Незримая звезда адмирала Колчака

4 (16) ноября 2014 года исполнилось 140 лет со дня рождения Александра Васильевича Колчака — адмирала и ученого, исследователя Арктики, в 1918—1920 годах — Верховного правителя России. Об этом выдающемся военном и государственном деятеле мы беседуем со специалистами по истории Гражданской войны: заведующим Отделом военно-исторического наследия Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына, автором книги «Адмирал Колчак: жизнь, подвиг, память», других монографий и многочисленных статей по Белому движению Андреем Сергеевичем Кручининым и с ведущим научным сотрудником этого же отдела, кандидатом исторических наук, автором ряда работ по истории русского флота Никитой Анатольевичем Кузнецовым.

— На протяжении многих десятилетий по вполне понятным причинам облик Колчака всячески искажался и очернялся. За последние двадцать лет современными историками немало сделано для того, чтобы его жизнь и деятельность стали известны лучше. Остались ли сейчас белые пятна в биографии адмирала или можно говорить, что она исследована достаточно детально?

А. Кручинин: Биография Александра Васильевича Колчака представляет собою хороший пример того, как широкая известность и в каком-то смысле популярность исторической личности создают иллюзию, будто об этом человеке все досконально известно. На самом же деле вдумчивому и пытливому историку при изучении жизни и деятельности Колчака все еще предстоят открытия и находки, а уж о необходимости дальнейшего анализа, осмысления действий адмирала в разные периоды его жизни и говорить не приходится.

И дело даже не только в том, что колоссальный массив документов в российских архивах (а также и архивах западных) все еще ожидает своих исследователей и публикаторов. Остается немало принципиальных вопросов, причем относящихся к ключевым моментам жизни Александра Васильевича, например к той роли, которую он сыграл как Верховный Главнокомандующий в 1918—1919 годах. Ведь размышления об этом подводят нас к большой проблеме: какое место вообще занимает единоличный главнокомандующий в условиях, когда значительная часть работы больших штабов становится коллективной?

Еще предстоит по-настоящему выяснить (или для начала хотя бы поставить вопрос об этом), какова была индивидуальная роль Колчака в принятии тех или иных решений, действительно ли он был некомпетентным в сухопутном военном деле (в чем его нередко упрекали), подменяли ли «моряка, оказавшегося на суше» в не свойственных ему делах «сухопутные» офицеры? Или, наоборот, волевой и решительный адмирал, который, как представляется, обладал достаточным кругозором и военной культурой, мог быть самостоятельным полководцем, не просто подкреплял своим авторитетом те или иные стратегические решения, но и действительно принимал их сам (конечно, на основе материалов, предоставлявшихся ему его штабом)? Для сравнения скажем, что похожий вопрос все еще не снят, несмотря на предпринятые в последние годы попытки, и относительно другого российского Верховного Главнокомандующего — государя Николая Александровича (ведь и его обвиняли в «недостаточной компетентности»!), чью личную роль в разработке и принятии стратегических и оперативных решений также только предстоит выяснить.

Н. Кузнецов: С одной стороны, за последние два десятка лет вышло огромное количество научных и научно-популярных работ, посвященных Колчаку. На мой взгляд, можно даже (конечно, с долей условности) говорить о формировании «колчаковедения» как отдельной ветви исторической науки. С другой — помимо серьезных исследований, которые можно пересчитать по пальцам одной руки, существует масса популярных и публицистических работ, написанных на основе одних и тех же источников и выстроенных по единой схеме: «полярный исследователь — гениальный флотоводец — любовная драма — „моряк на суше“ в годы Гражданской войны — трагическая гибель». Наверное, подобная литература тоже нужна, но ответственность ее авторов не менее велика, чем профессиональных историков. К сожалению, часть подобных работ не выдерживает критики. А иногда под видом исторических исследований появляется и что-то жуткое. Например, в серии книг, приуроченных к выходу фильма «Адмиралъ», вышло творение некоего автора, укрывшегося под псевдонимом Олег Грейгъ, в которой утверждается, будто «Верховный правитель России адмирал Колчак не закончил свой жизненный путь зимой 1920 г. в проруби реки Ангары, а продолжал еще многие годы служить Советской России и лично товарищу Сталину». Причем ни в аннотации, ни в самой книге ни словом не упомянуто, что это — «историческая фантастика» (а говоря точнее — полный бред). В другой книге этой же серии (автором ее указан уже Иван Иванов, но складывается впечатление, что и эту, и упомянутую выше книгу написал один и тот же человек) читаем: «Начало этой истории относится к 1915−1916 гг.: именно тогда британской разведке удалось завербовать высокопоставленного офицера Военно-морских сил России — А. В. Колчака». До такого не договаривались даже советские историки сталинского периода — они писали, что англичане завербовали Колчака в 1918 году. Велика ли надежда, что думающий читатель сможет сам разобраться в современном бескрайнем «книжном море»?

Говоря же о тех страницах биографии Колчака, которые изучены в настоящее время недостаточно, я бы отметил прежде всего многие вопросы военного строительства и боевых действий в период Белого движения. Подавляющее большинство «колчаковских» документов, начиная от делопроизводства Совета министров и заканчивая оперативными документами воинских частей, были захвачены Красной армией и в итоге сохранились в архивах. Долгое время они были недоступны исследователям, сейчас постепенно вводятся в научный оборот, но работы непредвзятому и честному историку хватит еще на много-много лет вперед.

— В последнее время встречается критика Колчака «справа»: его обвиняют в том, что он был «февралистом», предал царя еще до отречения, чуть ли не с первых дней февральской катастрофы имел политические амбиции и метил в диктаторы. Что Вы можете сказать о политических взглядах адмирала и о его позиции в те роковые для России дни?

А. К.: Лучше всего на этот вопрос ответит сам адмирал Колчак своим приказом, отданным при получении на Черноморском флоте, которым он командовал, известий о беспорядках в Петрограде (вскоре приведших к перевороту). Приказ, отданный 2 марта и опубликованный в газете 3‑го, завершается вполне монархическим призывом:

«В последние дни в Петрограде произошли вооруженные столкновения с полицией и волнения, в которых приняли участие войска Петроградского гарнизона. Государственной Думой образован временный комитет под председательством председателя Государственной Думы Родзянко для восстановления порядка.

Такая обстановка повелительно требует от нас усиленной бдительности и готовности в полном спокойствии сохранить наше господствующее положение на Черном море и приложить все труды и силы для достойного Великой России окончания войны.

Приказываю всем чинам Черноморского флота и вверенных мне сухопутных войск продолжать твердо и непоколебимо выполнять свой долг перед Государем Императором и Родиной.

Приказ прочесть при собраниях команд на кораблях, в ротах, сотнях и батареях, а также объявить всем работающим в портах и на заводах".

За считаные дни до смерти, в условиях, когда ему не было никакого смысла лукавить и приписывать себе «излишний» монархизм, адмирал Колчак так говорил о своих убеждениях: «Неудачи японской войны и революция 1905 года не изменили моего отношения ни к монархии, к которой я относился как к существующему факту, не вдаваясь в отношение к ней по существу, и считал себя как военный обязанным выполнять принятую присягу, ни к существующей династии и царствовавшему императору Николаю II. Такое же отношение к монархии, к династии и к Николаю II сохранялось у меня и далее. ..Общее отношение к монархии и династии оставалось и тогда прежнее, т. е. отношение офицера, верного присяге; так было до самой Февральской революции 1917 года; никакого участия в политическом движении какого-либо характера я по-прежнему не принимал».

Он не принимал участия и в телеграфном совещании главнокомандующих фронтами, 2 марта 1917 года поддержавших идею отречения государя в пользу цесаревича Алексея Николаевича при регентстве великого князя Михаила Александровича: мнение командующих флотами не запрашивалось, а все домыслы на этот счет являются результатом недоразумения или некомпетентности пишущих. В первые дни после установления власти Временного правительства Колчак пытается организовать своего рода «военную демонстрацию» силами Черноморского флота и войск Румынского фронта с целью принудить правительство к более твердому и более патриотическому курсу для успешного завершения войны, и не его вина, что попытка не удалась. Далее он пробует сохранять лояльность существующей власти — лояльность, которой, всё для того же «победного конца» Мировой войны, требовал от войск отрекшийся государь, — и идет при этом на ряд компромиссов с установившимся порядком вещей (ему, резко критически относившемуся к демократии, это было крайне тяжело), но уже летом 1917 года оказывается в оппозиции к Временному правительству и готов даже перейти на нелегальное положение для более решительной борьбы. И сегодня бессмысленно называть «февралистами» Колчака или, скажем, генерала А. И. Деникина, поскольку, занимая и после Февраля высокие посты, они всеми своими силами противодействовали духу и политике «феврализма», за что и поплатились — один тюремным заключением, другой (Колчак) изгнанием из России в «заграничную командировку» тем же летом 1917-го.

— Сейчас пишут также, что Колчак, находясь в Японии, увлекся буддизмом, а демонстрируемая им на посту Верховного правителя верность Православной Церкви — не более чем политическая игра. Как Вы бы прокомментировали эту точку зрения?

А. К.: Прежде всего с глубокой скорбью следует заметить, что авторы и распространители таких утверждений, вероятно, не задумываются об ответственности за свои слова, причем ответственности в первую очередь духовной. Что значит «политическая игра» и вообще причем тут политика? Ведь «демонстрации верности Православной Церкви» вовсе не ограничивались какими-либо речами или заявлениями. Вот, скажем, 29 января 1919 года Верховный правитель адмирал Колчак по собственному настоятельно выраженному желанию принял присягу следующего содержания: «Обещаюсь и клянусь перед Всемогущим Богом и Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом быть верным и неизменно преданным Российскому Государству как своему Отечеству. Обещаюсь и клянусь служить ему по долгу Верховного правителя, не щадя жизни моей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии Государства Российского. Обещаюсь и клянусь воспринятую мною от Совета Министров верховную власть осуществлять согласно с законами государства до установления образа правления свободно выраженной волей народа.

В заключение данной мной клятвы осеняю себя крестным знамением и целую Слова и Крест Спасителя моего. Аминь".

Спросим же повторяющих слова о «политической игре»: осознают ли они, что приписывают Александру Васильевичу, клявшемуся на Кресте и Евангелии, не «просто» двуличие, а кощунство? Готовы ли они, не пряча голову в песок, честно перед самими собой сказать, что обвиняют «буддиста Колчака» именно в святотатстве? Или в отношении давно ушедшего из жизни человека, дающего ответ не нынешним залихватским публицистам, а Господу, можно бы быть и более взвешенными и духовно зрелыми в оценках?

Был ли у Колчака интерес к восточной культуре, в том числе и буддизму? Да, и он сам писал об этом: «Я еще в первое плавание на Восток довольно много читал по этому предмету — литература, особенно японская, очень велика, но надо знать, что стоит и что не стоит читать. Строго говоря, изучить буддизм можно, зная только китайский язык и древнеиндийские наречия, как и санскрит, что касается до сект, то необходим местный язык секты». А о ранних лингвистических своих упражнениях отзывается довольно критически: «Я вспомнил свои занятия в первое плавание на Восток буддийской литературой и философскими учениями Китая (кстати, Китая, а не Японии! — А. К.), я даже пытался когда-то заниматься китайским языком, чтобы иметь возможность читать подлинники». Но дело-то в том, что Александр Васильевич был серьезным и мыслящим человеком, а не советским интеллигентом 1980‑х годов, охотно хватающимся за чужие вероучения из-за их экзотичности или господствующей моды. Откровенно говоря о недостаточности своих знаний и невозможности досконально разобраться в этом вопросе, он, в сущности, дает и ответ, мог ли он «принять буддизм», в котором мало что понимал, не говоря уже о религиозном предательстве, ренегатстве — вещах, внутренне чуждых всему душевному строю Колчака.

В 1916 году командующий Черноморским флотом адмирал Колчак отдал приказ, ярко демонстрирующий его подлинные религиозные убеждения и завершающийся словами: «В твердой вере, что Господь Бог, творящий ныне Свой суд над народами, не оставит нас Своей помощью, пусть каждый почерпнет силы для бесповоротной решимости продолжать свою военную работу до конца, время которого мы не знаем, но который должен быть победой». Добавим к этому выраженное Колчаком в те же месяцы убеждение, что «основные черты воинского созерцания находят себе полное подтверждение в основаниях христианской религии», а «военный человек не может не быть человеком религиозным и верующим» (здесь нет тавтологии: Александру Васильевичу мало абстрактной «веры» деиста, фаталиста, агностика — речь идет именно о воплощении веры в конкретных формах религии); добавим заботы адмирала о духовном окормлении и религиозном просвещении матросов и его требование, чтобы корабельный священник был «ближайшим помощником командира в деле воспитания всех чинов корабля», — и, думается, это обрисует нам в основных чертах взгляды Колчака на психологию военно-морской службы и ее духовное содержание.

По-своему настораживающе звучит эпизод из черновиков писем Александра Васильевича, относящихся к рубежу 1917−1918 годов, о своеобразной «медитации» у камина со старинным клинком в руках: «Постепенно все забывается и успокаивается, и наступает состояние точно полусна, и странные, непередаваемые образы, какие-то тени появляются, сменяются, исчезают на поверхности клинка, который точно оживает какой-то внутренней, в нем скрытой силой, — быть может, действительно „частью живой души воина“». Хотя немедленно следует приземленно-прозаическое завершение: «Так незаметно проходит несколько часов, после чего остается только лечь спать». Однако описанная «медитация» на двадцати страницах одного и того же черновика. повторяется дважды, причем в некоторых деталях — с буквальными совпадениями, что свидетельствует о «литературности» всего текста: это если и не художественное произведение в полном смысле слова, то по крайней мере какой-то род эссе, литературного упражнения, относиться к которому нужно соответственно.

А вот зарисовка очевидцем рабочего кабинета Верховного правителя в 1919 году: «Налево у стены за письменным столом, в больших креслах с резными ручками, изображающими головы сфинксов, сидел адмирал. Налево от его руки на маленьком столике лежало Евангелие и на нем просфора». Призыв Верховного правителя и Верховного Главнокомандующего: «Да поможет нам Господь Бог Всемогущий, Которого многие из нас в годы великих испытаний забыли, выполнить свои обязательства и долг перед Родиной и привести труд наш к Ее возрождению, счастью и свободе» (слова нешаблонные и искренние!) — на мой взгляд, ярко свидетельствует о его вере. А отправка на фронт «проповеднических отрядов» заставляет вспомнить точку зрения командующего Черноморским флотом на важность религиозного воспитания на войне. Наконец, обратим внимание на опись вещей, захваченных в поезде Колчака при его аресте: в ней не забыты ни ордена, ни чайный сервиз, ни «один карандаш».. и среди вещей дотошным составителем описи отмечена лишь одна книга. Этой книгой было Евангелие.

— Историю с благословением, переданным Патриархом Тихоном Колчаку, многие считают апокрифической и ссылаются на якобы упорное нежелание Патриарха дать Белому движению хотя бы тайное благословение. Ваше мнение об этом?

А. К.: История эта базируется на воспоминаниях адъютанта Колчака ротмистра В. В. Князева, к которым действительно немало вопросов с источниковедческой точки зрения. Князев пользовался репутацией человека легкомысленного, и генерал барон А. П. Будберг (который, впрочем, вообще мало о ком отзывался хорошо) писал, что Колчак «взял к себе личным адъютантом ротмистра Князева, который дивит кутящий Омск своими пьяными безобразиями; много хуже это [го] то, что этот гусь злоупотребляет своим положением и позволяет себе разные распоряжения именем адмирала»; соответственно, и отношение к его рассказу должно быть скептическим. С другой стороны, огульно отвергать воспоминания Князева легко, но вряд ли оправданно. Вот, скажем, он упоминает (говоря о службе Колчака на Балтике в 1914—1916 гг.) некоего «адмирала Тухачевского». Читатель, незнакомый с темой, вообще не обратит на это внимания — ну, Тухачевский и Тухачевский. Слегка понахватавшийся знаний и полузнаний — начнет ликовать и обличать: «Ага, попался, не было никакого адмирала Тухачевского, вот он, ваш Князев!». А человек, знающий немного больше (пусть даже и не великий специалист), только вздохнет: ошибка-то совершенно ясна, мемуарист просто перепутал адмирала Трухачева с «Тухачевским». То же самое и с рассказом о благословляющем письме святителя Тихона, которое, согласно Князеву, было передано Колчаку: конечно, «аура атмосферы молитвенного экстаза» — слова в таком письме совершенно невозможные, и написал их не святитель в 1918 году, а Князев много позже, но и уличения его и полное недоверие ко всему эпизоду — тоже были бы спорными. А на его же рассказе о переданном вместе с письмом фотографическом снимке с иконы святителя Николая Чудотворца, находившейся на Никольских воротах Московского Кремля, следует остановиться подробнее.

Согласно Князеву, «увеличенная фотография [иконы] святителя Николая была преподнесена адмиралу Колчаку в Перми как освященный и благословляющий Образ Чудотворца — патриархом мучеником Тихоном». В печати сообщалось, что при посещении Верховным правителем Перми 19 февраля 1919 года епископ Чебоксарский Борис, временно управлявший Пермской епархией, действительно «благословил его иконой святителя Николая Чудотворца, представляющей собою точный снимок с чудотворного лика Угодника Божия на Никольских воротах священного Кремля». Об особом характере врученной адмиралу иконы — копии с кремлевской святыни, кажется, может свидетельствовать повышенное внимание и почтение к ней как самого Колчака, так и церковного народа. «Глубоко верующий адмирал с благоговением принял св. икону и решил, что эта святыня отныне будет сопровождать его во всех трудах и походах», — сообщал журнал Временного Церковного Управления; в свою очередь, «благочестивые граждане Омска пожелали поклониться св. иконе угодника Божия и всенародно помолиться перед нею о спасении Отечества», следствием чего стали прошедшие по благословению святителя Сильвестра, архиепископа Омского и Павлодарского (претерпевшего впоследствии мученическую кончину от рук большевиков и канонизированного), многолюдные крестные ходы 23 и 30 марта. Все это позволяет предположить, что об иконе и вправду знали нечто такое, что, не попадая на страницы официальных изданий, возбуждало тем не менее особенно горячее и ревностное ее почитание.

Любым рассуждениям о позиции святителя Тихона в годы войны обычно сразу же противопоставляют свидетельство князя Г. Н. Трубецкого: «Я ехал на юг, в Добровольческую армию, рассчитывая увидеть всех, с кем связывалась надежда на освобождение России. Я просил разрешения святого Патриарха передать от его имени, разумеется, в полной тайне, благословение одному из таких лиц, но Патриарх в самой деликатной и в то же время твердой форме сказал мне, что не считает возможным это сделать, ибо, оставаясь в России (разве „юг“ в то время не был Россией? — А. К.), он хочет не только наружно, но и по существу избегнуть упрека в каком-либо вмешательстве Церкви в политику». Однако здесь, как явственно видно, речь идет не о благословении Белому движению как таковому, а какому-то «лицу», о котором, например, вообще неясно, принадлежало ли «оно» к составу Добровольческой армии или находилось в ее обозе, в числе незадачливых политических деятелей, с чьими именами их коллеги могли связывать свои «надежды».

Протокол одного из допросов Патриарха чекистами действительно приписывает святителю признание, что он «оказывал Деникину и Колчаку моральную поддержку, не доходившую, однако, до дачи им благословения», но раскрытие понятия «моральной поддержки, не являющейся благословением» в этом контексте представляется затруднительным (или речь идет о молитвах Патриарха за Деникина и Колчака? — но тогда вопрос о поддержке их святителем получает окончательное разрешение!). Наконец, нельзя сбрасывать со счетов и возможность личного благословения Патриархом воина Александра, в котором прозорливый святитель мог чувствовать искреннюю жертвенность и готовность положить «душу свою за други своя».

Не забудем и о другом благословении, уже документально неоспоримом. Архиепископ Сильвестр благословил адмирала Колчака иконой Спасителя со словами: «В древности была не только внешняя, но и внутренняя связь между деятелями государственными и представителями Церкви, и она, эта связь, давала мощь и силу государству в его строительстве, в течение веков создавшем нашу великую Российскую страну, бывшую великой до последнего времени. Эта нравственная связь укреплялась всегда единением между государственным представительством и церковным.

Я приветствую Вас и призываю на Вас Божье благословение. Да поможет Господь и ныне поддержать эту связь, дабы и нам быть преемниками тех сил духовных, которые помогли бы нам восстановить то, что нами утрачено ныне".

И эти слова будущего священномученика заставляют вспомнить напутствие преподобного Сергия Радонежского благоверному князю Димитрию на Куликовскую битву или благословение священномучеником Патриархом Ермогеном воинства, освобождавшего Русскую землю в Смуту XVII столетия. Думается, аналогия здесь отнюдь не поверхностная, и она многое говорит о христианском характере и значении Белого движения.

— Порой встречается такая точка зрения: террор был и у красных, и у белых, все «хороши», не надо никого идеализировать. Как в реальности соотносятся между собой эти явления?

Н. К.: Попытки уравнять красный и белый террор начались сразу же после окончания Гражданской войны. Прежде всего со стороны социалистов различного толка. Сейчас эту тенденцию охотно подхватила псевдоинтеллигентская публика — полузнайки, активно пишущие на просторах Интернета. Но на самом деле думающему и умеющему читать человеку, мало-мальски знакомому с историческими документами (которых опубликовано немало), должно быть очевидно, что это не только два абсолютно разных явления, но и само понятие «белый террор» весьма условно. Возьмем современное энциклопедическое определение термина «террор» как насильственных действий с целью устрашения, подавления политических противников, конкурентов, навязывания определенной линии поведения: ведь только большевики поставили террор во главу своей государственной политики и закрепили это законодательно. Видный русский историк С. П. Мельгунов дал четкое определение различий красного и белого террора: «Нельзя пролить более человеческой крови, чем это сделали большевики; нельзя себе представить более циничной формы, чем та, в которую облечен большевистский террор. Это не эксцессы, которым можно найти в психологии гражданской войны то или иное объяснение. „Белый“ террор — явление иного порядка — это прежде всего эксцессы на почве разнузданности власти и мести. Где и когда в актах правительственной политики и даже в публицистике этого лагеря вы найдете теоретическое обоснование террора как системы власти? Где и когда звучали голоса с призывом к систематическим официальным убийствам? Где и когда это было в правительстве ген. Деникина, адмирала Колчака или барона Врангеля? Моральный ужас террора, его разлагающее влияние на человеческую психику в конце концов не в отдельных убийствах, и даже не в количестве их, а именно в системе». Эти строки впервые были опубликованы в 1923 году, но с тех пор, благодаря открытию и изучению новых исторических источников, их абсолютная правота лишь подтверждается.

А. К.: И тем печальнее, что слова эти как будто до сих пор не услышаны или сознательно игнорируются. К тому же есть и еще одно важное свойство красного террора — его, если угодно, немотивированность, отсутствие прямой связи с событиями, ответом на которые якобы являются те или иные акты террора. Скажем, осенью 1918 года на Северном Кавказе красный главнокомандующий И. Л. Сорокин приказал перебить нескольких высокопоставленных советских работников. Внутренние дрязги в революционном лагере, борьба за власть между своими же — однако «в ответ» по постановлению ЧК было убито 59 заложников — генералов, старших офицеров, «представителей состоятельных классов», с Сорокиным и его действиями ничего общего заведомо не имевших. Жертвы перед смертью подвергались издевательствам и мучениям, а священник Иоанн Рябухин, не добитый палачами, был закопан еще живым. Через год в Москве «анархисты подполья» бросили бомбу в собрание комитета большевицкой партии, а «в ответ» начали расстреливать. монархистов. Монархисты, анархисты — какая разница для красного террора? Тут впору вспоминать уже не энциклопедические определения, а изначальное значение латинского слова terror — ужас, и цель этой большевистской политики — не «ответ» или даже месть, а наведение ужаса. на всех, паралич воли к сопротивлению. у всех — потому что для советской власти подозрительным, потенциальным противником мог считаться едва ли не каждый гражданин Советской Республики. Разумеется, ничего подобного в Белом лагере не было и быть не могло.

А ведь еще существовала широкая и официально провозглашенная в Советской Республике практика взятия заложников, чем достигалась вынужденная (буквально вымученная!) «верность» тех, кого мобилизовали большевики, — в первую очередь офицеров. А у белых? Ведь и они объявляли мобилизации, ведь и на их территории хватало офицеров, желавших уклониться от борьбы. Помните, в романе М. А. Булгакова «Белая гвардия»: на фронте горсточка добровольцев, а в тылу сотни офицеров сидят в кафе — «кафейная армия!» Однако никогда и нигде в Белых армиях не ходили по квартирам таких «кафейных» офицеров, хватая их родителей, жен, детей в заложники. И если у белых не всегда служили «не за страх, а за совесть» — бывали мобилизованные, которые и «за страх», — то у красных, увы, слишком часто служили «не за страх, а за ужас»..

— Если деятельность Колчака в качестве Верховного правителя более или менее известна широкому читателю, то о Колчаке-ученом, Колчаке — полярном исследователе знают гораздо меньше. В чем состоит вклад Александра Васильевича в отечественную науку?

Н. К.: Склонность Александра Васильевича к научным исследованиям проявилась в самом начале его офицерской карьеры — он начал заниматься океанографией и гидрологией еще в 1895 году во время службы на крейсере «Рюрик» и в 1899 году опубликовал статью, подытоживающую результаты этой работы. С января 1900 года лейтенант Колчак был официально назначен в состав Русской полярной экспедиции барона Э. В. Толля в качестве гидролога и помощника магнитолога. В задачи Русской полярной экспедиции входило исследование Новосибирских островов, прохождение Северным морским путем и поиск легендарной «Земли Санникова». Проходила экспедиция на судне «Заря» с июня 1900 по октябрь 1902 года и принесла весьма значительные результаты: были исследованы полуостров Таймыр, Новосибирские острова, Колчак занимался изучением полярных льдов, исследовал ряд географических пунктов. В начале лета 1902 года барон Толль вместе с тремя спутниками отправился на остров Беннета с целью изучить его геологическое строение и уйти оттуда на юг. К оговоренному крайнему сроку они не вернулись, и в 1903 году Императорской Академией наук была организована санно-шлюпочная экспедиция для их поисков. Экспедицию возглавил лейтенант Колчак. Путь до острова Беннета занял три месяца, и практически каждый метр этого пути был связан с риском для жизни. Добравшись до острова, члены экспедиции обнаружили там записку, оставленную бароном Толлем. Из записки следовало, что Толль и его спутники почти годом ранее ушли на юг, имея запасов провизии лишь на две-три недели, и стало понятным, что все они погибли. За свой подвиг Колчак получил орден Святого Владимира 4‑й степени, а Русское географическое общество наградило его высшей наградой — большой золотой Константиновской медалью. Арктические экспедиции принесли молодому офицеру славу и авторитет в области гидрографии. По материалам экспедиций он выпустил монографию «Льды Карского и Сибирского морей». Этот труд Колчака уникален тем, что, объединив практический опыт плавания и результаты наблюдений (как своих, так и предшественников) с теоретическими знаниями, он фактически впервые научно обосновал сравнительную доступность Карского моря для судоходства и возможность плавания судов в высоких широтах Восточно-Сибирского моря.

А. К.: Я бы еще добавил, что полярные экспедиции Колчака, особенно поиски им барона Толля, находятся на стыке не просто двух веков — XIX и XX, а как бы на стыке двух эпох. Это «уже» современные научные экспедиции, но и «еще» рискованные предприятия, заставляющие вспомнить старинные путешествия первопроходцев далеких морей и земель. Например, любое плавание в арктических широтах осложняется тем, что близость магнитного полюса Земли искажает показания компаса, а почти постоянные летом туманы не позволяют ориентироваться по звездному небу. И сейчас кажется, что Колчак шел на вельботе к острову Беннета почти наугад, руководимый своею интуицией и звездой, которой не увидишь на небе, — счастливой звездою дерзкого путешественника. Осенью 1905 года в одной из записок, подводящих итоги спасательной экспедиции, он сделает вывод: «Три года уже прошло с того времени, как барон Толль оставил остров Беннета, и факт его гибели со всей партией уже не подлежит сомнению, внеся еще одно прибавление к длинной записи смелых людей, положивших свою жизнь в борьбе с природой арктической области во имя научных достижений». Это не столько слова современного ученого, сколько эпитафия первопроходца своим товарищам, — а насколько он сам был близок к тому, чтобы стать одним из таких «прибавлений», Колчак скромно умалчивает.

— Почему именно личность Колчака, даже спустя почти столетие после его смерти, продолжает вызывать самые противоречивые оценки и, по сути, никого не оставляет равнодушным?

А. К.: Прежде всего потому, что, как будто в подтверждение известных пушкинских слов, «мы ленивы и нелюбопытны». Наш разговор начинался с того, что имя Александра Васильевича Колчака достаточно известно и по-своему популярно, но я бы не стал противопоставлять его другим вождям и героям Белого движения, выделять из общего ряда как «самого яркого», «самого романтичного» и проч.

Разве чем-то уступает Колчаку, скажем, генерал Антон Иванович Деникин — не только профессиональный военный высочайшего уровня, но и талантливый оратор, яркий журналист, острое перо (что приносило ему немало неприятностей со стороны начальства), литератор-беллетрист (о чем вообще сегодня практически не помнят), — и вместе с тем отчаянный, темпераментный воин, еще в Японскую кампанию попросившийся в тот отряд, «где головы плохо держались на плечах», и с гордостью называвший его впоследствии «нашей Запорожской сечью»? Деникин — один из славнейших военачальников Мировой войны, командир стрелковой бригады и дивизии, носившей говорящее само за себя название «Железной»? Деникин — уже главнокомандующий Вооруженными силами Юга России в годы Гражданской войны, в чьем подчинении находились тысячи бойцов, но в трудную минуту не задумываясь берущий винтовку и идущий в штыковую атаку? Деникин — глубоко и искренне верующий христианин, в 1919 году во всеуслышание объявивший свое кредо, «что возрождение России не может совершиться без благословения Божия и что в деле этом Православной Церкви принадлежит первенствующее положение, подобающее ей в полном соответствии с исконными заветами истории»?

Белое движение вообще представляет галерею выдающихся сынов Отечества, достойных стать национальными героями, и то, что их имена до сих пор остаются малоизвестными — и беда, а может быть, и вина нашего общества, в котором заслуги людей, боровшихся за Россию, оказываются неинтересными и невостребованными. Колчак в этом ряду — один из первых, но далеко не единственный, и даже «неравнодушие» к нему, выражающееся в ожесточенной и не всегда грамотной полемике, — в чем-то счастливый признак.

Н. К.: Имя Александра Васильевича Колчака является знаковым для многих людей, подчас далеких от истории. Об определенной его популярности говорит, в частности, тот факт, что на одном из многочисленных интернет-голосований, посвященных выявлению «лучших людей страны», Колчак занимает устойчивое первое место в разделе полководцев и военачальников. И в то же время в 1999 году военным судом Забайкальского военного округа, рассматривавшим вопрос о реабилитации адмирала Колчака в соответствии с Законом РФ «О реабилитации жертв политических репрессий», Александр Васильевич был признан не подлежащим реабилитации. В 2005 году Главная военная прокуратура вторично отклонила подобное ходатайство. Проблема правомерности реабилитации Колчака современными органами судебной власти этически, да и юридически, весьма сложна. Но подобная двойственная ситуация весьма характерна для современной России.

Итак, попробуем разобраться в том, как же воспринимает Колчака современное общество. Частично сохраняется даже безоглядное следование стереотипам советской пропаганды. Ярким примером служат строки, которыми начинается рассказ о Колчаке в современной книге, посвященной биографиям командующих Черноморским флотом за весь период его истории. Напомним, Колчак командовал Черноморским флотом в 1916—1917 годах. И, казалось бы, основное внимание в данной книге должно быть сосредоточено именно на этом периоде его жизни. Однако статья начинается со следующей «информации»: «..адмирал А. В. Колчак в 1918—1920 проливал кровь русских рабочих и крестьян, жег города и села Урала и Сибири». Так и представляешь себе Колчака, бегающего по просторам Сибири и Уральским горам с факелом в руке.

Другая крайность — объявление Колчака самым гениальным флотоводцем всех времен и народов или, например, обращение к президенту РАН с инициативой представить Александра Колчака к почетному званию академика. На наш взгляд, память об Александре Васильевиче Колчаке не нуждается в подобного рода заявлениях и инициативах. Гораздо важнее вдумчивое и спокойное изучение его наследия, осмысление бесспорно важной роли, которую довелось сыграть этому человеку в истории нашей страны.

Немало людей видят в адмирале лишь романтического героя. Причины этому — и история любви Колчака и Анны Васильевны Тимиревой, ставшая известной благодаря сохранившейся переписке и воспоминаниям Анны Васильевны, и романс «Гори, гори, моя звезда..», авторство которого многие необоснованно приписывают Колчаку, и в целом романтически-трагический образ белогвардейца. Ну, а для большинства современных людей Колчак — «человек, которого сыграл Хабенский» или и вовсе абстрактная фигура.

— Как бы Вы охарактеризовали человеческие, личностные качества Колчака, его духовно-нравственный облик?

А. К.: Александр Васильевич был, безусловно, сложной и яркой личностью. Темпераментный, увлекающийся, далеко не всегда справедливый в своих симпатиях и антипатиях, храбрый воин, вдумчивый исследователь — он, мне кажется, относился к тем людям, которым интереснее генерировать идеи, чем заниматься их тщательной разработкой, идти неизведанными путями первым, а не обустраивать их для идущих следом за ним. Служить с Колчаком было непросто, и не стоит удивляться, что у него находились недоброжелатели и резкие критики (сами далеко не беспристрастные), — но те, кто оказывался «настроенным на одну волну» с ним, заражались его кипучей энергией и искренне любили его. Об одном русском генерале говорили, что он не только сам был героем, но и умел создавать вокруг себя особую атмосферу героизма, в которой героями становились и его соратники и подчиненные; мне кажется, нечто подобное можно сказать и об адмирале Колчаке.

Колчак был горячим патриотом России, посвятил свою жизнь идее ее величия и процветания. В чем-то его взгляды могут казаться архаичными (не случайно А. В. Тимирева как-то назвала его «поклонником аристократического начала»), но, по-видимому, это было внутренней реакцией благородного и доблестного человека на «буржуазные» стяжательство, неискренность, трусость, предательский пацифизм. Религиозные его взгляды мы уже обсуждали выше, но не лишним будет подчеркнуть: глубоко верующий человек, он принял мученическую кончину в день (7 февраля — по старому стилю 25 января) установленного еще в 1918 году Священным Собором Православной Российской Церкви всероссийского «ежегодного молитвенного поминовения. всех усопших в нынешнюю лютую годину гонений исповедников и мучеников»: представители богоборческой власти, вольно или невольно, сделали все, чтобы воин Александр был причислен к сонму мучеников за веру и Отечество.

+ + +

Александр Васильевич Колчак родился в 1874 году под Петербургом в дворянской семье потомственных военных. Семья была небогатой: в послужном списке Колчака в графе «Состояние» впоследствии значилось: «Ни за ним, ни за родителями, ни за женой недвижимого имущества, родового или благоприобретенного, не имеется». В 1894 году Колчак блестяще окончил Морской кадетский корпус. Служил на Балтике и на Тихом океане. В 1900—1903 годах был в полярных экспедициях. В Русско-японскую войну Колчак участвовал в обороне Порт-Артура, награжден Георгиевским золотым оружием. После падения крепости оказался в плену. Вернувшись из плена, участвовал в работе военно-морских кружков, ставивших задачей возрождение русского флота, служил в Морском Генеральном штабе. В 1912 году по собственному желанию ушел на строевую должность в Балтийском флоте, командовал миноносцем. В годы Великой войны контр-адмирал Колчак командовал Минной дивизией. С конца июня 1916 года — вице-адмирал, Командующий Черноморским флотом. После февральского переворота Колчаку некоторое время удавалось удерживать дисциплину на флоте; когда это стало невозможно, он ушел с должности Командующего (перед этим, при попытке матросов разоружить его, бросил в море свою Георгиевскую золотую саблю). Летом 1917 года Керенский отправил Колчака в командировку в США (фактически — сослал). Возвращаясь в Россию, Колчак в Японии узнал о большевистском перевороте. Он решил поступить на английскую военную службу, чтобы продолжать воевать с немцами, но по ряду причин это не осуществилось. В Харбине (полоса отчуждения Китайской восточной железной дороги с русской администрацией) адмирал возглавил формировавшиеся антибольшевистские силы Дальнего Востока, но из-за напряженных отношений с японцами, мешавшими его работе, решил уехать на Дон и вступить в Добровольческую армию. В Омске Колчаку предложили пост военного и морского министра в правительстве Директории, который он принял. 18 ноября 1918 года состоявшая из левых деятелей абсолютно неработоспособная Директория была свергнута, и Совет министров провозгласил Колчака Верховным правителем России. Практически все белые вожди признали его в этом качестве. Первое время успех сопутствовал белым армиям Восточного фронта: они продвигались вперед столь стремительно, что их наступление называли «полет к Волге». Весной 1919 года колчаковские войска успешно наступали на Казань. Однако к началу мая наступление захлебнулось, и бои шли с переменным успехом. Затем началось отступление. К декабрю 1919 года положение стало катастрофическим не столько из-за военных неудач, сколько из-за предательства чехов. Чешские военнопленные, некогда облагодетельствованные царским правительством и на первых порах ставшие союзниками белых, ныне вели себя как обнаглевшие оккупанты. Приставленные охранять железные дороги, они практически лишили русских доступа к ним. Боеприпасы на фронт не подвозились, раненых не эвакуировали, передвигаться войска могли только пешим порядком — всё ради того, чтобы чехи успели вывезти награбленное ими добро. Хорошо осведомленный очевидец писал, что катастрофа фронта стала непоправимой благодаря захвату транспорта чехами и их покровительству большевистским восстаниям в тылу. К тому же чехам стал известен телеграфный приказ Колчака во Владивосток о проверке всех чешских эшелонов и недопустимости вывоза русского достояния. Предательскую позицию занял и командующий союзными войсками в Сибири французский генерал М. Жанен, пытавшийся наложить руку на золотой запас России. Получив от адмирала резкий отпор, Жанен, по сути, стал действовать в интересах красных. Резервов для борьбы еще и с «союзниками» у белых не было. С согласия Жанена, в Нижнеудинске чехи, под предлогом охраны Колчака, фактически арестовали его. 15 января поезд Верховного правителя прибыл в Иркутск. Несмотря на данные ранее заверения и гарантии безопасности, чехи и Жанен выдали адмирала эсеровскому Политцентру. Вскоре власть в Иркутске захватили большевики. 7 февраля 1920 года адмирал Колчак вместе с премьер-­министром В. Н. Пепеляевым были без суда расстреляны на берегу реки Ушаковки (приток Ангары). Тела расстрелянных убийцы сбросили под лед.

А. В. Тимирева (1893−1975). Дочь известного музыковеда и дирижера В. И. Сафонова. После ареста Колчака добровольно последовала за ним в тюрьму, чтобы разделить его участь. Незадолго до расстрела Колчак написал ей последнюю записку, до нее, однако, не дошедшую: «Дорогая голубка моя, я получил твою записку, спасибо за твою ласку и заботы обо мне. Я только думаю о тебе и твоей участи — единственно, что меня тревожит. О себе не беспокоюсь — ибо всё известно заранее. Я молюсь за тебя и преклоняюсь перед твоим самопожертвованием. Милая, обожаемая моя, не беспокойся за меня и сохрани себя. До свидания, целую твои руки». Тимирева провела в лагерях, тюрьмах, ссылках более 30 лет. Реабилитирована в 1960 году. Жила в Москве, получая маленькую пенсию за отца и снимаясь в массовке на «Мосфильме» в ролях «благородных старух» (одна из таких ролей — в эпизоде «Первый бал Наташи Ростовой» в фильме С. Бондарчука «Война и мир»). Поэтесса, художница. Приведенное стихотворение написано 30 января 1970 года Полвека не могу принять, Ничем нельзя помочь, И всё уходишь ты опять В ту роковую ночь, А я осуждена идти, Пока не минет срок, И перепутаны пути Исхоженных дорог. Но если я ещё жива, Наперекор судьбе, То только как любовь твоя И память о тебе.

Журнал «Православие и современность» № 31 (47)