Интервью с протоиереем Георгием Митрофановым, участником Всезарубежного пастырского совещания в г. Наяк (8−12 декабря 2003 Г.)
— Отец Георгий, завершилось расширенное Всезарубежное пастырское совещание на тему «Путь Русской Зарубежной Церкви в прошлом и будущем». Не могли бы Вы прокомментировать работу совещания, а также рассказать о его результатах? Какова предыстория этого совещания, и почему от Московского Патриархата в нем принимали участие именно архимандрит Тихон (Шевкунов), протоиерей Максим Козлов и Вы?
— Всезарубежное пастырское совещание, проходившее с 8 по 12 декабря 2003 года в г. Наяк, может считаться в каком-то смысле слова эпохальным событием в истории взаимоотношений Русской Православной Церкви в России и Русской Православной Церкви Заграницей. Впервые после многих десятилетий очень острой полемики представители этих двух частей, как я убежден, единой Русской Православной Церкви имели возможность встретиться друг с другом и поговорить, глядя друг другу в глаза, об очень многих самых больных, самых острых вопросах, различное понимание которых разделяло эти две половины единой Церкви на протяжении многих десятилетий. Ценность Всезарубежного пастырского совещания состоит в том, что на нем присутствовали практически все священники и епископы Русской Православной Церкви Заграницей, за исключением нескольких человек. Но главным образом общение на этом совещании происходило между священниками Русской Православной Церкви в России и Русской Православной Церкви Заграницей.
С нашей стороны на совещании участвовали архимандрит Тихон (Шевкунов), протоиерей Максим Козлов и я, протоиерей Георгий Митрофанов. Такой выбор участников с нашей стороны не является случайностью. Он обусловлен прежде всего тем, что при активном участии архимандрита Тихона в прошлом и позапрошлом годах прошли две церковно-исторические конференции, на которых представители Русской Зарубежной Церкви и представители российской исторической и церковно-исторической науки могли впервые по-настоящему фундаментально обсудить вопросы истории двух частей Русской Православной Церкви. Впрочем, на второй конференции, проходившей в прошлом году в Московской Синодальной библиотеке, по благословению Святейшего Патриарха Алексия присутствовали и представители нашего духовенства. Архимандрит Тихон сумел на этих конференциях найти такой состав участников, которые не только дискутировали друг с другом, но и, проявляя искреннюю заинтересованность в решении спорных вопросов, подчас приходили к единому мнению, в связи с чем выпускались коммюнике.
Относительно участия протоиерея Максима Козлова… Будучи многолетним преподавателем курса сравнительного богословия в Московской Духовной Академии, протоиерей Максим вероятно является одним из наиболее компетентных специалистов в том сложном вопросе, который выдвигается представителями Русской Зарубежной Церкви в полемике с нами: вопросе об экуменизме.
Мое участие в этой встрече также не было случайным. Дело не только в том, что я участвовал в прошлогодней конференции и мой доклад «Русская Православная Церковь и основные этапы антибольшевистского движения (1917−1945)» вызвал очень благожелательное отношение представителей Зарубежной Церкви. Но также в том, что я на протяжении практически всей своей церковно-исторической деятельности занимаюсь проблемой взаимоотношений Русской Православной Церкви в России и Русской Православной Церкви Заграницей (с 1988 года я преподаю курс истории Русской Православной Церкви в XX веке в Санкт-Петербургских Духовных школах). Собственно первым опытом в попытке осмыслить эти взаимоотношения стала моя работа, появившаяся в 1991 году в журнале «Христианское чтение», а затем изданная в 1995 году отдельной книгой под названием «Православная Церковь в России и эмиграции в 1920-е годы». Я писал эту книгу довольно быстро в связи с тем, что у нас стали образовываться приходы Зарубежной Церкви, и покойный митрополит Иоанн, очень переживавший это, благословил мне как можно скорее дать объективную картину взаимоотношений Русской Православной Церкви в России и за границей, рассказав о появлении Русской Зарубежной Церкви. Вот почему в моей книге пространно приводились документы не только нашей Церкви, но и Церкви Зарубежной, причем документы, никогда ранее у нас не издававшиеся, полные тексты которых были опубликованы в конце данной книги. Все эти годы, имея в частности ввиду и то, что еще в 1991 году я работал в архиве Синода Зарубежной Церкви в Государственном архиве Российской Федерации, я занимался данной проблематикой.
— Скажите, на каких позициях изначально стоял отец Николай Артемов, и изменились ли они к настоящему моменту? Если изменились, то были ли заметны подобные процессы в сознании духовенства Русской Православной Церкви Заграницей во время пастырского совещания?
— Я думаю, что не только его позиции, но и позиции многих представителей зарубежного духовенства меняются. Но сейчас можно сказать одно: отец Николай представляет то большинство духовенства Русской Зарубежной Церкви, которое не только открыто к диалогу с нами, хотят его развития, но и видят ближайшую цель — восстановление евхаристического общения между двумя частями Русской Православной Церкви.
Должен сказать (во всяком случае я могу говорить от своего имени), что мы в полной мере не ожидали того, что нам предстояло увидеть. Сразу замечу, что многолетнее изучение истории Русской Православной Церкви Заграницей привело к тому, что у меня сложилось следующее впечатление. Богословское сознание подавляющего числа духовенства Русской Зарубежной Церкви остается на том уровне, на котором находилось богословское сознание таких отцов-основателей Зарубежной Церкви, таких ее богословских авторитетов, как митрополит Антоний (Храповицкий), митрополит Анастасий (Грибановский), архиепископ Иоанн (Максимович), и ряд других выдающихся иерархов прежних десятилетий.
Мне было печально увидеть, что многие молодые священнослужители в своем богословском сознании и, в частности, в своем отношении к Русской Православной Церкви в России занимают позиции, гораздо менее богословски продуманные и духовно сдержанные, нежели у отцов-основателей. Я понимал, что в нашей Церкви после широкомасштабных и крупных гонений, которые она пережила, богословский уровень не мог не понизиться по сравнению с уровнем начала века. Но мне казалось, что Зарубежная Церковь, бережно относившаяся к своим отцам-основателям, в отличие от нас смогла сохранить высокий уровень богословского сознания. Увы, приходится констатировать, что на данном пастырском совещании гораздо более глубокими и серьезными в богословском смысле священнослужителями перед нами предстали люди старшего поколения. Там были представители первой волны русской эмиграции, дети и внуки тех, кто покинул Россию после Гражданской войны, там были представители второй волны эмиграции, покинувшие СССР в годы Второй мировой войны. Среди этих людей я особенно часто чувствовал понимание наших проблем, желание понять наши проблемы, готовность слушать то, о чем мы хотим с ними говорить. Что касается представителей молодежи в духовенстве Русской Православной Церкви Заграницей, то они поразили меня своим разнообразием и разномыслием.
— Может ли это быть связанным с тем, что Россия для них не столь важна, как для представителей прежних поколений эмиграции?
— Отчасти это связано с тем, что для некоторых из них Россия перестала быть той основополагающей духовной проблемой, каковой она остается как для представителей второй волны русской эмиграции, так и для потомков первой волны эмиграции. Отчасти это связано с тем, что уровень богословского образования, боюсь, весьма понизился в Русской Православной Церкви Заграницей. И, кроме того, я боюсь еще и того обстоятельства, что довольно большое влияние на представителей молодого духовенства оказали те, впрочем весьма немногочисленные, но довольно активные представители патриархийного духовенства, которые по каким-то причинам перешли в Русскую Зарубежную Церковь и, пожалуй, являются сейчас наименее способными вести диалог с нами. Это понятно по-человечески, хотя лично я никак в полной мере не могу понять причины их перехода. Ведь с самого начала своего существования Русская Православная Церковь Заграницей провозгласила идею о том, что как только рухнет безбожный режим и возникнет возможность для проведения свободного Поместного Собора, духовенство Русской Православной Церкви Заграницей будет участвовать в этом соборе и будет решать проблемы восстановления церковного единства. Прошло уже более десяти лет с тех пор, как такая возможность появилась, но многие молодые представители русского зарубежного духовенства как будто даже не подозревают о такого рода позиции своих предшественников и наоборот даже пытаются углубить разделение между нашими Церквями. Впрочем, молодые представители духовенства Зарубежной Церкви были разными.
Я вспоминаю выступление одного из священников, который очень жестко, хотя в каком-то смысле справедливо, говорил о желательности для Русской Православной Церкви Заграницей воссоединиться с нами в связи с тем, что ее противопоставленность всем православным Поместным Церквям в скором времени может превратить ее в секту. И такая довольно категоричная позиция высказывалась и другими представителями Русской Православной Церкви Заграницей. Но в целом, я хотел бы высказать именно ту мысль, что меня удивило, насколько молодые представители молодого духовенства мало осведомлены о богословском наследии основателей своей Церкви.
Другая очень интересная для меня проблема. Я довольно скептически относился к тем священнослужителям Зарубежной Церкви, которые пришли в нее из среды американских протестантов. Мне казалось, что этим людям, далеким от проблем русской истории и русской жизни, никогда не переживавшим мучительный отрыв от России, вышедшим из протестантской среды, для которой ощущение своей противопоставленности, а, значит, избранности, является нормальным, из-за чего они, возможно, и оказались в Русской Зарубежной Церкви, противостоящей всем остальным Поместным Церквям, — мне казалось, что для этих людей не так существенна тема восстановления нашего церковного единства. Приятной неожиданностью для меня явилось то, что многие, даже подчас не говорившие по-русски, священнослужители Зарубежной Церкви из числа англоязычных американцев не только выказывали искреннее желание вести диалог и восстановить евхаристическое общение, но и просили у нас прощения за резкие и часто неумные выступления своих коллег. Не обремененные этим многолетним, продолжавшимся по сути дела более семи десятилетий, противостоянием, эти люди по-пастырски подходили к нашему диалогу. В частности, у некоторых из них вызывало естественное и вполне оправданное изумление и возмущение очень жестокое отношение ряда выступавших на совещании к митрополиту Сергию (Страгородскому), когда, начиная с критики его политики, те переходили на критику его личности, личности очень противоречивой, очень трагической и, безусловно, очень значимой в истории Церкви. Они, представители конвертов или обращенцев, как их называют за рубежом, проявляли себя с очень хорошей стороны. И я благодарен им за такое подлинно пастырское желание уврачевать наше противостояние.
Мне очень понравился ряд русского зарубежного духовенства из среды наиболее авторитетных протоиереев. Помимо отца Николая Артемова я бы назвал еще отца Александра Лебедева, отца Петра Перекрестова, отца Георгия Ларина… У меня даже нет желания перечислять всех, потому что было очень много священнослужителей, общение с которыми доставляло мне глубокую человеческую и пастырскую радость. То общение, которое было у меня с архиереями Русской Зарубежной Церкви (тут я безусловно уже не буду перечислять владык по именам), в большинстве случаев вызывало у меня очень добрые чувства. Они на равных выступали в нашем диалоге, будучи активными его участниками и проявляя удивительную открытость в своем отношении к нам. Хотя среди них были люди, позиция которых вызвала у меня большую печаль.
Вот, я уже сформулировал одну из проблем: проблему того, зачем этот диалог нужен им. Я понял это так, что он им нужен для того, чтобы повысить свой богословский уровень. Ибо мне было очень странно в разговорах со священниками Зарубежной Церкви в ряде случаев выяснять, что я лучше их знаю их историю, мне лучше, чем им, известно богословское наследие их отцов-основателей. Это печально. Мы сами страдаем от незнания собственного исторического прошлого. Но я предполагал, что они, будучи столь немногочисленными и столь тесно связанными с идеей сохранения русской православной традиции за рубежом, более бережно к этому относятся.
С другой стороны должен отметить и следующее. В общении с перечисленными мною священнослужителями и рядом владык, которые очень по-доброму и с подлинной архипастырской любовью относились к нам, я находил гораздо большее понимание, чем часто нахожу в общении со священнослужителями у нас. Я как церковный историк и священник все 15 лет своего преподавания и пастырского служения постоянно сталкиваюсь с тем, что для многих наших священнослужителей, причем не только молодых, но и пожилых, история Русской Церкви не представляется значимой, а уж тем более история русского церковного зарубежья. А ведь эта история могла бы предложить нам уникальный опыт существования Церкви по определениям Поместного Собора 1917−1918 годов, которые невозможно было реализовать у нас, но которые были реализованы у них. Я часто поражался индифферентным отношением наших священнослужителей к опыту Церкви, которая вот уже на протяжении многих десятилетий сохраняет русскую православную традицию в условиях секуляризованного плюралистического западного общества, того общества, которое складывается теперь и у нас, и в котором нам теперь предстоит сохранять нашу русскую православную традицию. Их опыт нам очень необходим. Он должен быть нами востребован. Собственно, и они тоже жили все это время не в столь легких условиях, чтобы сохранить для нас бережно вывезенное ими из России: ту самую духовную традицию русской церковной жизни предреволюционного периода.
— Отец Георгий, не могли бы Вы подробнее рассказать о ходе Всезарубежного пастырского совещания? Ведь Вы принимали в нем самое деятельное участие, выступив с докладом «Новые мученики и исповедники Российские».
Уже в первый день мы почувствовали, что до четверти участников склонны были вести с нами довольно жесткую полемику, предъявлять нам определенного рода обвинения в «сергианстве» и экуменизме. Первый доклад архиепископа Берлинского и Германского Марка «Путь Русской Зарубежной Церкви в прошлом и будущем» был очень взвешенным и объективным. Уже задавая вопросы архиепископу Марку, эти непримиримые священники даже своему архипастырю предъявляли претензии за то, что он является сторонником нашего диалога. Таким же острым был и круглый стол «Русская Зарубежная Церковь на сегодняшний день», когда прежде всего владыке Марку пришлось выслушивать вопросы и комментарии критического характера, связанные с тем, что он является сторонником развития нашего церковного диалога.
Трудная задача была у архимандрита Тихона во время его доклада «Монастыри и монашеская жизнь в современной России», прозвучавшего во второй половине первого дня заседаний. В докладе с таким названием ему фактически нужно было обозначить позицию Московского Патриархата в отношении к Русской Православной Церкви Заграницей. Сама тема доклада была затронута им лишь отчасти. Основное же внимание в своем докладе он сосредоточил на осмыслении нашей Церковью пройденного ей исторического пути. Было сказано о принятии документа «Основ социальной концепции Русской Православной Церкви», а именно той его части, где говорится о том, что в ряде случаев, когда государство требует от членов Церкви исполнения требований недопустимых с позиции христианского вероучения или норм христианской этики, Церковь может отказать в повиновении и призвать своих чад к мирному гражданскому неповиновению этим требованиям. Также архимандрит Тихон приводил слова Святейшего Патриарха Алексия, сказанные им еще в 1991 году, в которых Предстоятель нашей Церкви свидетельствовал о том, что никоим образом не отрекаясь от личности и не подвергая сомнению подвиг патриарха Сергия, мы, тем не менее, не можем признать единственно правильной его линию церковно-государственных отношений, обозначенную в Декларации 1927 года, и не считаем ее документом, которым мы ныне руководствуемся. Кроме этого, архимандрит Тихон приводил примеры из нашей новейшей истории, с очевидностью демонстрировавшие независимую позицию Русской Православной Церкви (непоминовении Святейшим Патриархом Алексием властей во время Божественной литургии в Кремле на праздник Преображения в 1991 году, об отказе нашей Церкви признать так называемые «екатеринбургские останки» мощами убиенных Царственных страстотерпцев не смотря на сильнейшее давление, которое оказывалось со стороны светского государства). Соединив эти и другие факты, архимандрит Тихон указывал на то, что тем самым наша Церковь фактически обозначила свою независимую позицию по отношению к государству.
В своем выступлении отец Тихон подчеркнул вопиющую неосведомленность части клира Русской Православной Церкви Заграницей как о положении Церкви в нынешней России, так и о исповедническом пути, пройденном архиереями, священниками и мирянами России в годы гонений от безбожной власти. Была высказана убежденность, что опыт существования Церкви Христовой в богоборческом государстве в прошедшем веке еще ждет своего исторического, агиографического и богословского осмысления, и, несомненно, именно этот опыт будет тем бесценным вкладом, который Русская Церковь принесет в сокровищницу Вселенского Православия.
Многими доклад отца Тихона был услышан, хотя и не всеми. Поэтому начавшийся в конце первого дня работы круглый стол «Теперешнее положение Церкви в России» представлял собой опять таки выяснение того, а так ли уж наша Церковь изменилась… На этом круглом столе в коротком восьмиминутном слове протоиерей Максим Козлов попытался рассказать о новых тенденциях в нашей церковной жизни, связанных с катехизацией, работой с молодежью и т. д. Вот эта попытка перевести разговор на обсуждение актуальных современных проблем нашей церковной жизни, впрочем, актуальных не только для нас, но и для них, часто натыкалась на бессодержательные вопросы, в которых речь шла о том, что мы должны покаяться в «сергианстве», экуменизме, что митрополит Сергий разрушил церковную жизнь в нашей стране и т. д.
После первого дня совещания, когда своеобразным образом был «выпущен пар» у тех участников, которые с одной стороны были настроены подозрительно, недоброжелательно и не видели перспективы не то что в восстановлении евхаристического общения, но даже в развитии диалога, второй день стал проходить более содержательно. Аудитория видела, что те, кто не заинтересован в диалоге, на самом деле не могут предложить ничего более, кроме традиционных заклинаний, направленных на обличение «сергианства» и экуменизма, даже без выяснения того, а что же это такое по существу.
Второй день начался с доклада протоиерея Николая Артемова «Сергианство» и положение Русской Православной Церкви согласно Указу N362″. Будучи последовательным сторонником основных принципов организации церковной жизни, на которых основывается Русская Зарубежная Церковь уже много десятилетий, отец Николай не был склонен односторонне резко критиковать позицию митрополита Сергия. Он подвергал ее, на мой взгляд, очень обоснованной и хорошо аргументированной критике. Но показательно, что ореол сторонника диалога с Московской Патриархией, который существует вокруг отца Николая, и его гораздо более глубокая, разносторонняя и эрудированная, чем у других выступавших, позиция вызвали критику самых «твердокаменных» противников диалога. Я хотел бы подчеркнуть, что противники диалога не выступали с докладами, а только задавали вопросы, комментировали с места выступления других докладчиков. Когда я слушал их нападки на отца Николая Артемова, вопросы, задававшиеся как обличения, а также резкие комментарии с их стороны, которые, как мне показалось, ошеломили его, на меня вдруг пахнуло советским духом. Я потом сказал отцу Николаю, что ему, наверное, прежде чем делать доклад, достаточно живой, эмоциальный, а потому, возможно, недостаточно структурированный, нужно было заявить, что он осуждает «сергианство» и экуменизм. Использовав такого рода риторический прием, он мог бы дальше говорить о том, что он хотел сказать, после чего вопросов бы не было. Все это мне очень напомнило тот уровень полемики, который нашей Церкви навязывался в советское время, и от которого мы постепенно освобождаемся. Я был очень удивлен, увидев это у зарубежников. Поэтому отцу Николаю пришлось пережить достаточно сложную полемику.
Далее был круглый стол на тему «Русская Православная Церковь Московского Патриархата в годы Советской власти». В этом круглом столе пришлось участвовать и мне. Я думал, о чем мне нужно будет говорить. Потому что мой доклад, который должен был прозвучать в третий день, носил название «Новые мученики и исповедники Российские», т. е. был по теме, с которой я связан в силу того, что уже около 10 лет являюсь членом Синодальной комиссии по канонизации святых. И в своем выступлении на круглом столе я решил поговорить о новомучениках, чтобы сбить тот, способный завести нас в тупик, тон, который навязывали совещанию очень немногочисленные его участники. Необходимо еще раз подчеркнуть, что в перерывах, во время трапез очень многие священники, в том числе пожилые, подходили к нам и извинялись за своих молодых собратьев, за их невежество и нетерпимость.
Так вот, в начале своего выступления за круглым столом я сначала подчеркнул, как много времени в нашем действительно беспрецедентном и уникальном диалоге мы тратим на постоянное воспроизведение обвинений в «сергианстве» и экуменизме в адрес Московского Патриархата. Я добавил, что в такой атмосфере мы вряд ли сможем прийти к какому-то консенсусу, если мы вместе не помолимся, причем помолимся не только ко Христу и Пресвятой Богородице, но также святым. Так я предложил обратиться в молитве к святым новомученикам, которые в отличие от нас, сидевших за круглым столом, реально участвовали в тех драматичных событиях. Я воспроизвел, учитывая, увы, неосведомленность значительной части аудитории зарубежного духовенства, события того исторического этапа, когда от митрополита Сергия стали отделяться крупные церковные иерархи, критиковавшие его церковную политику после 1927 года. Затем показал, сколь различны были позиции тех, кто выступал с критикой митрополита Сергия: от формального сохранения подчинения ему с оставлением за собой права не выполнять те его решения, которые представлялись недопустимыми с христианской точки зрения, до полного разрыва евхаристического общения и канонического подчинения, и даже до обвинения его в ереси. Я перечислил эти направления церковной антисергиевской оппозиции и отметил то, что ряд ее представителей прославлены нашей Церковью на юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года. Это вызвало большое удивление и, хочу отметить, радость многих. В то же время, отметил я, в числе прославленных в соборной канонизации 1981 года новомучеников Русской Церкви, которая произошла в Зарубежной Церкви, присутствуют те, кто сохранял верность митрополиту Сергию и сейчас мог бы быть обличенным в этом зале как «сергианин». Значит, у вас с нами есть общие святые, сказал я. Точно также, если заходит речь о покаянии в «сергианстве», то какое еще нужно покаяние, если наша Церковь своей канонизацией собора новомучеников, в котором присутствуют и столь почитаемые Зарубежной Церковью иерархи, как митрополит Кирилл (Смирнов), митрополит Агафангел (Преображенский), епископы Виктор (Островидов), Серафим (Звездинский), канонизацией всех тех, которые поминали митрополита Петра (Полянского) как Предстоятеля Русской Православной Церкви, подчеркнула, что мы должны ощущать себя продолжателями не только политики митрополита Сергия, но и политики других иерархов. Я напомнил, что все разногласия между «кирилловцами», «иосифлянами» и «сергианами» были инспирированы ГПУ. Мы должны подняться над этими разделениями. За круглым столом я сказал, что политика митрополита Сергия была во многом ошибочной, как ошибочной была позиция митрополита Иосифа, обвинявшего митрополита Сергия в ереси. Но была ведь позиция митрополита Кирилла, который никогда не ставил под сомнение каноничность митрополита Сергия, благодатность духовенства, сохраняющего ему каноническую верность. Митрополит Кирилл только потому не вступал с митрополитом Сергием в евхаристическое общение, что не обнаруживал с ним единомыслия, необходимого для этого. Он писал митрополиту Сергию о том, что безусловно благодатная евхаристия митрополита Сергия была бы им обоим во осуждение, если бы они приступили к ней вместе, будучи на столь различных позициях в отношении понимания места митрополита Сергия в русской церковной иерархии и подлинного пути сохранения русской церковной жизни.
Во время первого дня заседаний было принято решение приветствовать аплодисментами только выступления докладчиков, но не аплодировать тем, кто выступает на круглых столах. Однако после моих слов раздались очень сильные аплодисменты. Причем, я видел, что аплодировали и те, кто был настроен весьма критично. Потом начались вопросы. Действительно, было трудно возражать, когда я предлагал нашим зарубежным братьям обратить свои взоры к новомученикам, прославленным и нами и ими. Но вопросы были разными. И в частности один из пожилых священников, который является сыном одного из активных деятелей антикоммунистического эмигрантского движения, задал вопрос о том, как наша Церковь относится к Белому движению. Я заметил, что каждый раз 7 ноября я начинаю день со служения панихиды на Смоленском кладбище у могилы юнкеров, которые погибли в первые дни после октябрьского переворота. Я рассказал о том, как многие годы окормляю Отряд юных русских разведчиков имени генерала Дроздовского, считая, что воспитание юношества на примерах героев Белой борьбы является очень важной составной частью возрождения в нашей молодежи подлинного патриотизма. А потом один из священников, являющихся, по-моему, внуком эмигрантов первой волны, подошел ко мне, пристально посмотрел и сказал: «Откуда Вас такого выкопали в России? Вы, прямо как мы, воспринимаете русскую историю».
Думаю, что вот это был момент, когда они вдруг почувствовали, что их недоверие и недоброжелательство по отношению к нам совершенно излишни. Конечно, первое слово сказал архимандрит Тихон, кто-то отозвался на очень интересные рассуждения отца Максима Козлова о проблемах современной церковной жизни. Но когда было упомянуто, что нас связывает кровь святых новомучеников, нами прославленных и почитаемых, когда я упомянул, что лично для меня основополагающими принципами духовного воспитания является ориентирование современной молодежи на историю русского антибольшевистского движения, и при этом мое священноначалие не наказывает и не запрещает меня, они поняли, что, оказывается, в России происходит много такого, что они или не знали, или не до конца понимали.
Вечером этого же дня у нас начался перерыв заседаний, что было очень хорошо, поскольку мы отправились в Нью-Йорк на всенощное бдение, а затем на следующий день присутствовали на праздновании престольного праздника Синодального собора Русской Зарубежной Церкви и присутствовали там на литургии. Причем, мы присутствовали на литургии как просто молящиеся. Но во время причастия клириков Русской Православной Церкви Заграницей мы покинули солею, на которой простояли всю службу, и вышли из храма. После этого многие из них подходили к нам и, обнимая нас, говорили, что им было очень печально ощущать, что они не могут теперь причаститься вместе с нами. Это было очень важное признание, причем признание со стороны пожилых священников, которые всю свою жизнь провели в противостоянии, как им казалось, «советской» Церкви, Церкви Московской Патриархии. Они что-то открывали для себя в этот день.
— Как же после этого прошел третий день заседаний?
— Третий день, 11 декабря, открывался моим докладом о новомучениках. На этом докладе я поставил перед собой несколько иную задачу: я попытался рассказать им, во-первых, об основных этапах гонений на Русскую Церковь, познакомив их со статистикой о реальном числе жертв среди нашего духовенства, которая, как я с удивлением обнаружил, была им недоступна до последнего времени, во-вторых, о тех проблемах, которые возникают у Синодальной комиссии по канонизации в связи с тем, что многие из репрессированных священнослужителей, прошедших страшные пыточные следствия во время третьего и четвертого всплесков гонений (1929−34 и 1937−41 года), оказались в очень тяжелых условиях. Я увидел, что, знакомившиеся с историей новомучеников в основном через книгу протопресвитера Михаила Польского, многое написавшим по воспоминаниям или понаслышке, когда увидели реальную картину происходившего, — сколь многие священнослужителей, оказавшиеся в тяжелейших условиях, не выдерживали истязаний и давали признательные показания (в том числе в отличие от Зарубежной Церкви не прославленный нами по этой причине епископ Феодор (Поздеевский)) — они были шокированы и потрясены. Я увидел в них именно то, к сожалению почти полностью утраченное русскими людьми, но свойственное многим русским до революции, чувство или способность непосредственно ужаснуться, быть глубоко потрясенным, даже заплакать, когда человек узнает что-то страшное о жизни. Мне приходилось иллюстрировать свой доклад некоторыми выразительными эпизодами. И я доказал им самое главное, как мне показалось: что их соборная канонизация, проведенная без серьезной предварительной работы в 1981 году, оказалась во многом небезупречной.
Дело в том, что мы в России получили возможность прославлять новомучеников только в начале 1990-х годов. К настоящему времени прославлено около полутора тысяч новомучеников. Но при этом дело каждого новомученика, если он погибал в результате следствия или после вынесения ему смертного приговора, нами изучалось. У нас есть хотя бы маленькое, но житие каждого новомученика, чего нет у Зарубежной Церкви в отношении многих. Для них это было неожиданностью. Они поняли, насколько сложная была ситуация: ведь, наверное, до 90% попадавших под следствие священнослужителей давали признательные показания. Они это предположить не могли. Более того, мною было показано, что мы довольно широко подошли к возможности канонизации. Мы допускали канонизацию даже тех, кто оговорил себя, но при том только себя. Если же человек оговаривал других и эти другие погибали, или же являлся секретным сотрудником НКВД, то он никак не мог быть прославлен. Они даже этого не понимали в полной мере все эти десятилетия. Они говорили, что священнослужители Московской Патриархии — переодетые служители ЧК, но что это значит, не понимали. Они не понимали, сколь глубоко проникло ГПУ и НКВД внутрь церковной иерархии. Но когда я показал им, что действительно были такие люди, но отнюдь не все наше духовенство было таким, для них это стало серьезной пищей для размышления.
Мне потом был задан вопрос, а почему мы в России прежде проведения канонизации добиваемся реабилитации репрессированного духовенства? Я ответил, что новомученики, конечно, не нуждаются в какой-либо реабилитации со стороны государства, ибо коммунистическое государство в каком-то смысле убивало христиан заслужено, потому что христиане были его врагами: они были служителями Божьими, а государство было сатанинским. Но я объяснил вопрошавшим, что только после того, как тот или иной репрессированный человек реабилитирован, появляется возможность получения более полной информации о его следственном деле. Без реабилитации мы можем получать только ту информацию, которую нам дают архивы ФСБ. После реабилитации можно получить более полную информацию, даже следственное дело в ряде случаев.
— Можно ли сказать так, что реабилитация какого-либо репрессированного человека фактически закрепляет понимание того, что государство более не рассматривает его как врага?
— Отчасти можно сказать и так.
Далее был круглый стол, на котором некоторый священнослужитель, один из главных противников нашего диалога, поразил меня своей некомпетентностью и неосведомленностью, притом, что он являлся одним из преподавателей Джорданвильской семинарии. Он стал говорить, например, о том, что упомянутые мною архиепископ Иларион (Троицкий) и митрополит Анатолий (Грисюк), которых я назвал новомучениками, почитаемыми обеими нашими Церквями, не входят в число священномучеников, прославленных в 1981 году. Из зала стали раздаваться недоуменные голоса «Как же так? Мы же всегда их почитали, они же изображены на наших иконах». «Да, они изображены на иконах, — ответил он. — Но эта икона была написана тогда, в суете, а вот сейчас составлены списки, в которых этих людей уже нет». Тогда стали выступать другие зарубежные священники: «Эти списки мы видели, но это нас удивляет. Почему какие-то „сергиане“ из них исключаются, а какие-то остаются?» В частности, был назван митрополит Евгений (Зернов), один из активных участников подготовки «Соловецкого послания». После этого я обратился к аудитории с замечанием о том, что мы были более правы, когда, не торопясь и индивидуально подходя к каждому новомученику, проводили канонизацию: «Вот вы пошли по другому пути и теперь уже точно не знаете, кого вы почитаете. Кто-то у вас с иконы вдруг исчезает, кто-то другой на этой иконе должен появиться». Это был серьезный аргумент. Как и еще один аргумент, который мне пришлось употребить: они, проводя свою канонизацию второпях, прославили всех убиенных вместе с царской семьей, в том числе их слуг, среди которых были католик и протестантка. Я обратил их внимание на то, что мы на это не решились. Из зала прозвучала мысль, что святость их подвига может быть приравнена к святости тех язычников, которые принимали Крещение кровью, погибая вместе с христианскими мучениками первых веков. Со своей стороны мною было замечено, что такое мнение было высказано у нас, но у нас оно было сочтено очень либеральным. «Удивительно, — сказал я, — что такие либеральные мнения я слышу здесь, где всегда выступают с позиций строгого консерватизма и нас обвиняют в либерализме». Безусловно, таким образом пришлось полемически заострить диалог. Но мне опять нужно было показать, насколько мы близки по сути в нашем восприятии канонизации новомучеников.
После сорокаминутного доклада, мне пришлось отвечать на вопросы около полутора часов. И диалог был довольно интересным, подчас принимая несколько эмоциональный характер. Так, например, снова поднялись выступавшие уже по несколько раз противники, и среди высказанных ими мыслей была та, что хотя мы в России и прославили новомучеников, мы не имели на это права, потому что мы — якобы продолжатели дела Сергия. А на мое замечание, что большинство прославленных нами были «сергианами», было заявлено, что грех «сергианства» не смывается даже мученической кровью. Такого рода заявления вызвали резкую реакцию большинства присутствовавших в зале. Тогда я обратил их внимание на то, что позиция столь нетерпимых участников совещания заводит наш диалог в тупик. Сначала нас обвиняли, что мы не чтим новомучеников. Когда мы их прославили, нам говорят, что мы не имели права их прославлять. И затем, продолжая свою полемическую линию, я предложил им просто сформулировать свое «кредо»: что, видимо, мы плохи уже по одному тому, что мы вообще сохранились, что не все духовенство было уничтожено, и что нам остается лишь попросить у них прощения за то, что нас не убили, что мы остались и теперь еще провели канонизацию… Послышался смех и аплодисменты именно потому, что, доведя точку зрения этих «ревнителей» до абсурда, я лишний раз показал, что такого рода ригоризм на самом деле не имеет ничего общего с подлинным христианским отношением к тому, о чем мы говорим, к подвигу наших новомучеников.
В результате получилось, что первая половина третьего дня заседаний опять была посвящена новомученикам, и опять новомученики нас объединили. Потому что после моего выступления и ответов на вопросы ко мне подошел один из их епископов, обнял меня, и просил не обращать внимания на высказанные противниками диалога крайние мнения. После своего выступления я почувствовал, что у нас начался настоящий диалог, что за 3 дня атмосфера совещания кардинально изменилась. Поэтому, почувствовав некоторое облегчение, я, несколько шутя, сказал, что после такой полемики я предпочту пообщаться с уже почившими нашими зарубежниками, и отправился на очень значимое для меня Ново-Дивеевское кладбище, на которое я мечтал попасть многие годы. На этом кладбище похоронены многие выдающиеся люди русской эмиграции, на нем находится памятник чинам Русского корпуса… Поездка на кладбище, на мой взгляд, сыграла не меньшую роль для углубления нашего диалога.
— Отец Георгий, заседания синхронно переводились на английский язык. Неужели это было так сильно востребовано?
— Как я уже говорил ранее, меня удивил взвешенный и объективный подход представителей зарубежного духовенства из числа обращенных из протестантства. Дело в том, что многие из них не говорили по-русски. Для них и велся синхронный перевод.
Мне запомнилось выступление иеромонаха Трифона, одного из таких американцев норвежского происхождения, который совершенно не говорил по-русски. Он был очень пожилым человеком, в прошлом психологом. По причине плохого самочувствия он с трудом говорил. Отец Трифон сказал, что он совершенно не приемлет подобную прозвучавшей на совещании нехристианскую критику митрополита Сергия, настояв на том, что христианин не может так относиться ни к кому, даже к архипастырю, который заблуждался. Как психолог и психиатр с многолетней практикой он при просмотре записи интронизации митрополита Сергия в 1943 году видел перед собой очень больного человека, производившего такое же впечатление, как люди, прошедшие нацистские концлагеря. Он также добавил: «Меня поражает бесчувствие тех людей, которые так неуважительно дерзают говорить об этом человеке». Это было блистательное выступление человека, который проявил себя как подлинный пастырь. Он обратил вдруг внимание на то, что люди, казалось бы, столь озабоченные судьбой Русской Церкви, совершенно не замечали. Я выразил ему признательность за его добрые слова.
Но вскоре выступил один из молодых священников, который заявил, что наши Церкви могут не только вступить в евхаристическое общение, но даже полностью объединиться, если мы анафематствуем митрополита Сергия. «Это будет лучшим отказом от „сергианства“, — сказал он. — Вы готовы анафематствовать митрополита Сергия?» Увидев, что этим абсурдным вопросом мы опять заходим в тупик, я ответил ему следующим образом: «Я — нормальный священник, а не младостарец, который готов лично анафематствовать любого архиерея». В зале раздался смех и аплодисменты, и опять ситуация вернулась к нормальному диалогу.
— А что Вы могли бы сказать о круглом столе на тему «Экуменизм», который состоялся в тот же третий день заседаний?
К сожалению, по причине отъезда на Ново-Дивеевское кладбище мне не удалось присутствовать на этом круглом столе, в котором принимал участие отец Максим Козлов. Однако мое возвращение по его завершении лишний раз убедило меня в том, что и отец Максим со своей стороны во многом помог освободиться от своих стереотипов тем, кто еще сомневался в нашем правильном отношении к экуменизму.
— Каковы, на Ваш взгляд, итоги Всезарубежного пастырского совещания?
Собственно, третий день заседаний был для нас последним, потому что в пятницу мы покинули пастырское совещание и уехали в Нью-Йорк. Как известно, 12 декабря на совещании была принята резолюция и утверждено обращение участников совещания к начавшемуся, 13 декабря, Архиерейскому Собору. После принятия обращения несколько священников позвонили нам с совещания и с радостью рассказали о том, что в обращении явно присутствует та тенденция, которая возобладала на совещании. Подавляющее большинство священства Русской Православной Церкви Заграницей (а обращение было принято даже единогласно) теперь уже не выступает против диалога с Русской Православной Церковью в России. Итак, диалог между двумя частями Русской Православной Церкви начался.
Нам удалось донести до зарубежного духовенства то, о чем они мало знали: о той огромной работе, которая была проделана в нашей Церкви в последние годы. Самое главное состоит в том, что мы обозначили для них те аспекты мученического пути Русской Церкви в России, которые, может быть, и были известны им, но которым они не придавали должного значения. Вот это самый главный результат нашей встречи.
Состоится или нет визит митрополита Лавра в Москву в январе 2004 года, я не знаю. Но общение с ним было очень светлым. Он вел себя по отношению к нам не просто доброжелательно, но подлинно архипастырски. Я думаю, именно с присутствием владыки Лавра на совещании во многом было связано то наше ощущение, что большая часть епископата Зарубежной Церкви относилась к нам доброжелательно. Во время совещания мне доводилось общаться со многими епископами и священниками. После этого общения я чувствовал, что они, конечно, — наши братья, и более того, они — сослужители нашей единой Церкви.
А в завершение нашей беседы мне хотелось бы отметить то лично для меня важное, в чем я убедился после совещания. Я всегда считал не только как преподаватель истории Русской Церкви, но и как священник, что изучение истории Русской Православной Церкви XX века — это одновременно ключ к постижению и актуальных проблем современности и путей их решения как за рубежом, так и здесь. Церковная и гражданская история России XX века, в частности, история русского зарубежья и Белого движения, и, вообще, история русского антикоммунизма здесь в России и за рубежом являются важными аспектами нашего самопознания. Одной из величайших заслуг Русской Православной Церкви Заграницей перед нами является то, что в условиях, когда в России Церковь уничтожалась и потом использовалась властями, будучи вынужденной молчать по многим актуальным проблемам, они все эти десятилетия не только пытались говорить обличающую богоборческую сущность большевизма, правду о том, что представляет собой это движение. Они дали глубокое богословское обоснование того, почему коммунизм оказывается не просто не совместимым с христианством, но оказывается его врагом, в каких бы формах он о себе не заявлял. Заканчивая свое выступление на пастырском совещании, я сказал о том, что собор прославленных нашей Церковью в 2000 году новомучеников — это стена, которая воздвигнута между Русской Православной Церковью и коммунизмом. Эта стена останется непреодолимой для коммунизма в том случае, если мы останемся верными заветам наших новомучеников. Образ собора новомучеников, отсекающий нашу Церковь от зла и являющийся основанием для нашего объединения во благе и истине, большинством участников совещания был принят как очень важный. Если у нас нет сил решить какие-то проблемы, будем молиться не только Христу, но и святым, в первую очередь тем святым, с которыми непосредственно были связаны проблемы, которые мы сейчас пытаемся решить. Мне было важно ощутить на этом пастырском совещании, что собор святых — это не просто своеобразная доска почета заслуженных деятелей церковной истории, но составная часть церковной жизни. Святые всегда приходят к нам на помощь, когда мы обращаемся к ним за помощью в попытке решить неразрешимые проблемы. Ценность совещания в том и состоит, что мы почувствовали, как наши общие святые могут нам помогать, просвещая наши сердца духом любви и милосердия. Именно этот момент делает это совещание пастырским совещанием, а не какой-то научной конференцией или общественно-политическим сборищем.
— Можно ли сказать, что нас объединят святые новомученики?
— Так они это уже сделали, в чем я и убедился. Я уверен, что евхаристическое общение будет восстановлено. Притом, не столь существенно в какой именно административно-канонической форме. Важно решить следующую задачу. Зарубежная Церковь, разорвав евхаристическое общение со всеми Поместными Церквями, кроме Иерусалимского Патриархата, находится в очень тяжелом духовном положении. По существу, она находится на границе Вселенского Православия. Решение задачи восстановления евхаристического общения с Русской Православной Церковью будет началом их возвращения во Вселенскую Православную Церковь, из которой, что я хотел бы подчеркнуть, они так и не уходили. Они — Церковь, более того, составляющая часть единой Русской Церкви. Но отсутствие евхаристического общения, столь мучительно переживавшееся нами на совещании, должно быть преодолено. И тогда их традиционный ригоризм может быть даже полезен для Поместных Церквей, склонных к обмирщению и к компромиссу с секулярным обществом нашего времени.
