаги в кармане шинели. Шрапнель ее прошила, но потеряла скорость и до коленного сустава не добралась, остановившись в мякоти бедра.
Надо заметить, что в воспоминаниях присутствуют некоторые разночтения географического порядка. Воевавший вместе с будущим Атаманом штаб-офицер Эрнест Георгиевич фон Валь в 1933 году в Таллинне выпустил книгу «Кавалерийские обходы ген. Каледина 1914−1915 гг.», в которой он сообщал, что командир 12-й кавалерийской дивизии был ранен после переправы через речку Быстрица, что в 20 километрах восточнее Ломницы. Про несчастливые берега Ломницы можно прочитать у другого соратника Каледина офицера 12-го Белгородского уланского полка Николая Всеволодовича Шинкаренко в статье «Каледин на войне». Фронтовые сводки подтверждают, что крепче память оказалась у уланского офицера.
В госпитале Киева, где лежал генерал, к нему наведался корреспондент местной газеты. Во время беседы Каледин вдруг отвлекся от основного русла и сказал, что готов рассказать один интересный эпизод про «его ахтырцев». Но едва начал говорить, как не смог сдержать слез. Мрачный, строгий, педантичный Каледин — и вдруг слезы? Когда генерал взял себя в руки, он пояснил, что всему причиной рана, нервы, слабость. И все ж таки закончил откровенностью: «Как только вспомню своих ахтырцев, тотчас же встают перед мною все три брата Панаевы. Три рыцаря без страха и упрека..». Интересные впечатления о Каледине — дивизионном генерале оставил Антон Иванович Деникин:
«Каледина я знал еще до войны по службе в Киевском военном округе. Тогда военная жизнь была проще и требования ее элементарнее. Знающий, честный, угрюмый, настойчивый, быть может, упрямый. Этим и ограничивались мои впечатления. В первый месяц войны 12-я дивизия, которою он командовал, шла перед фронтом 8 армии Брусилова, в качестве армейской конницы. Брусилов был недоволен действиями конницы и высказывал неодобрение Каледину. Но скоро отношение переменилось. Успех за успехом дал имя и дивизии, и ее начальнику. В победных реляциях Юго-западного фронта все чаще и чаще упоминались имена двух кавалерийских начальников — только двух — конница в эту войну перестала быть «царицей поля сражения» — графа Келлера и Каледина, одинаково храбрых, но совершенно противоположных по характеру: один пылкий, увлекающийся, иногда безрассудно, другой спокойный и упорный. Оба не посылали, а водили в бой свои войска. Но один делал это — вовсе не рисуясь — это выходило само собой — эффектно и красиво, как на батальных картинах старой школы, другой просто, скромно и расчетливо. Войска обоим верили и за обоими шли. Неумолимая судьба привела их к одинаковому концу: оба, следуя совершенно разными путями, в последнем жизненном бою погибли на проволочных заграждениях, сплетенных дикими парадоксами революции.
Наши встречи с Калединым носили эпизодический характер, связаны с воспоминаниями о тяжких боях и могут дать несколько характерных черточек к его биографии. Помню встречу под Самбором, в предгорьях Карпат в начале октября 1914 года. Моя 4 стр. бригада вела тяжелый бой с австрийцами, которые обтекали наш фронт и прорывались уже долиной Кобло в обход Самбора. Неожиданно встречаю на походе Каледина с 12 кавалерийской дивизией, получившей от штаба армии приказание спешно идти на восток, к Дорогобычу. Каледин, узнав о положении, не задумываясь ни минуты пред неисполнением приказа крутого Брусилова, остановил дивизию до другого дня и бросил в бой часть своих сил. По той быстроте, с которой двинулись эскадроны и батареи, видно было, как твердо держал их в руках начальник.
В конце января 15 года судьба позволила мне отплатить Самборский долг. Отряд Каледина дрался в горах на Ужгородском направлении, и мне приказано было усилить его, войдя в подчинение Каледину. В хате, где расположился штаб, кроме начальника отряда, собрались командир пехотной бригады генерал Попович-Липовац и я со своим начальником штаба Марковым. Каледин долго, пространно объяснял нам маневр, вмешиваясь в нашу компетенцию, давая указания не только бригадам, но даже батальонам и батареям.
Когда мы уходили, Марков сильно нервничал:
— Что это он за дураков нас считает?
Я успокоил его, высказав предположение, что разговор относился преимущественно к Липовацу — храброму черногорцу, но мало грамотному генералу. Но началось сражение, а из штаба отряда шли детальные распоряжения, сбивавшие мои планы и вносившие нервность в работу и раздражение среди исполнителей. Помню такой эпизод: на третий день боя наблюдаю, что какая-то наша батарея стреляет ошибочно по своим; стрелки негодуют и жалуются по всем телефонам; набрасываюсь на батарейных командиров; получаю ответ, что цели видны прекрасно, и ни одна из батарей не стреляет в этом направлении. Приказал на несколько минут прекратить огонь всей артиллерии; продолжаются довольно удачные разрывы,. над нашими цепями. Бросились искать таинственную артиллерию, и нашли, наконец, в трехстах шагах за моим наблюдательным пунктом, в лощине стоит донская батарея, которую Каледин послал ко мне на подмогу, указав ей сам путь, место и даже задачу и цели. Началась неприятная нервная переписка. Дня через два приезжает из штаба отряда офицер генерального штаба «ознакомиться с обстановкой».
— Это официально, — говорит он мне. — А неофициально хотел доложить по одному деликатному вопросу. Вы не сердитесь. Генерал всегда так вначале недоверчиво относится к частям, пока не познакомится. Теперь он очень доволен действиями стрелков, поставил вам задачу и больше вмешиваться не будет.
— Ну спасибо, кланяйтесь генералу и доложите, чтоб был спокоен, австрийцев разобьем.
Сильный мороз; снег по грудь, бой чрезвычайно тяжелый; уже идет в дело последний резерв Каледина — спешенная его кавалерийская бригада. Я никогда не забуду этого жуткого поля смерти, где весь путь, пройденный стрелками, обозначался торчащими из снега неподвижными фигурами с зажатыми в руках ружьями. Они застыли в тех позах, в каких застигла их вражеская пуля во время перебежки. А между ними, утопая в снегу, смешиваясь с мертвыми, прикрываясь их телами, пробирались живые на встречу смерти. Бригада растаяла.
Каледин не любил и не умел говорить красивых, возбуждающих слов. Но когда он раза два приехал к моим полкам, посидел на утесе, обстреливаемом жестоким огнем, спокойно расспрашивая стрелков о ходе боя и интересуясь их действиями, этого было достаточно, чтобы возбудить их доверие и уважение.
После тяжких боев взята была стрелками деревня Луговиско, — центр позиции, потребовавший смерти многих храбрых, и отряд, разбив австрийцев, отбросил их за Сан".
Невольно напрашивается вопрос: а бывало ли, чтоб Алексей Максимович улыбался? Все вспоминают его мрачность, сухость, аккуратность. Есть примеры тому, что изредка генерала настигало чувство сентиментальности. А как с эмоциями противоположного толка? Оказывается, сохранились воспоминания, в которых Каледин улыбается и шутит. Это очень подробное и по-военному предметное описание событий из боевой жизни 12-й кавалерийской дивизии. Но есть в мемуарах и такие места Эрнест Георгиевич фон Валь вспоминал:
«Дивизия в составе 4-х полков, Донского казачьего конно-арт. дивизиона и конно-горной батареи Багалдина на следующий день переправилась вброд через р. Днестр. Несмотря на сильное течение, переправа была совершена без потерь. Около Блажува во время привала над дивизией стал кружиться аэроплан, явление тогда редкое. Чины всех степеней, слезши с лошадей, с интересом следили за его эволюциями. Но вот он сбросил бомбу, упавшую в расположении штаба и ближайшего полка. Взрыв вреда не причинил. На воздух взлетело облако земли из вырытой крупной воронки. Солдаты подхватили взбунтовавшихся лошадей и открыли безпорядочную стрельбу. Эта первая бомба на нашем фронте произвела сильное впечатление. Аэроплан продолжал кружить над дивизией и во время ее дальнейшего походного движения. В тот же день были сброшены первые две бомбы во Львове. Около Мокржан 12 кав. дивизия встретила части Павлова, отходившие на Селец. Казаки везли на седлах значительное количество всякой добычи. Трое из них надели на плечи в виде бурок зеленые портьеры с розовыми попугаями. Каледин, всегда хмурый, не удержался от добродушной улыбки, сказав: «Ну и сукины сыны».
Все самые дорогие боевые награды генерал Каледин получил в тот период, когда командовал 12-й кавалерийской дивизией, то есть, до 1915 года включительно. Это — Георгиевское оружие за бои под Львовом, орден св. Георгия IV степени за бой на реке Гнилая Липа во время Галицийской операции в августе-сентябре 1914 года. И орден св. Георгия III степени за прорыв обороны противника у местечка Лутовиско на ужгородском направлении в середине февраля 1915 года в рамках Карпатской операции. К слову, третью степень ордена во время Первой мировой войны получили чуть более 60 человек.
Лечение в киевском госпитале заняло четыре месяца, в течение которых Алексей Максимович и Мария Петровна были вместе. Но в июне 1915 года генерал Каледин вновь на фронте. Теперь уже в качестве командующего 41-го армейского корпуса. Спустя две недели — новый перевод — командующим 12-го армейского корпуса, в состав которого входила и его 12-я кавалерийская дивизия, которую в это же время принял барон Густав Карлович Маннергейм, оказавшись достойным командиром прославленного в армии соединения.
Вторая половина 1915- начало 1916 года — это относительно тихий период для Юго-Западного фронта. После успешной для австро-германской армии Горлицкой операции в мае, русские войска оставили Галицию, сдали крепость Перемышль и Львов. Началась окопная война и подготовка к летней кампании 1916 года, обещавшей стать решающей. Каледину это время запомнилось, скорее всего, тем, что он был избран председателем Георгиевской Думы Юго-Западного фронта. Такая честь свидетельствовала об огромном уважении к Алексею Максимовичу со стороны всего заслуженного офицерства армии. Один из членов корпусной георгиевской думы, пожелавший сохранить инкогнито, писал в «Военной были» в № 111 за июль 1971 года:
«Кто имел право награждать орденом св. Георгия или Георгиевским оружием? Только сам Государь Император и по его полномочию — командующие армиями, но лишь согласно с постановлением Георгиевской Думы, причем это касалось только ордена 4-й степени, а высшими степенями ордена награждал сам Государь. Не было и не могло быть ни одного награждения командующим армией по его личному решению и усмотрению без постановления или против постановления Георгиевской Думы. Это значит, что награждение зависело от решения Думы. Фактически, командующий армией лишь отдавал в приказе постановление Думы и только.
На чем базировались члены Георгиевской Думы? Во-первых, на Статуте ордена, который перечислял для каждого рода войск подвиги, дающие право на награждение, и затем на другие обязательные условия, который подвиг должен был удовлетворять. Условия эти были: 1) подвиг или действие должны были быть выполнены в условиях неоспоримой опасности для жизни, то есть под огнем и в боевой обстановке, 2) содеянное должно было быть безусловно полезным и ценным и 3) чтобы был налицо успешный результат. Если содеянное не удовлетворяло хотя бы одному из этих условий, представление отклонялось.
Заседания Думы, подчас в продолжение нескольких дней, в зависимости от количества представлений, были абсолютно секретны. Председательствовал на них старший в чине, обыкновенно — генерал, командир корпуса, и было полное равенство голосов, при котором разница в чинах не имела никакого значения. Для того чтобы кандидат был награжден, нужно было, чтобы он получил большинство в 2/3 голосов. Постановления Думы были безапелляционными и без всяких объяснений и мотивов. По окончании сессии Думы председатель ее отправлял в штаб армии простой список «удостоенных», все же остальные были отклоненные".
В октябре 1915 года в Георгиевскую Думу Юго-Западного фронта было внесено предложение о награждении орденом св. Георгия IV степени императора Николая Александровича, к тому времени уже сменившего великого князя Николая Николаевича-младшего на посту главнокомандующего. Основания тому были, Государь несколько раз находился в зоне огня. И Дума во главе с Калединым вынесла положительный вердикт. В одном из писем жене Алексей Максимович подробно описал церемонию награждения и подвел лаконичный итог: «Наша Дума сделалась в некотором роде исторической».
Весной 1916 Русская армия восстановилась после Большого отступления 1915-го, причиной которому послужил, в первую очередь, «снарядный голод», а также недостаток стрелкового оружия и патронов, приведшие к огромным потерям в солдатах и офицерах, особенно пехотных. Ситуация настолько улучшилась, что появилась возможность от обороны перейти к наступлению. Причем, наступлению стратегического характера. Ставка решила наносить удар на Западном и Юго-Западном направлениях. Планы предполагали, что главным направлением станет виленское, соответственно, первую скрипку будут играть армии Западного фронта под командованием генерала Эверта. Юго-Западному фронту отводилась вспомогательная роль. Главная цель всей кампании — разгромить австро-венгерскую армию и вывести империю Габсбургов из войны.
Апрель 1916 года генерал-лейтенант Каледин встретил уже командующим 8-й армией Юго-Западного фронта, который чуть раньше возглавил генерал Алексей Алексеевич Брусилов. Тут самое место вспомнить, какую профессиональную подготовку устроил себе молодой Алексей Каледин. В свое время он получил навыки пехотного кавалерийского командира, артиллериста, штабного работника, военного администратора, наконец, военного педагога. Универсал, имеющий представление о работе разных родов и видов войск, о службе в строю и в тылу. Пришло время реализовывать этот комплекс знаний и опыта в должности командира армии. Путь от первой самостоятельной должности начальника юнкерского училища до командующего армией занял всего чуть более десятка лет.
Нельзя сказать, что назначение Алексея Максимовича прошло гладко. «Против» был сам. Брусилов. Сложные отношения между двумя генералами возникли с первых дней войны. Брусилов придерживался той точки зрения, что Каледин медлителен, нерешителен и тому подобное. Не нравились командарму-8 доклады и реляции, которые он получал из 12-й кавалерийской. Уж больно честно и беспристрастно описывал Каледин все происходившее. Не было в них столь привычного пафоса и изящных преувеличений для поднаторевшего в петербургской стилистике отношений Брусилова. Но война — это, прежде всего, дела. А дела Каледина заставили критиков и скептиков умолкнуть.
Брусилов желал, чтобы его место командующего 8-й армией занял генерал Клембовский, прошедший русско-японскую войну, имевший опыт строевого командования корпусом и штабной работы, георгиевский кавалер от ноября 1914 года. Однако Государь мягко, но настойчиво высказался в том духе, что лучше бы Каледин. В таком ключе излагал события, предшествовавшие назначению Алексея Максимовича, Алексей Алексеевич:
«Совершенно неожиданно в половине марта 1916 года я получил шифрованную телеграмму из Ставки от генерала Алексеева, в которой значилось, что верховным главнокомандующим я избран на должность главнокомандующего Юго-Западным фронтом взамен Иванова, который назначается состоять при особе царя. Посему мне надлежит немедленно принять эту должность, так как 25 марта царь прибудет в Каменец-Подольск для осмотра 9-й армии, стоявшей на левом фланге фронта. Я ответил, что приказание выполню и испрашиваю назначить вместо меня командующим 8-й армией начальника штаба фронта генерала Клембовского.
На это я получил ответ, что государь его не знает и что хотя он меня не стесняет в выборе командующего армией, но со своей стороны считает нужным усиленно рекомендовать генерала Каледина, — государь был бы доволен, если бы я остановился на этом лице. Я имел раньше случай сказать, что генерала Каледина я считал выдающимся начальником дивизии, но как командир корпуса он выказал себя значительно хуже; тем не менее, поскольку я ничего против него не имел, поскольку за все время кампании он вел себя отлично и заслужил два георгиевских креста и георгиевское оружие, был тяжело ранен и, еще не вполне оправившись, вернулся в строй, у меня не было достаточных оснований, чтобы отклонить это высочайшее предложение, забраковать опытного и храброго генерала лишь потому, что, по моим соображениям и внутреннему чувству, я считал его слишком вялым и нерешительным для занятия должности командующего армией. Впоследствии я сожалел, что в данном случае уступил, так как на боевом опыте оказалось, что я был прав и что Каледин, при всех своих достоинствах, не соответствовал должности командующего армией".
Важный момент — когда именно и при каких обстоятельствах писал свои «Мемуары» генерал Брусилов. Известно, Февральскую революцию он поддержал, весной-летом 1917 года недолго был Главнокомандующим Русской армии, после неудачного наступления оказался в опале и вышел в отставку. В 1920 году Алексей Алексеевич поступил на службу в РККА и занимал в ней весьма солидные должности. Тогда же и написал первый том мемуаров, от которых трудно требовать тотальной объективности. Тем более, в отношении такой одиозной для советской власти фигуры, как Каледин. Ситуация усугублялась тем, что все, знавшие Брусилова, отмечали его невероятное честолюбие и склонность к преувеличиванию собственной роли в успехах 1916 года. А именно Алексей Максимович был той фигурой, которая могла претендовать на львиную долю лавров Алексея Алексеевича, полагавшихся за Луцкий прорыв. Существенно, что в советской военной науке довольно скоро название «Луцкий прорыв» заменили на термин «Брусиловский прорыв» и что похоронили бывшего царского генерала в 1926 году не где-нибудь, а на Новодевичьем кладбище. Нет сомнений, что фигуру Брусилова советская пропаганда пыталась превратить в некий символ, олицетворяющий процесс признания генералитетом Русской императорской армии правоты «красной доктрины». Получилось не совсем убедительно, так как в 1924 году Брусилов, находясь на лечении в Карловых Варах, надиктовал жене второй том «Мемуаров», в котором от прежней лояльности в советской власти следа почти не осталось. Но в Советском Союзе этот том не издавался, и советские офицеры воспитывались в том духе, что Брусилов — самый талантливый царский генерал принял грядущий социализм искренне.
Что ж до оценки заслуг «отцов» Луцкого прорыва в 1916 году высшей военной властью страны, то тут напрашиваются некие соображения. Брусилова пытались представить к ордену св. Георгия II степени, но Николай II это предложение отверг. Ограничился Георгиевским оружием с брильянтами. Редкая, надо сказать, награда. Но не «второй Георгий» — точно. Аналогичную Брусиловской награду за взятие Луцка получил «всего лишь» дивизионный генерал Антон Иванович Деникин. Что до Каледина, чья 8-я армия была единственной, познавшей в наступлении 1916 года на Луцк полный успех, то Алексей Максимович получил чин генерала от кавалерии. Это говорит о том, что и Государь, и Ставка отдавали себе отчет: блестящая работа 8-й армии по разгрому 4-й австро-венгерской армии, поддержанная 9-й армией генерала Платона Алексеевича Лечицкого, 7-й армией генерала Дмитрия Григорьевича Щербачева и 11-й армией генерала Владимира Викторовича Сахарова, явилась лишь крупным тактическим успехом, но никак не стратегической победой, цель которой, как уже говорилось выше, был полный разгром Австо-Венгрии. Положение усугубилось тем, особенно для Брусилова, что после первого чрезвычайно успешного рывка, наступление медленно сошло на нет и усилиями командующего Юго-Западным фронтом превратилось под Ковелем на болотистых берегах реки Стоход в бойню, в которой погибла с огромным трудом восстановленная гвардейская пехота, составившая Особую армию генерала Безобразова. Этого император простить Брусилову не мог.
Если вчитываться в воспоминания Алексея Алексеевича, то он выдал «всем сестрам по серьгам»: начальнику штаба Главкома генералу Алексееву, командующим Западным и Северным фронтами генералам Эверту, Куропаткину и Рузскому, командующему Особой армией (Гвардейской) генералу Безобразову и, само собой, Каледину. При этом, о собственных ошибках Брусилов почти не говорит. Единственное полное откровение на сей счет — это согласие назначить Каледина командующим 8-й армией. Зря мол, но сделанного не поправишь. В целом, складывается впечатление, что сам Брусилов все задумал гениально. Не случайно в одном пассаже он апеллирует к таланту Цезаря и Бонапарта. А вот остальные — подвели. Так ли было на самом деле, попробуем разобраться с помощью Антона Ивановича Деникина:
«Брусилов, обязанный всей своей славой 8 армии, почти два года пробывший во главе ее, испытывал какую-то, быть может, безотчетную ревность к своему заместителю, которая проглядывала во всех их взаимоотношениях и в дни побед и еще более в дни неудач.
Помню, как главнокомандующий прислал своего начальника штаба, генерала Клембовского проверить подготовку ударного фронта 8 армии, выразил в приказе неудовольствие и потом приписал участию Клембовского весьма преувеличенное значение в успехе операции, наградив его георгиевским оружием. Позиции моей дивизии посетили и Клембовский, и Каледин. Первый был необыкновенно учтив и высказывал удовольствие от всего виденного, а потом вдруг в приказе Брусилова появилось несколько неприятных замечаний. Это казалось несправедливым, направленным через наши головы в штаб армии, а главное ненужным: своего опыта было достаточно, и все с огромным подъемом готовились к штурму. Второй — приехал как всегда угрюмый, тщательно осмотрел боевую линию, не похвалил и не побранил, а уезжая сказал:
— Верю, что стрелки прорвут позицию.
В его устах эта простая фраза имела большой весь и значение для дивизии. В конце мая началось большое наступление всего фронта, увенчавшееся огромной победой, доставившее новую славу и главнокомандующему, и генералу Каледину. Его армия разбила на голову 4 австрийскую армию Линзингена и в 9 дней с кровавыми боями проникла на 70 верст вперед, в направлении Владимир-Волынска. На фоне общей героической борьбы не прошла бесследно и боевая работа 4 стрелковой дивизии, которая на третий день после прорыва австрийских позиций у Олыки, ворвалась уже в город Луцк.
В июне и в июле шли еще горячие бои в 8 армии, но к осени, после прибытия больших немецких подкреплений, установилось какое-то равновесие: армия атаковала в общем направлении от Луцка на Львов — у Затурцы, Шельвова, Корытницы, вводила в бой большое число орудий и крупные силы, несла неизменно очень тяжелые потери и не могла побороть сопротивления врага. Было очевидно, что здесь играют роль не столько недочеты управления и морального состояния войск, сколько то обстоятельство, что наступил предел человеческой возможности: фронт, пересыщенный смертоносной техникой и огромным количеством живой силы, стал окончательно непреодолимым и для нас, и для немцев; нужно было бросить его и приступить, не теряя времени, к новой операции, начав переброску сил на другое направление.
В начале сентября я командовал уже 8 корпусом и совместно с гвардией и 5 сибирским корпусом повторил отчаянные кровопролитные и бесплодные атаки в районе Корытницы. В начале еще как-то верилось в возможность успеха. Но скоро, не только среди офицеров, но и в солдатской массе зародилось сомнение в целесообразности наших жертв. Появились уже признаки некоторого разложения: перед атакой все ходы сообщения бывали забиты солдатами перемешанных частей, и нужны были огромные усилия, чтобы продвинуть батальоны навстречу сплошному потоку чугуна и свинца, с не прекращавшимся ни на минуту диким ревом бороздивших землю, подвинуть на проволочные заграждения, на которых висели и тлели неубранные еще от предыдущих дней трупы.
Но Брусилов был неумолим, и Каледин приказывал повторять атаки. Он приезжал в корпус на наблюдательный пункт", оставался по целым часам и уезжал, ни с кем из нас не повидавшись, мрачнее тучи. Брусилов не мог допустить, что 8 армия — его армия — топчется на месте, терпит неудачи, в то время, как другие армии, Щербачева и Лечицкого, продолжают победное движение. Я уверен, что именно этот психологический мотив заслонял собою все стратегические соображения. Брусилов считал, что причина неудачи кроется в недостаточной настойчивости его преемника, и несколько раз письменно и по аппарату посылал ему резкие, обидные и несправедливые упреки. Каледин нервничал, страдал нравственно и говорил мне, что рад бы сейчас сдать армию и уйти в отставку, как бы это ни было тяжело для него, но сам уйти не может — не позволяет долг.
После одного неудачного штурма и очередного неприятного разговора с главнокомандующим, Каледин пригласил нас — пять корпусных командиров к себе; не предлагая сесть, чрезвычайно резко и сурово осудил действия войск и потребовал прорыва неприятельских позиций во что бы то ни стало. Через несколько дней — новый штурм, новые ручьи крови и… полный неуспех.
Когда на другой день я получил приказ из армии «продолжать выполнение задачи», в душу невольно закралось жуткое чувство безнадежности. Но через несколько часов Каледин прислал в дополнение к официальному приказу частное «разъяснение», сводившее все общее наступление к затяжным местным боям, имевшим характер исправления фронта. В первый раз вероятно суровый и честный солдат обошел кривым путем подводный камень воинской дисциплины".
Строго говоря, оценки генерала Деникина тоже не являются эталоном объективности. Нельзя сбрасывать со счетов его естественным образом возникшее предубеждение к генералу Брусилову, пошедшему на службу Советам. И цель приведения столь длинной цитаты вовсе не в том, чтобы очернить таланты Брусилова. Он был, безусловно, одним из самых ярких и интересных полководцев Первой мировой войны. Смысл цитирования в том, чтобы показать очевидную предвзятость самого Брусилова в отношении к Каледину, чья 8-я армия без всяких натяжек достигла самых больших успехов во время Луцкого прорыва. Лишнее тому подтверждение — статья в парижском журнале «Часовой», опубликованная в мае 1929 года, как отклик на лекцию профессора, полковника Генерального штаба Арсения Александровича Зайцова, прочитанную 7 мая 1929 года:
«Прорыв, т. е. лобовая атака, есть самая примитивная степень военного искусства — менее действительная, чем фланговый обход, и возможная лишь при наличии непрерывного фронта. Детально разобран был конкретный пример: Луцкий прорыв нашей 8-ой армии ген. Каледина в начале брусиловского наступления. Наше главное командование полагало нанести главный удар в виленском направлении — армиями Западного фронта (ген. Эверт). На долю Юго-Западного фронта выпадало ведение вспомогательного наступления. Ударной армией ген. Брусилов назначил 8-ю ген. Каледина и передал в нее 13 дивизий (т. е. третью часть всех своих сил) и 20 тяжелых батарей (т. е. половину тяжелой артиллерии Ю. З. фронта).
Фронт 8-й армии занимал громадное протяжение [в] 230 верст и проходил почти весь по болотистой непроходимой местности. Для прорыва удобным был лишь участок в 22 версты. Ген. Каледин принял очень смелое и красивое решение — на этом участке в один переход он сосредоточил половину своих сил — все свои первоочередные дивизии (XL и VIII арм. к-са), а другой половине предписал удерживать пассивный участок в десять переходов. Всю свою тяжелую артиллерию и все мортирные дивизионы ген. Каледин назначил в свои два ударные корпуса. Ген. Брусилов предписал ген. Каледину направить удар в с. з. направлении — на Ковель — Брест, считая, что задача Юго-Западного фронта чисто вспомогательная — содействовать Западному фронту в его наступлении на Вильно.
8-ая армия перешла в наступление 5-го июня (23 мая ст. ст.) на рассвете после сравнительно короткой артиллерийской подготовки, длившейся всего один день (тогда как по тогдашним понятиям — требовалось недельное долбление фронта противника). IV австро-венгерская армия была захвачена врасплох и совершенно разгромлена: за первые три дня наступления 8-ой армией было захвачено 45.000 пленных, 66 орудий, 150 пулеметов и масса добычи. Был взят Луцк, где до тех пор находился штаб IV армии противника. Так именно и желал поступить генерал Каледин. К сожалению, ген. Брусилов совершенно не понял всей колоссальной выгоды движения на львовском направлении и продолжал настойчиво требовать атаки на ковельском направлении. В дело вмешалась Ставка, но, к сожалению, слишком нерешительно, «советуя» ген. Брусилову атаковать на Владимир-Вол. — Львов. Однако ген. Брусилов упорно не желал считаться с доводами как своего подчиненного — ген. Каледина, так и своего начальника — ген. Алексеева. Он все еще продолжал считать себя «второстепенным направлением»! И это несмотря на доводы Ставки.
Ген. Брусилов приказал ген. Каледину атаковать по-прежнему на Ковель, совершенно не считаясь ни с положением на фронте, ни с топографическими условиями (сплошные болота). Мало того, он требует атаки не только одной ударной группы, но общего наступления всеми 13-ю дивизиями. Это неблагоприятное стечение обстоятельство привело к тому, что Луцкий прорыв — одна из самых блестящих операций нашей Армии — из крупнейшего тактического успеха не смог превратиться в блестящую стратегическую победу".
Осенью 1916 года фронт успокоился. Обе противоборствующие стороны не имели ни материальных, ни физических, ни нравственных сил вести активную боевую работу. На грани истощения собственных сил находился и генерал Каледин. В письмах супруге он часто пишет о том, что считает долг перед Родиной выполненным и что в той обстановке, которая его окружает, самое время уйти в отставку. К тому же раненная в 1915 году нога все время напоминает о себе. До Большого наступления 1916 года он в посланиях жене несколько раз шутит на эту тему, представляя собственную ногу эдакой метеорологической станцией, реагирующей на изменения погоды и позволяющей делать метеопрогнозы. Но осенью 1916 года Алексею Максимовичу не до шуток. Многие сослуживцы отмечали его личную храбрость и даже упрямство в бою. Но — боев нет, а душа растеряна и опустошена.
Еще в конце 1914 года, в бытность командиром 12-й кавалерийской дивизии Каледин разоткровенничался с офицерами-уланами. Николай Всеволодович Шинкаренко, служивший в Белгородском уланском полку оставил такую запись:
«Вспоминается один день, когда Каледин был не бойцом, а учителем и почти что пророком. Это было глубокой карпатской осенью в ту пору, когда до Вены оставалось четырнадцать листов 1/50 000 карты. Еще не все победы оставались позади, ни одна надежда еще не была изжита, и ни грусти, ни стыду не приходилось еще спускаться на наши полки. Каледин был на празднике 1-го эскадрона Белгородского полка. В самой обширной и все же маленькой халупе Жукотина, полной народу, все было так, как и положено быть на хорошем эскадронном празднике в хорошем эскадроне, на празднике, для которого рассылают и в Киев, и в Одессу гонцов со всеми возможными удостоверениями, берут поваров со всего полка, и на котором в результате весело всем, и гостям и хозяевам. Уже прошли все обязательные тосты, такие неизбежные и такие приятные. Прошла и официальная чара за начальника дивизии, и он отвечал, — тоже официально. А потом, после тостов за полки, после песен про Збруч и про Руду, когда вся столовая была полна веселым объединенным шумом, Каледин захотел говорить еще раз. Неофициально. Спустилась тишина, тоже новая, но домашняя, неофициальная. Каледин заговорил, не улыбаясь, и серьезный, как всегда, — больше, чем всегда; и то, что он заговорил своим ровным, медленным голосом с большими паузами, было так же неулыбчиво и серьезно. И сверх того необычно.
Он говорил офицерам про то, что война еще далека от конца, что она еще только начинается. Говорил про то, что главная тягота ее еще впереди, впереди бои бесконечно более тяжелые, чем те, что прошли, потери более кровавые, чем уже понесенные, и многих из тех, что сейчас сидят в этой халупе, не станет. Каледин говорил про работу и про победы, которые заслуживаются, которые надо заслужить. Говорил про войну и про то, что-то смутное, чего он сам не мог точно назвать и чего мы не могли в то время понять. Каледин говорил, и чувствовалось, что он не знает — заслуживает ли победу Россия, заслужит ли ее армия. Больше: что-то неуловимое, казалось, говорило о том, что он знает обратное, что отлетит победа и надвинется на тех, кто не будет к тому времени зарыт в Галицийскую землю, нечто страшное и бесформенное. В окно смотрел бессолнечный ноябрьский день и, казалось, его сероватый свет заглянул с неулыбчивыми словами генерала в души слушателей. А было это в ту пору, когда впереди чудились только победы. Но он, Каледин, видел лучше и знал то, что другие не знали".
Судьба уберегла Алексея Максимовича от необходимости принимать тяжелое решение вопреки его представлениям о долге. Февральская революция стала катализатором, ускорившим уход Каледина из армии. В той армии, которая стала разлагаться на глазах после знаменитого «Приказа № 1», отменившего все принципы армейской дисциплины и управления, он себя совершенно не видел. Еще более ухудшились отношения с командующим фронтом генералом Брусиловым, который считал, что «Каледин потерял сердце, не понимает духа времени и его надо убрать». Командарм-8 в свою очередь был убежден, что «Брусилов..чересчур отпустил поводья». И в этом он оказался совершенно прав. Алексею Алексеевичу летом 1917-го не удалось повторить успех лета 1916-го во многом потому, что армия поводьев уже не чуяла. А потому и сражаться не могла и не хотела. В апреле генерал от инфантерии Каледин был снят с должности и назначен членом Военного совета при Временном правительстве.
НЕ ДЛЯ МЕНЯ ПРИЙДЕТ ВЕСНА
С фронта генерал Каледин отправился в Петроград. Побыл там недолго, но успел убедиться в двух важных вещах. Во-первых, в том, что полноценная и работоспособная власть в столице отсутствует. Во-вторых, в том, что на Дону его кандидатуру на должность Войскового Атамана рассматривают более чем серьезно. И Алексей Максимович поехал в Новочеркасск. Решения избираться в Атаманы у него в тот момент не было. Да и супруга выступала против смены понятного генеральского статуса на расплывчатый атаманский. Было, к тому же, стремление отдохнуть и войны и пройти курс лечения в Минеральных водах.
Но все изменилось стремительно, едва Каледин прибыл в Новочеркасск. Там уже не один день заседал Большой Войсковой круг, начавший работу 26 мая 1917 года. Ключевой вопрос был — выборы Атамана. Баллотировалось порядка 20 человек. И то, что никто из кандидатов по определению не мог устроить большинство Круга, и то, что донское казачество за двести с лишком лет порядком отвыкло от выборного процесса (со времен Петра I атаман Войска Донского назначался из Петербурга), обещало превратить выборы в перманентное действо. К моменту появления Каледина в донской столице, спорили и обсуждали кандидатов уже 20 дней как. Но 16 июня нашли консенсус и обратились к Каледину с предложением выставить свою кандидатуру. Алексей Максимович отказать казакам не смог. Спустя два дня подавляющим большинством голосов он был избран. 19 июня Каледину вручили грамоту, которая гласила: «по праву древней обыкновенности..избрали мы тебя нашим войсковым Атаманом».
Праздник кончился быстро, а вместо него наступили тяжелые будни в разваливавшейся на части стране. Временное правительство лишь имитировало деятельность, а его председатель Керенский и главковерх генерал Лавр Георгиевич Корнилов договориться так и не сумели. Жажда власти первого пересилила устремление навести порядок с помощью армии. Окончательный разрыв наметился после Московского государственного совещания 12−15 августа 1917 года, на котором Атаман Каледин не только присутствовал, но и выступил с программной речью от имени всех казачьих войск России. Есть смысл процитировать ее целиком, так как она полностью отражала политические представления генерала и содержала программу действий:
«Я знаю, что очень многим; из вас не понравится то, что я скажу. Но вы все равно должны это услышать.
Выслушав сообщение Временного Правительства о тяжелом положении Русского государства, казачество, в лице представителей всех 12-ти казачьих Войск — Донского, Кубанского, Терского, Оренбургского, Яицкого, Астраханского, Сибирского, Амурского, Забайкальского, Семиреченского, Енисейского и Уссурийского — казачество, стоящее на общенациональной государственной точке зрения, и, отмечая с глубокой скорбью существующий ныне в нашей внутренней государственной политике перевес частных классовых и партийных интересов над общими, приветствует решимость Временного Правительства освободиться, наконец, в деле государственного управления и строительства от давления партийных и классовых организаций, вместе с другими причинами, приведшими страну на край гибели.
Казачество, не знавшее крепостного права, искони свободное и независимое, пользовавшееся и раньше широким самоуправлением, всегда осуществлявшее в среде своей равенство и братство, не опьянело от свободы. Получив ее, вновь вернув то, что было отнято царями, казачество, крепкое здравым смыслом своим, проникнутое здоровым государственным началом, спокойно, с достоинством приняло свободу и сразу воплотило ее в жизнь, создав, в первые же дни революции, демократически-избранные войсковые Правительства и сочетав свободу с порядком.
Казачество с гордостью заявляет, что полки его не знали дезертиров (аплодисменты в зале), что сохранили свой крепкий строй и в этом крепком свободном строю защищают, и впредь будут защищать многострадальную отчизну и свободу.
Служа верой и правдой новому строю, кровью своей запечатлев преданность порядку, спасению родины и армии, с полным презрением отбрасывая провокационные наветы на него, обвинения в реакции и в контрреволюции, казачество заявляет, что в минуту смертельной опасности для родины, когда многие войсковые части, покрыв себя позором, забыли о России, оно не сойдет со своего исторического пути служения родине с оружием в руках на полях битвы и внутри в борьбе с изменой и предательством.
Вместе с тем казачество отмечает, что это обвинение в контрреволюционности было брошено после того, как казачьи полки, спасая революционное правительство по призыву министров-социалистов, 3-го июля вышли решительно, как всегда, с оружием в руках для защиты государства от анархии и предательства (аплодисменты). Понимая революционность не в смысле братания с врагом, не в смысле самовольного оставления назначенных постов, неисполнения приказов, предъявления к правительству неисполнимых требований, преступного расхищения народного богатства, не в смысле полной необеспеченности личности и имущества граждан, грубого нарушения свободы слова, печати и собраний-казачество отбрасывает упреки в контрреволюционности, казачество не знает ни трусов, ни измены, и стремится установить действительные гарантии свободы и порядка. С глубокой скорбью отмечая полное расстройство народного организма, расстройство в тылу и на фронте, развал дисциплины в войсках и отсутствие власти на местах, преступное разжигание вражды между классами, попустительство в деле расхищения государственной власти безответственными организациями, как в центре, так и внутри на местах, отмечая центробежное стремление групп и национальностей, грозное падение производительности труда, потрясение финансов, промышленности и транспорта, казачество призывает все живые силы страны к объединению, труду и самопожертвованию во имя спасения родины и укрепления демократического республиканского строя.
В глубоком убеждении, что в дни смертельной опасности для существования родины, все должно быть принесено в жертву, казачество полагает, что сохранение родины требует, прежде всего, доведения войны до победного конца в полном единении с нашими союзниками. Этому основному условию следует подчинить всю жизнь страны и, следовательно, всю деятельность Временного Правительства.
Только при этом условии Правительство встретит полную поддержку казачества! Пораженцам не должно быть места в Правительстве!
Для спасения родины мы намечаем следующие главнейшие меры:
1. Армия должна быть вне политики. Полное запрещение митингов и собраний с их партийной борьбой и распрями.
2. Все Советы и Комитеты должны быть упразднены как в армии, так и в тылу, кроме полковых, ротных, сотенных и батарейных, при строгом ограничении их прав и обязанностей областью хозяйственных распорядков.
3. Декларация прав солдата должна быть пересмотрена и дополнена декларацией его обязанностей.
4. Дисциплина в армии должна быть поднята и укреплена самыми решительными мерами.
5. Тыл и фронт — единое целое, обеспечивающее боеспособность армии и все меры, необходимые для укрепления дисциплины на фронте, должны быть применены я в тылу.
6. Дисциплинарные права начальствующих лиц должны быть восстановлены.
7. Вождям армии должна быть предоставлена полная мощь.
8 В грозный час тяжких испытаний на фронте и полного развала внутренней политической жизни страны, страну может спасти от окончательной гибели только действительно твердая власть, находящаяся в опытных, умелых руках лиц, не связанных с узко партийными, групповыми программами, свободная от необходимости после каждого шага оглядываться на всевозможные Советы и Комитеты и отдающая себе ясный отчет в том, что источником суверенной государственной власти является воля всего народа, а не отдельных партий и групп.
9. Власть должна быть едина в центре и на местах. Расхищению государственной власти центральными и местными Комитетами и Советами должен быть немедленно и резко поставлен предел.
10. Россия должна быть единой. Всяким сепаратным стремлениям должен быть поставлен предел.
11. В области государственного хозяйства необходимо: а) строжайшая экономия во всех областях государственной жизни б) безотлагательно привести в соответствие цены на предметы сельскохозяйственной и фабрично-заводской промышленности в) безотлагательно ввести нормировку заработной платы, прибыли предпринимателей г) немедленно приступить к разработке и проведению в жизнь закона о трудовой повинности д) принять самые строгие действительные меры к прекращению подрыва производительности сельскохозяйственной промышленности, чрезвычайно страдающей от самочинных действий отдельных лиц и всевозможных комитетов, нарушающих твердый порядок в землепользовании и арендных отношений.
В заключении мы не можем не остановиться перед предстоящим государству величайшим событием, на которое весь русский народ смотрит, как на свою конечную надежду — получить для нашей родины прочные твердые основы новой государственной жизни. Мы говорим об Учредительном Собрании. Мы требуем, чтобы во всей подготовительной обстановке и в течение самих выборов в Учредительное Собрание, Временное Правительство приняло меры, обеспечивающие правильность и закономерность выборов на всем пространстве земли русской. Мы полагаем, что местом созыва Учредительного Собрания должна быть Москва, как по своему историческому значению и центральному положению, так и в интересах спокойной и планомерной работы Учредительного Собрания.
Мы обращаемся, наконец, к Временному Правительству с призывом, чтобы в тяжкой борьбе, ведущейся Россией за свое существование, Временное Правительство использовало весь народ Государства Российского, все жизненные народные силы всех классов населения и чтобы самый свой состав Временное Правительство подчинило необходимости дать России в эти тяжкие дни все, что может дать наша родина по части энергии, знания, опыта, таланта, честности, любви и преданности интересам Отечества.
Время слов прошло. Терпение народа истощается. Нужно делать великое дело спасения Родины!".
Комментировать что-либо излишне. Временному правительству и господину Керенскому стало окончательно ясно, что союзника в лице Донского Атамана им не найти. После того, как вне закона был объявлен генерал Корнилов, та же участь постигла и Каледина. Дошло до того, что прокурор Новочеркасска получил указание из Петрограда задержать Алексея Максимовича и доставить его в столицу для дачи показаний по делу о «корниловском мятеже». Донское правительство отказалось выполнять это требование, и с данного момента Войско Донское фактически превратилось в самостоятельную государственную единицу. Дальше события развивались еще стремительнее. Грянул Октябрьский переворот, и к власти в Петрограде пришли большевики. Атаман Каледин к перевороту отнесся резко отрицательно, власть большевиков не признал и объявил на Дону военное положение. Правительство Дона признало Донскую область «независимой впредь до образования общегосударственной всенародно признанной власти». Но одно дело — политические решения и заявления, другое — наличие реальной силы. Казаки воевать больше не хотели. А часть фронтовиков, распропагандированных еще на передовой, пусть и пассивно, но поддерживали ростки советской власти.
Параллельно на Дон по призыву Алексеевской организации стало стягиваться офицерство. Зарождалась Добровольческая армия во главе с генералами Корниловым, Алексеевым, Марковым. Теми генералами, с которыми Каледин воевал на фронтах Первой мировой войны. Которых уважал и политическую позицию которых во многом разделял. Это нравилось далеко не всем. В составе Большого круга уже появились представители левых настроений. Солдатские массы запасных полков, расквартированных в городах, прежде всего, в Ростове тоже левели на глазах. Причем, на свой — диковато-бунтарский — манер. Каледин медлил с радикальными решениями, объясняя это тем, что не готов первым пролить братскую кровь. Но имелась и другая причина этой медлительности. Приказать пролить братскую кровь было некому. Тем временем ростовский Ревком решился на бунт. 23 ноября ему на помощь подошли корабли Черноморского флота с матросским десантом. На Дону началась Гражданская война.
Все попытки Атамана поднять на борьбу казаков успехом не увенчались. В его распоряжении оказались малочисленные части Добровольческой армии да несколько партизанских отрядов, самый крупный из которых возглавлял есаул Чернецов. А из большевисткой России через Воронеж и Донецкий каменноугольный бассейн уже двигались на Донскую область красногвардейцы Антонова-Овсеенко. Другой Донской Атаман генерал Петр Николаевич Краснов писал:
«Ни одному из вождей гражданской войны с большевиками не пришлось пережить столько нравственных и душевных мучений и разочарований и видеть так много измены и подлости людской, как первому выборному Донскому Атаману — генералу Каледину».
В начале 1918 года большевики на Дону настолько окрепли, что захватили Ростов, Таганрог и приблизились к столице — Новочеркасску. Двадцать восьмого января Каледин обратился к казакам Дона. Это был последний призыв атамана…
«Граждане казаки! Среди постигшей Дон разрухи, грозящей гибелью казачества, я, ваш Войсковой атаман, обращаюсь к вам с призывом, может быть, последним.
Вам должно быть известно, что на Дон идут войска из красноармейцев, наемных солдат, латышей и пленных немцев, направляемых правительством Ленина и Троцкого. Войска их подвигаются к Таганрогу, где подняли мятеж рабочие, руководимые большевиками. Такие же части противника угрожают станице Каменской и станциям Зверево и Лихой. Железная дорога от Глубокой до Чертково в руках большевиков. Наши казачьи полки, расположенные в Донецком округе, подняли мятеж и, в союзе с вторгшимися в Донецкий округ бандами красной гвардии и солдатами, сделали нападение на отряд полковника Чернецова, 49 направлявшийся против красногвардейцев, и часть его уничтожена, после чего большинство полков, участников этого гнусного и подлого дела, рассеялось по хуторам, бросив свою артиллерию и разграбив полковые денежные суммы, лошадей и имущество. В Усть-Медведицком округе вернувшиеся с фронта полки, в союзе с бандой красноармейцев из Царицына, произвели полный разгром на линии железной дороги Царицын — Себряково, прекратив всякую возможность снабжения хлебом и продовольствием Хоперского и Усть-Медведицкого округов. В слободе Михайловской, при станции Себряково, произвели избиение офицеров и администрации, причем погибло до 80 офицеров.*
* В резолюции казаков 32-го Донского казачьего полка, действовавшего здесь во главе с Ф. К. Мироновым, было записано, что они «постановили не расходиться по домам и вести борьбу с контрреволюционными войсками Каледина и К° до тех пор, покамест власть на Дону не будем вырвана из рук Каледина и передана трудовому народу» (См.: Социал-демократ. 28 января 1918 г.).
Развал строевых частей достиг предела, и, например, в некоторых полках Донецкого округа удостоверены факты продажи казаками своих офицеров за денежное вознаграждение. Большинство из остатков уцелевших полевых частей отказываются выполнять боевые приказы по защите Донского края.
В таких обстоятельствах, до завершения начатого переформирования полков, с уменьшением их числа и оставлением на службе только четырех младших возрастов, Войсковое правительство, в силу необходимости, выполняя свой долг перед родным краем, принуждено было прибегнуть к формированию добровольческих казачьих частей и, кроме того, принять предложение и других частей нашей области — главным образом учащейся молодежи — для образования партизанских отрядов.
Усилиями этих последних частей и, главным образом, доблестной молодежи, беззаветно отдающей свою жизнь в борьбе с анархией и бандами большевиков, и поддерживается в настоящее время защита Дона, а также порядок в городах и на железных дорогах части области. Ростов прикрывается частями особой Добровольческой организации".
Поставленная себе Войсковым правительством задача — довести управление Областью до созыва и работы ближайшего (4 февраля) Войскового Круга и Съезда неказачьего населения — выполняется указанными силами, но их незначительное число, и положение станет чрезвычайно опасным, если казаки не придут немедленно в составы добровольческих частей, формируемых Войсковым правительством.
Время не ждет, опасность близка, и если вам, казаки, дорога самостоятельность вашего управления и устройства, если вы не желаете видеть Новочеркасск в руках пришлых банд большевиков и их казачьих приспешников-изменников, — то спешите на поддержку Войсковому правительству посылкой казаков-добровольцев в отряды.
В этом призыве у меня нет личных целей, ибо для меня атаманство — тяжелый долг. Я остаюсь на посту по глубокому убеждению необходимости сдать пост, при настоящих обстоятельствах, только перед Кругом.
28 января 1918 года.
Войсковой атаман Каледин".
Отбиваться стало нечем, а после твердого и вполне понятного решения генерала Корнилова идти на Кубань, последняя надежда растаяла. Свидетелем событий был уже знакомый нам автор книги «А. М. Каледин: герой Луцкого прорыва и Донской Атаман» Николай Михайлович Мельников:
«Рано утром 29 января 1918 года меня разбудили — пришел из Атаманского дворца вестовой: Войсковой Атаман приглашает членов Правительства во дворец на экстренное заседание. Собрались.
А.М. Каледин вызвал Походного Атамана А.М. Назарова и предложил осветить обстановку на фронте.
Спокойно и бесстрастно ген. Назаров нарисовал совершенно безнадежную картину: противник в нескольких верстах от Новочеркасска; казаки драться не желают; молодежь изнемогает; Донское войско защищают немного больше 150 человек и две роты Добровольческой Армии (прим: Две офицерские роты, прикрывавшие по просьбе атамана Каледина столицу края от большевиков, наступавших с севера).
Алексей Максимович дополнил … и в заключение прочитал полученную ночью от ген. Корнилова телеграмму, в которой сообщалось, что Добровольческая Армия решила в виду безнадежности положения на Дону уходить на Кубань; телеграмма заканчивалась просьбой Корнилова к ген. Каледину отдать распоряжение последним добровольческим ротам сняться с Новочеркасского фронта и идти в Ростов на присоединение к уходящей армии…
Алексей Максимович тихо добавил: «Распоряжение это мною уже отдано. Дальнейшая борьба бесполезна. Предлагаю Правительству обсудить вопрос о своем дальнейшем существовании; лично полагаю, что нам всем надо сложить свои полномочия и передать власть городскому самоуправлению».
Некоторые члены Правительства (и я в том числе), не теряя надежды на то, что казаки еще одумаются и что нам нужно выиграть время, для чего необходимо отойти от железнодорожной линии, вдоль которой продвигались большевики, предложили оставить Новочеркасск и уйти в степи … Но А.М. Каледин необычным для него раздраженным тоном заявил, что это невозможно и на это он не пойдет.
М.П. Богаевский начал говорить — точнее, вслух размышлять, но Алексей Максимович тем же раздраженным тоном прервал его: «Довольно говорить — от болтовни Россия погибла. Давайте кончать. Я для себя решил: слагаю полномочия Атамана: я уже не Атаман».
М.П. Богаевский, а за ним и все остальные, обменявшись короткими репликами, решили передать власть городской управе, члены которой и были немедленно вызваны во дворец. Условились в 4 часа встретиться в Управе и подписать акт передачи. Алексей Максимович передал отдельным членам Правительства имевшиеся у него на руках деньги со словами: «Ну, от этого очистился», облегченно вздохнул и затем вышел в маленькую комнату — рядом с его большим кабинетом, где происходило заседание.
То, что он делал во время заседания — открывал ящик за ящиком своего стола и нервно рвал записки, чеки и другие бумаги, его лицо, голос — всё не оставляло сомнения, что он жить больше не будет — и как только он вышел, члены Правительства заговорили о необходимости предотвратить несчастье.
Алексей Максимович в это время снова вошел в кабинет, и разговоры на эту тему прекратились. Заседание закончилось, и мы стали расходиться, причем Алексей Максимович, прощаясь, говорил каждому: «До 4 часов в Управе». Эти слова несколько успокоили.
Я уходил из кабинета одним из последних, и, прощаясь с Атаманом, сказал, что ему необходимо теперь же уехать из Новочеркасска. Атаман безнадежно махнул рукой. Я сказал что-то в этом смысле, что всё ещё впереди, что силы его ещё понадобятся родине, на что он ответил: «Оставьте это мне», и быстро протянул мне руку, чтобы прекратить этот разговор. Около двух часов дня мы шли от Атамана, а через ½ часа его уже не стало…".
Сомнения в том, что Алексей Максимович Каледин застрелился, преследуют некоторых историков и публицистов до сих пор. На эту тему сегодня разворачиваются целые дискуссии на казачьих порталах. Но пока эти версии остаются только версиями, давайте ограничимся официальной точкой зрения, которой придерживались те, кто находился в тот роковой день рядом с Атаманом. А она такова: в 14 часов 32 минуты 29 января 1918 года Алексей Максимович Каледин выстрелил себе в сердце из револьвера в маленькой комнатке отдыха в Атаманском дворце Новочеркасска. 2 февраля он был погребен на городском кладбище донской столицы.
http://rusk.ru/st.php?idar=69620
|
|
