Дневник деревенского попа

Часть 1

В известном смысле, условно конечно, могу назвать себя сельским священником. Да, здесь, в деревне З., в одной из областей подмосковного региона, официально я не имею прихода, но с другой стороны, вот уже десять лет каждый месяц с группой прихожан я приезжаю сюда. Глуше деревни не найти — несколько сот километров от Москвы, среди лесов и бездорожья. Здесь чистый воздух и абсолютная тишина, если не считать эпизодически раздающихся пьяных воплей немногих оставшихся местных жителей. О каждой поездке по возвращению в Москву я с исчерпывающей полнотой рассказываю за общинной трапезой. Все это записывается на магнитофон и переводится на бумагу. Примерно одна двухсотая объема этого материала вошла фрагментами в некоторые мои статьи — остальное пухлыми томами пылится на полке — «для летописи». Разрушающиеся храмы, заросшие поля, спивающиеся остатки местных жителей («у нас в половине домов продают паленую водку, а в другой половине ее потребляют» — услышал я в этот приезд в одной деревне). Все у врагов видимых и невидимых шло по плану: остатки хрупкой цивилизации неотвратимо погружались в пучину небытия. И вдруг десант энтузиастов из столицы, горящих желанием «переломить негативные тенденции», помочь наладить житье-бытье, поставить его на прочные рельсы «по заветам Святой Руси». Много ли сделано за десять лет? Кратко не скажешь. Вот в этот приезд в деревне В. освятили очередной поклонный крест на месте разрушенной часовни в честь святой Параскевы Пятницы. Крест был до нас установлен поздним вечером накануне — установили на запад, хотя использовали компас. Хотели пройти с молебным пением по деревне (был престольный праздник), но помощники не взяли текст канона. С прекрасным образом святой прошли только с пением величания ей. Не раз бывало, что впервые приезжая в какую-либо деревню, жители которой несколько десятилетий существовали в полном отрыве от Церкви, мы встречались с ветхими стариком или старушкой, которые еще помнили действующий храм или часовню. Они как будто ждали, смерть их не отпускала до тех пор, пока к ним, изнемогшим от бремени лет и трудов, приехала смена. Так было и на сей раз — среди горстки местных был приехавший из соседнего района восьмидесяти четырехлетний старик — сын старосты деревенской часовни.

Вечером освящали дом старосты храма в соседнем селе. Здесь у нас всё шло по плану — «не спеша, но основательно». Все делалось по нашей методике: уборка вокруг и внутри, покраска решеток и остатков входных дверей, мытье фрагментов пола. Первые лампадки, иконы и букеты цветов. На первый ярус колокольни были подняты пустые газовые баллоны (выше не получилось из-за отсутствия лестницы). Проведен свет, устроен первый алтарь (храм был трехпрестольным), совершена первая Литургия. На носу зима, будет время собраться с мыслями, набраться сил и после Пасхи вновь «навалиться». Староста горестным жестом показывает нам покосившийся портик входа в летнюю часть храма, который поддерживают четыре массивные колонны.

«Вот уже месяц как повело, того гляди что рухнет. Как бы кого не зашибло. Ни до кого не можем ни дозвониться, ни достучаться».

Я:

«А как же местные власти, это же памятник, это же наша история, святыня, наконец!»

«Ну что Вы, какие власти?! Им до школ, медпунктов, библиотек нет дела, а Вы про храм».

Внутри храм порадовал чистотой и нарядным иконостасом. Жаль, только дыры в крыше до конца недоделали.

«Говорили мне: не отдавай сразу рабочим деньги, запьют, а я проявила слабину, расплатилась, и они запили, — сетует староста. — Батюшка, не ставьте бутылку с вином на подоконник в алтаре — разобьют стекло и утащат». Посмотрев на хилый замок на дверях храма, я, поколебавшись, забрал всю утварь, положил подальше напрестольное Евангелие — не ровен час — взломают двери и утащат.

Обед. Беседуем, разбираемся с трапезником на счет того, что если даже он один, то никого ждать не должен, а в установленное время нужно садиться есть, не нарушать режим. Бесшумно входит молодой человек в камуфляже. Жестом показываю соседке — иди, мол, навстречу. Человек в камуфляже, покачиваясь, говорит: «Мне батюшку. Мы привезли на кладбище Н. Надо ей грехи отпустить. Где Кирилл?» Один из участников трапезы: «Уехал заграницу» (как раз в это время Патриарх собрался ехать в Сербию). — «Но Вы можете грехи отпустить?» — обращается он ко мне. «Нет. Не могу». «Почему?» «Я приезжий, на отдыхе нахожусь, а хозяин здесь отец С. — к нему надо обращаться». Ничего не поняв, молодой человек продолжает «пьяный полив», настаивая на своем. Я: «Как я могу отпустить грехи умершей, не зная её, кто она, была ли верующей, крещена ли, была ли хоть раз на исповеди и причастии, от чего умерла, наконец (как раз накануне, в аккурат в день полиции, в полицейском участке райцентра повесилась пьяная женщина 34 лет — на следующий день выяснилось, что это была именно она). Так ничего и не поняв, молодой человек ушел восвояси. Думаете, на этом все закончилось? Как бы ни так. Посочувствуйте судьбе сельского священника. Я разное слышал — как били стекла священнику, отказавшемуся отпевать самоубийцу. Это в городе есть варианты — не получилось в одном храме, идут в другой. А тут ты один на 25 километров в округе. Рвутся в дом священника и днём и ночью: батя, давай выпьем, батя, займи денег, батя, давай поговорим, отпусти грехи и т. п. «Вполне вероятно, что вернувшись на кладбище, на вопрос: «Где поп?», молодой человек мог сказать примерно следующее: а) он сказал, что отдыхает и сейчас не может; б) он выпивает с гостями (мог принять бутылку с маслом за бутылку белого вина; в) не захотел, потому что почувствовал, что мало дадим и т. д. и т. п. Вот уровень последних могикан в глубинке. Обращаются к священнику лишь только в самом крайнем случае. Намекают, что не надо долго напрягать — пять-десять минут, не более. В случае с умершим, который может ни разу и «носа не показал» в церковь, по их разумению, священник обязан совершить над ним некий магический обряд «отпущения грехов», а для полноты надо бы еще и помянуть — «выпить с ними стакан бормотухи».

..Иду по деревенской дорожке поздней осенью в поздний час. На всю деревню, в которой осталось 10 человек, болтается, поскрипывая фонарь — он здесь единственный. Небо черное, ни звезды. Темень безпроглядная. Недавно рассказывали, что видели трех волков, а потом еще и огромного дикого кабана на тоненьких ножках. Издали эхом раздается шум от денно-нощно варварски вырубаемого леса. Едва журчит ручей — он становится мелким, так как бобры настроили в нем своих крепостей. Слева руины деревянного Никольского храма. За 10 лет мы восстановили 1/5 его объема (алтарь и притвор). Далее кладбище. На нем покоится монахиня — насельница Спасской обители, находящейся в соседней деревне. Она местная уроженка, умерла в 50-е годы. На кладбище покоятся два «божьих одуванчика» — старушки, ставшие моими духовными чадами. И несколько десятков человек, совершенно далёких от веры и Церкви, умерших от алкоголя, наложивших на себя руки и т. д. Сегодня 40 дней соседу, трудолюбивому старику, жившему в последний год с моторчиком в сердце. Я знаю только его имя, и что зимой он живет в областном центре, где и умер. За 10 лет у нас не было ни одного разговора, он ни разу не зашел в храм.

..Раздался пьяный вопль, каркнула ворона, холодный ветер ударил в лицо. Скучно, грустно. Кто мы, зачем мы, среди кого мы, зачем все? Дошел до края деревни — вот пепелище на месте дома, приобретенного в первый год нашего пребывания супружеской парой из нашей общины. Дом освятили (из местных никто не пришел). Хозяева завезли все свое добро, вплоть до документов. И вот в один из вечеров дом сгорает дотла. Пожарники приехали без воды. Никакого расследования не проводилось. Наиболее вероятный вариант, что был поджёг. Бабушки напротив испугались насмерть, ходили с иконой «Неопалимая Купина», молились. Они дочери последнего дьякона местного храма. Старшая — Елизавета всю жизнь проработала на ткацкой фабрике — «работа изматывала, в день вокруг станков пробегала до 40 км». Однажды поздно вечером в их доме на краю деревни с грохотом вылетела дверь, и ввалились два крупных мужика: «Всем лежать, молчать, убьем, зарежем и т. п.», мат-перемат. Забрали все ценные иконы. «Мы дрожали как кролики, уходя, они пригрозили, что если мы сообщим в милицию, то они подожгут дом». Дверь дома воры подперли металлической палкой. Долго бабушки стучали прутом по металлическому ящику, пока их не услышали и не открыли дверь.

В один из наших первых приездов сюда мы осматривали вышеупомянутый Спасский монастырь. Потом под палящим солнцем с рюкзаками за плечами пошли в деревню З., расположились для передышки в овраге на опушке леса. Слышим звук машины. С удивлением один из нас выглядывает. «Вот они!» — раздался крик. Из-под куста вынырнул автоматчик, следом за которым милицейский чин: «Ваши документы!» — «Вот это да! — невольно воскликнул Н. — Несколько десятилетий живу в Москве и ни разу милиция не требовала документов. А здесь ..», — развёл он руками. Оказывается, бдительная староста той деревни, где мы осматривали заброшенный монастырь, поспешила сообщить в милицию о подозрительных людях. Не надо обольщаться — полностью «глухих и медвежьих» деревень нет. Почти у всех, живущих в них, есть родственники, имеются телефоны — так что «выйти из мира» очень проблематично.

На трапезе читали сборник поучений убиенного о. Даниила Сысоева «Уроки святости». Вот две цитаты из этой книги: «Всегда нужно уметь останавливаться и анализировать, что мы сделали. А мы часто суетимся и работаем без остановки, что в конечном итоге не приносит пользы ни нашей работе, ни нам самим». И: «Христиане не могут быть терпимыми. Тот, кто прозрел, никогда не разделит точку зрения слепца и не скажет: «У тебя свое право на оценку реальности, а у меня свое». Он скажет: «Я прав, а ты нет, так как я зрячий, а ты нет».