 |
| Православие.Ru | Олег Беляков | 28.10.2002 |
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества,
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.
— Николай Гумилев, «Слово»
Если понаблюдать за развитием событий в России на рубеже тысячелетий глазами читателя СМИ, то можно уловить интересную тенденцию: насыщенный в большей степени политическими событиями конец прошлого века увенчался неожиданно-ожидаемой эффектной сменой лидера. Затем центр тяжести с собственно политики переместился в сферу «политинформации», что завершилось исходом наиболее шумных медиамагнатов из страны. И, наконец, условно-новую эпоху ознаменовали дискуссии вокруг медиа-культурных (как, например, шоу «За стеклом» на ТВ-6) и культурных (творчество писателей А. Проханова и В. Сорокина) тем. Разумеется, такой взгляд на происходящее продиктован скорее интересами и пристрастиями столичных журналистов, и в масштабах всей страны роль той же публичной пикировки «Идущих вместе» и скандального писателя многим может показаться неоправданно завышенной. Вполне возможно, что так оно и есть: проблем и без того хватает, и, несмотря на разницу в предлагаемых путях их решения, и левые и правые политики нам ежедневно о них рассказывают с экрана — это и нищенские зарплаты, и коррупция, и вымирание населения, и кризис экономики. Иногда упоминают и о духовном кризисе, но все как-то чаще в связи с личными неудобствами: в подъезде «граффити» нецензурное, детки у ларька с сигаретами матерятся (не дай Бог свое чадо наслушается!), дурно пахнущие бомжи у машины трутся и т. п.
На самом деле наши «культурные» дискуссии начала нового века являются весьма интересным показателем новых тенденций в духовной жизни страны, которые вовсе не столь однозначны, как их зачастую представляют в патриотической прессе — засилье разврата и криминала на телеэкране, пошлости в литературе и на эстраде, и все это обильно сдобренное зловонной смесью китча и постмодернизма. Эти явления действительно присутствуют в запредельных дозах, отражая тот самый духовный кризис, который вроде бы не дается нам вот так просто в ощущениях, как, скажем, голод или холод. И все же ситуация ныне немного иная, чем, к примеру, даже несколько лет назад. С одной стороны, грани допустимого как будто все более и более раздвигаются, эпатаж и шок становятся нормой, и уже в силу этого требуют в дальнейшем еще большего эпатажа и шока, чтобы привлекать к себе внимание (как заявил, например, продюсер скандальной группы «Тату» Иван Шаповалов по поводу нового откровенно непристойного видеоклипа сего творческого коллектива: «Раньше возмущений было много, но общество проглотило эту пилюлю. Проглотит и следующую». Продюсер телеканала СТС Александр Цекало признался, «что с уходом „Окон“ они долго думали, кто из ведущих еще противнее Нагиева, и придумали: Кушанашвили. А гендиректор канала Александр Роднянский пояснил, что „обаятельный мерзавец“ Отар лучше, чем кто-нибудь, будет вести провокационный диалог с аудиторией» («Литературная газета»).
Но, с другой стороны, новизна состоит и в том, что голоса протеста, серьезная критика в адрес наиболее одиозных программ и авторов стали вообще слышны — ранее все заклинания левых, патриотов и «антизападников» в принципе не воспринимались на слух и тем более не порождали общественных дискуссий. Сейчас уже не только традиционные борцы с описанными явлениями привычно — и на общем фоне более различимо — заявляют о грозящих обществу опасностях. Значительная часть доселе почти исключительно либерально настроенной интеллигенции, полуочнувшаяся от презентаций и светских «тусовок», начинает чувствовать что-то вроде уколов совести, наподобие тех, что когда-то ее провоцировали на противостояние советскому строю, породили «шестидесятничество» («я в ответе за все»). В этой связи обращают на себя внимние обзоры известного телекритика И. Петровской: «Включать телевизор становится по-настоящему страшно. Новости, одна ужаснее другой, сыплются как из рога изобилия. […] я чем дальше, тем больше думаю: вероятно, в чем-то правы были прежние партийные идеологи, когда блокировали, отсекали от попадания на телеэкран и газетные полосы многие трагические известия. Они тем самым не только создавали образ сильной и благополучной страны, но и берегли душевное здоровье нации».
Другие мнения: Пресс-центр.ру — «Если бы „Окна“ смотрели инопланетяне, они решили бы, что мы — нация сексуально озабоченных придурков». Мария Арбатова в «Независимой газете»: «Не нравятся практически все программы на ТВ: на экране грязь, хамство, быдло, очень много бездарных фильмов и сериалов, нет сказок и хороших мультфильмов…». «Известия»: «Девиз только что стартовавшего сезона: „Ничего святого! Ради красного (грязного) словца не пожалеем и отца“». «Аргументы и Факты»: «Немецкий психолог Хельга Вепп-Ларуш … считает, что за индустрией „карманных монстриков“ маячит… мрачная тень ЦРУ. „Покемон“ — это циничный эксперимент над детьми всего мира, полагает она. В нем опробуются новые психотехники кодирования, на фоне которых эффект 25-го кадра — невинная шалость…» и т. п. и т. д. — намеренно цитирую только более или менее либеральные и популярные издания.
Полагаю, что можно уже говорить об некой своего рода реакции отторжения у нашего общества, каковая бывает у организма при проникновении чужеродного тела (хотя появление самой реакции не есть указание на прогнозируемый результат: в медицине, как известно, либо ее блокируют препаратами, либо она сама успешно побеждает чужака). Причем реакция эта даже не на собственно раздражители — тут еще во многом действует инерция прежнего порыва к свободе, понимаемой как право на самовыражение без каких-либо — внутренних или внешних — ограничений. Раздражение «прослойки» (если вспомнить советские термины) вызывает то, что ее — и в ее лице все общество — как бы искусственно оглупляют, усредняют, низводят до уровня обывателя, которому, в свою очередь, предлагают ограничить потребности нехитрым, но проверенным: «хлеба и зрелищ». Между тем общество стало заметно вырастать из «киношедевров» Эйрамджана, юмора «Аншлага» и музыки стиля «пумба-пумба».
Разумеется, спрос на масс-поп-поделки сохраняется, и он достаточно велик, но главный вопрос — должны ли государство и общество, выстраивая свою культурно-информационную политику, ориентироваться именно на такого рода спрос, или все же стремиться задать более высокую планку своих культурных притязаний? Казалось бы — ответ очевиден, но если, скажем, посмотреть сетку вещания всех российских телеканалов, то увиденное потрясает своим стабильным однообразием на фоне драматических изменений в иных сферах общественной жизни за последние 10 лет. Причем изменения на ТВ, если оные и происходили, шли как раз в сторону насыщения эфира псевдокультурным «ширпотребом»: классические детективы уступили место сериалам, дешевым по себестоимости и содержанию, но почти на 100% оккупировавшим прайм-тайм. Славное своими традициями детское кино и мультипликация утонули в «покемонах» и прочей агрессивно-бездарной мультжвачке. Интеллектуальные соперничества «теле-знатоков» оказались «слабым звеном» в компании с охотниками за миллионами. И так далее и тому подобное.
Дело даже не в том, что в основном это откровенная халтура, вроде отечественных сериалов о нелегкой доле русского бандита, слабых даже по сравнению с незамысловатыми советскими «Знатоками». Такое ощущение, что делается все из принципа, из какого-то безумного азарта, вызывающе назло элементарным приципам морали. «И было мне от всего этого кошмара видение — как тайно собрались перед началом нового телевизионного сезона начальники большинства каналов и договорились: пора! Хватит миндальничать со зрителем и соблюдать оставшиеся со времен царя Гороха этические нормы. Долой стыд! Скинем с корабля современности семейные ценности, таинство любви, уважение к женщине, деликатность по отношению к детям, почтение к старшим и милость к падшим. Откроем шлюзы для мата, грязи, пошлости и непотребства. Народ к разврату готов» (И.Петровская, «Известия»).
Но еще раз хотелось бы подчеркнуть, что простое перечисление в публикациях всех этих бедствий культурно-информационного (а на деле — духовного) пространства России практически не способствует изменению ситуации, даже если принять, что тенденция к отторжению, о которой говорилось ранее, существует. Очевидно необходимы определенные меры по превращению этой тенденции в господствующую, материализации нечеткой, глухой реакции сaмой — выражаясь современным «новоязом» — «продвинутой» части общества в практические шаги по улучшению духовной среды в стране. Для чего было бы важно в первую очередь осознать те моменты, которые этому препятствуют, и определить те силы и рычаги, на которые можно было бы опереться в предполагаемой — не побоюсь этого слова — «контрпропаганде».
"Дело Сорокина — «Идущих вместе» и дискуссия вокруг него выявили некоторые вопросы, на которые стоило бы обратить внимание и в рассматриваемом в настоящей статье контексте. Не случайно многие, оценивая происходящее, колебались в определении — что это? «Новое слово в PR-технологиях» (Алла Латынина) или гонение со стороны государства? Издевательский по отношению к общественной морали фарс или интеллектуальный диспут о свободе творчества? Возможно, здесь присутствовало все из вышеперечисленного, но более интересными представляются прозвучавшие в полемике выводы о том, что наибольшую ответственность за появление массовых тиражей всевозможной пошлости несут не столько сами авторы — они действительно свободны в своем творчестве, как любой человек свободен в выборе между Добром и злом. В большей степени повинны в этом те, кто издает, тиражирует и пропагандирует эту продукцию, исходя из собственных коммерческих интересов. А оные, в частности, требуют спроса на продукцию любой ценой. Часто оправдывая свою издательскую политику аргументами, вроде: «Что делать, если массовый читатель хочет именно Сорокина, Маринину и иже с ними?», они при этом лукаво скрывают, что сами «воспитывают», готовят, растят такой спрос, идя по пути наименьшего сопротивления.
На телевидении эта ситуация отражается, в частности, в виде пресловутой «проблемы рейтингов». Вспоминаю, как некогда журналисты «Аргументов и фактов» задались вполне естественным для любого здравомыслящего человека (что меня лично порадовало — и для журналистов данного издания тоже) вопросом: почему царит такая безвкусица хотя бы в том же ТВ-юморе? «Я ЛИЧНО не знаю ни одного человека, который бы искренне хохотал над шутками Евгения Петросяна на ОРТ. Не встречала ни одной женщины, восторгавшейся ужимками мадам Кыш на НТВ. Не бывала ни в одной компании, пересказывающей взахлеб шутки из „Аншлага“. Тем не менее все эти юмористические программы цветут на ТВ буйным цветом: их (за исключением „свежей“ Степаненко) много мучительных лет показывают в самое-самое рейтинговое время, да еще и по выходным. […] Как это происходит? Евгений Ваганович носит конвертики со взятками Эрнсту? Елена Степаненко — родная сестра Леонида Парфенова?». Кстати, наверное, многие из нас также предполагали нечто подобное в плане причин происходящего. Но, зная элементарные правила постсоветского телеменеджмента, можно с уверенностью утверждать, что «нерейтинговую» программу в эфир не поставят. В этом, к своему удивлению, убедились и журналисты «АиФ»: «На ОРТ, РТР, НТВ и СТС нам помахали перед носом свежими рейтингами „несмешных“ программ. Оказалось, где-то живут люди, искренне над ними хохочущие, и этих людей много». Авторы были вынуждены констатировать: «…юмор не поднимается выше ширинки. Планка снижается, телезрительский вкус сползает вслед за ней».
Действительно, эти самые злосчастные рейтинги решают все, ибо они — главный критерий для рекламодателя, а слово оного, в свою очередь, решающее для телеруководителей. Ведь это — живые деньги, без которых, де, наше нищее телевидение не выживет. Так это объясняют, разводя руками, сами телевизионщики, говоря при этом, что ТВ — это такой же бизнес, как и торговля куриными окорочками, и живет по тем же законам («пока хозяин у нас — рейтинг. У нас же нет стратегического взгляда, мы думаем о сиюминутной прибыли. И это губительно», Савик Шустер в «Независимой газете»).
А кто-то подводит под это и теоретическую базу: «раз это смотрит большинство, значит мы должны уважать его выбор, и никто не виноват, что у него такие плохие вкусы». Но тут властители ТВ явно скромничают: в наше время роль СМИ — «четвертой власти» — разрослась до такой степени, что говорят уже о медиакратии, как специфическом явлении новой информационной эпохи. И сами СМИ в значительной степени формируют зрительские вкусы, так же, как они влияют на политические симпатии и электоральные предпочтения. Отечественный «телегуру» Владимир Познер как-то сказал: «если по телевидению каждый день показывать лошадиную задницу, на нее обрушится слава». Но тогда ТВ на самом деле само может решать, на что обрушить эту славу. В конце концов, это выбор именно самого телевидения, по какому пути оно пойдет: будет ли потакать инстинктам, шокировать и пугать, или формировать взыскательную, заинтересованную в нравственном саморазвитии аудиторию, что вовсе не обязательно скажется на доходах. Ведь логика тут простейшая: сумма средств, вкладываемых производителями и поставщиками товаров и услуг в рекламу на отечественных СМИ не зависит от качества и характера телепрограмм, и если исчезнут наиболее одиозные «проекты», то эти средства просто перейдут на другие. Т. е., если, например, не будет «Большого Куша», то ни «Нестле», ни «Данон» в паническое бегство из России не обратятся и рекламные бюджеты не сократят.
Но проблема еще и в конкуренции между телеканалами (так же, как и издательствами, газетами и т. п.) — если дирекция одного из них решит не гоняться за пошлостью, то первоначальный ожидаемый эффект от этого: рейтинги, рекламные деньги попросту утекут туда, где по-прежнему дают «жареное», на которое вроде все плюются, но оторваться не могут. Таким образом, сама конкуренция подстегивает эту гонку в пошлости и насилии, и выбывающий из нее может оказаться в материальном проигрыше. Поскольку единственными ограничителями на этом пути оказываются государство (законы, контролирующие органы, минимальные требования к характеру и содержанию телепрограмм и т. п.) и уровень общественной морали, то выигрывает тот, кто первым отодвигает эти ограничители. Причем важнее всего в этом плане воздействовать не столько на государство (с которым современный бизнес — медийный тут не исключение — научился «договариваться»), сколько на общественные нравы (те же законы, по идее, и должны отражать уровень таковых — например, что общество считает порнографией? и запрещает ли оную? и т. п.).
Именно поэтому мы и наблюдаем две разнонаправленные тенденции: одна — в сторону расширения границ дозволенного, другая отражает неприятие связанных с этим вызовов общественной морали, в том числе и теми, кто сам когда-то ратовал за свободу СМИ от государственного давления. Представители первой тенденции полагают, что это лишь вопрос времени, все новое первоначально шокирует, а позже воспринимается как норма. Которую впоследствии также предстоит нарушить и т. д. Вторые же говорят, что мы переступаем ту грань, за которой — культурная, духовная — даже не деградация, а гибель нации. Печально то, что определяющие позиции в обществе занимают как раз представители первой тенденции, ибо к ним можно отнести многих из тех, кого сейчас принято называть «менеджментом», т. е. бизнесменов от искусства и СМИ — продюсеров, издателей и т. п. Рассчитывать на то, что эти люди вдруг в одночасье откажутся от «чернухи» с «мокрухой» в ущерб бизнесу особо не приходится, а уровень своих нравов они нам демонстрируют ежедневно: «о нездоровье телевизионного менеджмента говорит сама возможность выпуска в эфир таких передач, как „Окна“ (ТНТ) и „Большой куш“ (СТС)» (Александр Шаталов, директор издательства «Глагол»). Что касается нравственных притязаний российских книгоиздателей, интересную подборку интервью с ними опубликовал журнал «Эксперт».
Вот что, в частности, говорит директор издательства Ad Marginem Александр Иванов: «А нам не нужно Пруста и Бунина, всей этой вкусной, мягкой, культурненькой литературы, чтобы мы получили свое удовольствие, закрыли книжечку и остались теми же самыми. Более серьезная литература всегда намного агрессивнее к читателям. В настоящей книге должен быть императив, даже насилие!». На вопрос об одном из авторов: «Что это за явление — Ширянов? — Это предмет для зоопсихологии. Он почти зомби, но странным образом талантлив. В „Низшем пилотаже“ он показал, что такое быть наркоманом по-настоящему, без художественных украшательств».
Главный редактор другого издательства — «Лимбус-пресс» — Виктор Топоров: «…до моего прихода „Лимбус-пресс“ был скучноватым, очень респектабельным издательством, вполне почтенной торговой маркой. А я стал превращать его в брэнд, то есть придавать эмоциональную окраску. И все в издательстве это одобрили — разве что наборщики и корректоры иногда возмущаются тем, какую гадость мы издаем. Моя мысль была и остается такой: мы — единственное издательство в стране, реально отменившее цензуру. Я имею в виду цензуру не в общепринятом смысле, а цензуру так называемого усредненного хорошего вкуса, благопристойности, политкорректности». В условиях, когда общество и государство под напором либеральной интеллигенции самоустранились от какого-либо вмешательства в механизмы появления и распространения культурной «продукции», и уровень издаваемой литературы (а литература — лишь пример), и степень допустимого в ней, и «работу» с читательским спросом будут регулировать именно менеджеры-издатели, основная задача которых: возбудить в нас желание купить.
Однако своеобразие России на протяжении многих веков ее разноликого бытия было и в том, что поэт в ней действительно был всегда больше, чем поэт. И «бесов» Достоевского — крушителей самодержавия — породила свободолюбивая интеллигенция, и советский режим усердно подтачивали «шестидесятники» и мастера «фиги в кармане» от искусства и литературы. Вина ли ее, или беда, что ее порывы (чаще всего искренние и благородные) оборачивались бедствием для страны и народа — это предмет непрерывных дискуссий с тех еще пор, когда зародилось само понятие интеллигенции. Но в данной статье не хотелось бы вливать свою порцию масла в огонь сих диспутов, стоит лишь отметить лишь то обстоятельство, что влияние и возможности этой части российского общества переоценить трудно. Именно ее специфически российская роль позволяет на настоящем этапе общественного развития говорить о том, чтобы от — безусловно справедливой — критики в адрес интеллигенции (в первую очередь — за ее безответственность), и церковные и патриотические общественные деятели и публицисты перешли к постепенному сотрудничеству с ней. В том числе — через смещение акцентов ее активности от разрушительных к созидательным, от поиска новых горизонтов пошлости — к функции защиты русской культуры и ее традиций, от безадресных вздохов — к активной и конструктивной позиции.
В этой связи представляется важным оценить те препятствия, что мешают нашей интеллигенции — по крайней мере, той ее части, которая уже сейчас ощущает все опасности культурной деградации нации — положить свой исторически определенный вес на чашу Добра. Одну из таких причин можно увидеть в той противоречивости общественных и нравственных воззрений творческих людей, которые весьма характерны для людей, утративших христианское понятие греха. На практике это проявляется, например, в том, как, скажем, добропорядочный отец семейства, попеняв своим деткам за какие-либо проступки (курение, просмотр недетских телепрограмм или журналов, нецензурные выражения и т. п.), спокойно идет на работу, где он, скажем, ничтоже сумняшеся размещает в своей газете бесчисленные объявления об «элитном досуге с дамами на все вкусы». Или готовит к эфиру программу «Грязное белье». Или выпускает многотысячным тиражом копрофагические изыски модного писателя. Пишет статьи о легализации наркотиков и «сексуальной пропаганде» чуть ли не в дошкольных учреждениях. При этом такой человек абсолютно не понимает всей взаимосвязи между этими явлениями, искренне удивляясь, как его дети вдруг становятся наркоманами, воруют родительские деньги или насилуют подруг-школьниц. Он считает, что домашний запрет или культивируемый в семье отказ от просмотра тех самых программ, которые он же продюсирует (режиссирует, монтирует, выпускает в эфир и т. п.), оградит собственное чадо от потока пошлости и насилия из иных источников. Что сегодняшний элитный колледж надежно защищает от «внешнего хама» и живет той же духовной жизнью, что и пушкинский Лицей.
Часто такое непонимание всех очевидных взаимосвязей неосознанное, а когда сознание все же просыпается, находятся убедительные оправдания для заглаживания таких противоречий собственной души — «жить и зарабатывать как-то надо; если не я — кто-нибудь другой все равно будет этим заниматься; в других программах (журналах, книгах) и не такое творится; за уровнем общественных нравов должно государство следить» и т. п. В наше время причинно-следственные взаимоотношения явлений действительно могут быть не так заметны — отчего замечательнейшие из артистов, писателей могут сетовать на обилие пошлости и насилия в эфире и в литературе, и одновременно с жаром выступать за почти неограниченную свободу для любого, даже самого извращенного творческого изыскания, по той самой причине, что она — Свобода.
И здесь мы подступаемся, как мне кажется, к самому главному противоречию — главной причине, по которой наша современная интеллигенция, ее наиболее нравственно чуткая часть никак не может высказаться в полный голос, весомо заявить о том, что каждый про себя прекрасно понимает. Это было заметно еще в дискуссии на тему «Идущие вместе» против В. Сорокина", когда повсеместно, от самых авторитетных деятелей культуры, политиков, журналистов раздавались реплики такого толка: «это пошлость и грязь, но автор вправе и свободен писать и издавать что хочет; также как у нас не меньшее право не читать, свобода выбрать другое чтение; а своим детям я эту пакость в руки не дам». Это не просто обычное нежелание брать на себя ответственность за происходящее, для чего ссылка на свободы и права творцов пошлости служит удобным прикрытием, лазейкой, а заодно — защитой высказывающегося от обвинений в ретроградстве и призыве к цензуре (это слово все еще табу в России — издержки вульгарного либерализма 90-х). На самом деле проблема здесь более сложная, поскольку многие из отстаивающих такое мнение искренне убеждены, что даже столь противная их вкусу, нраву, воспитанию повсеместная пошлость есть лишь неизбежные издержки, малая жертва на алтарь Великой Свободы и Демократии. А эта всеоправдывающая цель, будучи некогда достигнута, с лихвой окупит эти самые издержки; в конце концов, именно она дарует нам, например, такой символ свободы выбора, как телевизионный пульт, позволяющий переключать телеканалы по своему усмотрению. И каждый может использовать сей славный инструмент в качестве нравственного фильтра или, если угодно, персонального цензора, аналогичным образом поступая с книгами, газетами и прочими источниками свободного волеизъявления сограждан, в том числе — пропагандистов разного рода непотребств. В таком виде свобода распространения пошлости у одних как бы компенсируется свободой других не внимать распространяемому. В итоге — идиллия, при которой сытые волки благодушно взирают на целых овец.
Все бы так, но стремительное падение нравов за последние лет 10 показывает, что схема не работает: плодами такого рода свобод наиболее эффективно пользуются именно энергичные борцы с общественной моралью. Сладкие либеральные мечты о возможности отгородиться от происходящего окрест и выстроить культурный оазис в одной отдельно взятой квартире (коттеджном поселке, колледже и т. п.) разбивается о справедливый тезис классика марксизма-ленинизма насчет того, что жить в обществе и быть свободным от оного нельзя. Оно достанет вас в виде соседей, коллег, пассажиров общественного транспорта, «отморозков"-наркоманов, ищущих на «дозу», школьных товарищей ваших детей, которым их мамы и папы, в отличие от вас, не переключали телепрограммы с «плохих» на «хорошие». Но, что еще важнее, аукнется это тогда, когда наступит ваша беззащитная старость в стране, которой будет править поколение, воспитанное на сегодняшнем ТВ, на книгах Сорокина, клипах «Тату», журнале «Молоток», и окрыленное вашей защитой своего права на потребление всего этого. «Известный филолог, писатель В. Непомнящий в своем недавнем выступлении в «Литературной газете» резко, но справедливо заметил по поводу навязывания подростковому поколению высокой культуры: «Если мне скажут, а как же свобода, я отвечу: когда твой ребенок идет на красный свет — тащи его за шиворот, и никакой свободы». Нельзя с ним не согласиться, поскольку свобода — позитивная ценность только тогда, когда она пребывает в системе других ценностей. А когда она подменяет собой все другие ценности и остается одна, ничем не ограниченная, она истребляет все вокруг и себя тоже» (директор издательства «Русская книга» Михаил Ненашев в «Литературной газете»).
Интеллигенция наивно полагает себя защищенной, поскольку она не включает «нехорошие» программы, не читает грязных книжек, вынося их как бы за скобки своего бытия. И при этом «умывает руки» фразами: «читать-смотреть-слушать эту гадость не буду, и детям своим не дам, но право автора писать-распространять это — священно», считая, что отстаиваемая-де таким образом свобода и дает им нравственное оправдание для отказа от противления злу. Более того: иногда в обоснование этих доводов ссылаются даже на Библейские мудрости, указывая, в частности, на свободу, дарованную человеку Творцом.
В этом, по-видимому, и заключается коренное заблуждение (а в иных случаях — уловка) людей, придерживающихся такого рода воззрений. Нам действительно дарована самая принципиальная Свобода из всех возможных — свобода выбора между добром и злом. И зло это проявляется, в первую очередь, через человеческие грехи и пороки. Отстаивая свободу пропаганды пороков и пошлостей, вы выбираете сторону зла. Это ваше право, но с этого момента вы утрачиваете моральные основания говорить о том, что защищаете доброе дело. Вы не вправе оправдывать попущение безнравственности свободой в ее либеральном понимании: «ибо такова есть воля Божия, чтобы мы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей, — как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии» (1Пет 2,15−16). Если у вас хватило разума понять, что перед вами — пошлость, грязь, но вы, боясь прикоснуться к ней сами, готовы не только попустить этому, а даже отстаивать право личности на ее распространение, вы не можете называться духовной и культурной элитой нации. Ибо если иные, кто не понимает и не видит зла, наверное, и будут в какой-то степени оправданы, то про вас нельзя сказать — «они не ведают, что творят», поскольку — ведаете, и сами же об этом говорите («не читаю, не смотрю, и детям не дам»). «Если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха; но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас» (Ин 9, 41).
Тем самым, вы сделали свой свободный выбор. Причем, что также важно отметить, выбирая ту или иную сторону, вы тем не обретаете новой свободы, в том числе от уже избранной стороны: «истинно, истинно говорю вам: всякий, делающий грех, есть раб греха» (Ин 8,34), «освободившись же от греха, вы стали рабами праведности» (Рим 6,18). Так что «слугой двух господ» — добра и зла — быть невозможно, а значит сам по себе выбор неизбежен. Это самое важное, что должно осознать нашей интеллигенции, той ее части, которая способна распознать зло, но ищет или придумывает себе оправдания для отказа от противостояния оному. Это не тот случай, когда можно себе позволить «нравственную диалектику», а, как говорит Апостол, «да будет у вас: «да, да» и «нет, нет» (Иак 5,12) — именно этого ждут соотечественники, для которых ваше слово авторитетно и ему привыкли верить. И это уже отнюдь не ваше личное дело, раз уже само общественное положение ваше таково, что именно к вам обращаются за мнением, к которому прислушаются многочисленные читатели и зрители. Пользование благами такого положения (популярности, почета, славы) без ответственности, в том числе — за каждое сказанное слово, есть само по себе уже безнравственность.
Между тем, боязнь обвинений в стремлении насадить цензуру, ущемить свободу творчества, в конечном итоге — не поклоняться главному фетишу современности: Ее Величеству Демократии, пересиливает смутное ощущение, что творится нечто необратимо безнравственное, чему ты лично отказываешься противостоять. Конфликт в душе мыслящего человека выражается примерно в такой форме: «что же получается — свобода и демократия, которые мы выстрадали своей историей, вступают в противоречие с общественной моралью, культурой, которую, в свою очередь, мы также призваны хранить в веках?». Такая патовая ситуация в человеческом сознании разрешима лишь одним единственным способом: признанием, что нравственность, духовное состояние нации ВЫШЕ, важнее демократии, и даже свободы в либерально-гуманистическом ее понимании. Как отмечает диакон Андрей Кураев, «воспитанная нравственная мысль знает, что есть иерархия ценностей. Знает она и о том, что в случае, когда две ценности заявляют свои права на меня и требуют, чтобы я служил именно им, мне нужно уметь распознать — какая же их этих целей более высока, более достойна и человечна, и тогда ради нее отстранить от себя притязания более низкой ступени ценностной иерархии».
Разумеется, сделать выбор в пользу означенного выше вывода очень трудно (в первую очередь — для неверующего человека), подчас равносильно пересмотру своих жизненных установок. Но без этого понимания мы будем обречены погружаться во тьму духовного вырождения, осознавая при этом свою полную свободу скатываться в пропасть вместе со всеми прочими сделавшими свой демократический выбор гражданами. А ведь именно наш современный строй, как ни парадоксально это может звучать, и является лучшей иллюстрацией к тезису о первичности духовно-нравственного начала над политическими достижениями. Ибо демократия — лишь одна из известных истории форм существования государства, хотя в наше время и ставшая предпочтительной. Но от того, какие люди воплощают на практике эту самую демократию, собственно и зависит, какую демократию мы в итоге получим, как граждане пользуются своими правами и свободами. Безнравственные люди могут сотворить только безнравственную демократию, и никто не сможет утверждать, что для народа это лучше, чем, к примеру, православная монархия.
Демократия и подразумеваемые ею свободы и права не могут и не должны становиться самоцелью, ибо человек создает те или иные общественные формы для того, чтобы реализовать свое истинное предназначение. Он выбирает демократию не для того, чтобы служить ей вместо Бога, а просто потому, чтобы она ему на данном этапе развития цивилизации кажется наиболее удобной формой его общественного бытия. Она не цель, а средство — «суббота для человека, а не человек для субботы» (Мк. 2,27).
Представляется, что именно такой подход, такая точка зрения должна служить тем мостиком, который в настоящее время должен прокладываться от Церкви, православных мыслителей, публицистов и просто верующих к нашей мыслящей интеллигенции. От тотального отрицания, от простого перечисления всех бед, охвативших духовную среду нашей страны, к поиску тех точек соприкосновения, узлов соработничества, которые дадут возможность задействовать неоценимый исторический потенциал российской интеллигенции. Но не оставляя при этом у нее никаких иллюзий о возможности «дуалистического» выбора, о сохранении «лазейки» для собственной совести в виде увещеваний на тему «защиты свободы творчества».
Конечно же, в заявлениях о противодействии падению уровня общественной морали ничего нового нет: похожим образом высказываются не только верующие различных конфессий, коммунисты или неправославные патриоты, но и сами радикал-либералы, сторонники свободы творчества без границ. У Православия, разумеется, нет монополии на такую точку зрения — наверное, все хотят, чтобы наши сограждане ходили в консерватории, а не на концерты «попсы», смотрели как минимум телеканал «Культура», а не шоу «За стеклом»; в конце концов: чтобы все были взаимно вежливы, соблюдали законы, не воровали, делились с ближним (хотя бы в виде уплаты налогов), не обижали слабых и проч. Но существенным здесь представляется то, что у человека, лишенного веры, на самом деле нет ни одного разумного (и даже неразумного) мотива, чтобы вести себя по правилам и не «брать от жизни все» в ущерб всем прочим: немощным, «неудачникам», тем, кто не успел выстрелить первым. Если мы исходим из того, что живем лишь в этом мире, и бытие наше конечно, ограничено пребыванием в этом мире, то ради каких-таких соображений мы не должны вдруг убивать, прелюбодействовать, воровать, отпихивать слабых от куска? В конечном итоге это та самая основная карамазовская проблема: если нет бессмертия души, значит все дозволено. Собственно, «…весь смысл человеческой жизни зависит от истинности (или ложности) учения о бессмертии» (иеромонах Серафим (Роуз)). Как отмечал проф. С. Верховский, «надо, наконец, понять, что ценность человека ничтожна, если он есть не более чем сложно устроенный кусок материи. […] Надо быть последовательным: если человек есть вещь, смешно говорить о личности, свободе, нравственности, творчестве и вообще о каких бы то ни было духовных и культурных ценностях. Предельной ценностью человека-вещи для окружающих может быть только его работоспособность. Сам же человек-вещь не может быть связан ничем, кроме законов физики: для него все одинаково бессмысленно и все одинаково позволено…» (Проф.С.Верховский «Православие и современность», «Православие в жизни», Фонд «Христианская жизнь, Клин, 2002, с.10).
По сути, где могут быть хотя бы теоретические ограничители всевозможных прав и свобод, чтобы общество не пошло вразнос? Если у вас есть право жить в чистом подъезде, то чем оно лучше права другого индивида «без определенного места жительства», грубо говоря, помочиться в вашем подъезде? Особенно, если невмоготу? Если вы пользуетесь своим родительским правом отбирать у дитяти порножурнал — вы нарушаете его право на получение информации (кстати — физиологически весьма правдивой). Ведь ни у либералов гуманистического толка, ни у коммунистов не находится внятного ответа на вопрос, во имя чего человек должен себя ограничивать, если его задача — успеть прожить свою жизнь на Земле наиболее оптимальным образом, с максимальным комфортом? Какое ему дело до счастья будущих поколений, если он сему свидетелем не будет и в могиле ему от этого ни жарко, ни холодно? К тому же, как отмечает диакон Андрей Кураев, «после Достоевского с его «слезинкой ребенка» считать, что вся история и исчезновение тысяч поколений есть не более чем навоз, удобряющий комфорт далеких потомков, уже просто стыдно. Смыслом Истории и жизни может быть только такой смысл, который был бы достижим и дарован каждому из поколений, каждому из людей». Почему, в конце концов, не убить другого (когда уверен, что избежишь правосудия), если тебе не придется в будущем нести ответ за содеянное? Ф.М.Достоевский в «Дневнике писателя» заметил: «Ведь этак табаку человеку захочется, а денег нет — так убить другого, чтобы достать табаку. Помилуйте: развитому человеку, ощущающему сильнее неразвитого страдания от неудовлетворения своих потребностей, надо денег для удовлетворения их — так почему ему не убить неразвитого, если нельзя иначе денег достать?».
Любой нерелигиозный ответ на вышеупомянутые вопросы выводится из неких присущих человеку нравственных принципов, «тормозов», которые удержат его перед гранью (опять же, без объяснения, с чего бы это им вдруг появиться в душе особи, являющейся, вобщем-то, обезьяной, посредством труда обратившей себя в homo sapiens?); либо из государственных потребностей, «общественного договора», когда все мирно порешили, что не будут мешать друг другу под гарантией взаимного уничтожения (как говорят американцы: mutually assured destruction — взаимно гарантированное уничтожение, которое ранее удерживало ядерные сверхдержавы от нападения друг на друга). Но, как уже говорилось, «собственные человеческие» нравственные принципы трещат под натиском прогресса, а проще: когда кому-то становится выгодно делать бизнес на нарушении этих самых принципов. Когда эпатаж пошлости становится эффективным средством рекламы. А что касается взаимного согласия, то опять же, это согласие при первом удачном случае немедленно нарушат те, кто почувствует себя сильнее и при этом не будет морочить себе голову моральными соображениями (ситуация с Югославией и Ираком наглядно демонстрирует, что было бы с нами без средств ядерного сдерживания).
Потому вполне закономерно общество без веры практически обречено на непрерывную культурно-нравственную деградацию, равно как и на то, что никакие «общечеловеческие ценности» не смогут уберечь от прихода к власти циничных и преступных, а оттого часто более энергичных людей — в этом плане верующие люди, осознающие непрерывную борьбу добра со злом в мире, на самом деле выглядят более рациональными, чем либеральные гуманисты, которых принято считать прагматиками. Но исходя из этого можно сделать простой объединяющий вывод: даже руководствуясь элементарным здравым смыслом обществу целесообразно, и просто выгодно быть религиозным, исходя из самого естественного инстинкта самосохранения. В конце концов, как говорил В.Г.Белинский, «разум дан человеку для того, чтобы он разумно жил, а не для того только, чтобы он видел, что неразумно живет».
