СЕРИАЛ «ИДИОТ» НА РТР: ОПЫТ ПРАКТИЧЕСКОГО ИРРАЦИОНАЛИЗМА

Полагаю, было бы весьма несправедливо, если бы православный Интернет не среагировал на, как сейчас принято говорить, знаковое событие телекультурной жизни, значение которого явно вышло за рамки удачной кинопремьеры. Об этом можно судить и по лавине кинокритики, и по неожиданно-ожидаемому эффекту: по данным газеты «Книжное обозрение», впервые за многие годы в лидеры продаж недели попала книга русского классика — «Идиот» Достоевского. Обычно в десятке лидеров мелькают Коэльо с Мураками, Маринина с Донцовой да примкнувший к ним Акунин. Специально не хочу говорить о фетишизированных ныне телерейтингах, поскольку не хочется сравнивать зрительский интерес к «Аншлагу» со статистиками сериала по Ф.М.Достоевскому.
Само по себе событие действительно примечательно — уж больно невеселым был общекультурный контекст, на фоне которого РТР отважилось в десятке серий продемонстрировать искания князя Мышкина и присных. Уже казалось, что мы надолго обречены обсуждать копрофагические изыски писателя Сорокина и шоу «За стеклом», как реальный уровень духовных потребностей и самой нации, и ее интеллектуальной элиты. В качестве экспортного продукта мы продемонстрировали миру эпатирующих однополыми игрищами подростков из «Тату». Не отстали и в кино; да так, что в итоге не знали, как реагировать на присуждение на Каннском кинофестивале приза критики Александру Сокурову за «Отца и сына». Ибо все (кроме самого режиссера) были уверены, что фильм про гомосексуальный инцест.
Более того: совсем недавно состоялась еще одна, с позволения сказать, экранизация «Идиота» под говорящим названием «Даун Хаус». «Устрашающее уродство стильных шмоток, наркотики, большие деньги, ночные клубы, крутые проекты, еще более дикие разборки и полное отсутствие чувств — вот она, модель теперешнего бытия. Роман духовных исканий и любовных страстей XIX века погружается в такой мир, как в адский мрак… Тусовочное кино создает имидж тусовки. В данном случае оказывается, что основное человеческое свойство здесь — дебилизм. Притом демонстративный и трепетно лелеемый, возведенный в эстетический закон и душевное кредо… Дебилизм объявляется престижным, подразумевая и нежелание быть подотчетными какой-либо культуре, каким-либо традициям» («Независимая газета»). Вызывающий, агрессивный дебилизм нового века против нелепого, больного, мучающего себя и окружающих «идиота» из классического прошлого: таковым и выглядело это противостояние прошлого и настоящего, как соседство похождений «Бешеного» на полках рядом с духовным капиталом русской классики.
И тем не менее, Бортко (вместе с продюсерами и РТР) удивительно точно угадали с выходом на широкую публику своего детища (кстати, это пожалуй, первый случай, когда хочется одобрить все затраты на рекламно-информационное обеспечение премьеры). Как в свое время был точно угадан момент с экранизацией «Собачьего сердца». Так что каждый из реально окружающих нас полчищ швондеров и шариковых тут же стал ассоциировать себя исключительно с профессором Преображенским: столь убедителен был положительный культурный «мессидж» героя блистательного Евгения Евстигнеева.
Но «Идиот» — это уже сложнее. Экстраполировать его на себя? Это в эпоху-то, когда каждому сызмальства вдалбливают законы естественного отбора в общественных отношениях? Когда в мозгу современного рационалиста автоматически включается калькулятор для подсчета возможных приобретений на горящие в печи рогожинские тысячи?
Менее всего хотелось бы оценивать художественные достоинства-недостатки сериала — это уже в полной мере сделано на страницах печати. Интереснее всего сам феномен: почему именно «Идиот»? И почему успех? То же «Собачье сердце» в эпоху всеобщего злорадного добивания «совка» было все же более запрограммировано на успех, чем неоднозначный князь Мышкин. Что такое вдруг обнаружил в телезрительских душах «Идиот», чтобы вдруг претендовать на место в них, и, что по нашим временам уж совсем рискованно, — на место в дорогостоящем телевизионном прайм-тайме? Продолжая параллель с экранизацией Булгакова, которая была своего рода чертой под целой эпохой, мы здесь видим тот же переход в новое состояние, вызов «общечеловеческой» вакханалии, которую нам до сих пор предлагали как аксиоматическую модель для сосуществования индивидов в обществе XXI века.
И вот фильм, сделанный известным режиссером, с участием лучших артистов, «отпиаренный» по высшей категории и показанный по центральному каналу, в общем — выполненный по всем рыночным законам тележанра, — вдруг рассказывает не о трудной доле российского бандита и томлениях в косметических салонах его длинноногой подруги. А о совершенно неразумных, бредовых с точки зрения среднестатистического современного «менеджера» взаимоотношениях людей века позапрошлого. Причем — без акунинской детективной интриги и современного обязательного телестандарта — постельных сцен. Рассказывает максимально приближенно к тому, как это делал великий автор экранизируемого произведения.
Потому и понравился в фильме более всего… Достоевский. Это он из позапрошлого столетия стучит в наши души, опять заставляет разгадывать загадки бытия, чувствовать возвышенное и низменное, любовь и страсть, истину и ложь бытия. Он взывает к нам в ситуации, когда, казалось бы, все точки над i поставлены, все приоритеты определены, все жизненные ценности очевидны, как рекламный лозунг. Взывает — и находит отклик. Ибо кому, как не ему знать ключи к загадочной русской душе, одна из главных разгадок которой проста до неприличия: иррациональность.
По крайней мере именно это делает ее непостижимой для трезвого западного ума (который и породил легенду об этой самой загадочности), поскольку и у Достоевского, и в современной России он сталкивается с поступками, попросту необъяснимыми с точки зрения рационального здравого смысла и утилитарной пользы. Ведь, казалось бы, так просто сделать всех счастливыми: есть трудолюбивые люди (старый миф о русской лени разбился о повсеместную реальность изнурительного труда за гроши), есть ресурсы и есть опыт богатого Запада — бери готовый рецепт, и все будут счастливы. А не получается: душа не принимает — нового (волчьего) типа межличностных отношений; товарной оценки человеческой личности; рыночной дегуманизации общества. У нее есть смутное ощущение присутствия Истины где-то совсем рядом, досягаемо не мифическими будущими поколениями, а каждым и уже сейчас. И она мечется, ищет ответа на постоянно возникающие вопросы, которые ни безудержный гедонизм элит, ни горькое пьянство нищих не может заглушить, порою наоборот обостряя их до степени оголенного нерва.
Можно было получить истинное наслаждение от чтения критики в отношении сериала в большинстве газет, которая, похоже, просто ожила, получив наконец достойный объект для рассмотрения. И как часто от рассмотрения удач-огрехов постановки наши авторы невольно (а скорее — с удовольствием соскучившегося профессионала) начинали увлекаться рассуждениями о самом романе и его проблемах, нежели о достоинствах фильма. Успех сериала был воспринят по-разному, сквозь призму именно собственного отношения, во-первых, к Достоевскому, и, во-вторых, к общественно-политическим процессам в современной России. Либералов, которые у нас отличаются революционным характером, отличает часто плохо скрываемое раздражение: «Поощрение классики властью и рынком — это примета окончания революций… В России наступила пресыщенность политическими потрясениями и творческой свободой… Классика ведь востребована сегодня как отражение сегодняшнего политического контекста. А сегодня — не время великих идей и проклятых последних вопросов, которыми задавались великие русские писатели. Сегодня есть некий рынок, и поэтому, скажем, на роль князя Мышкина в „Идиоте“ приглашают не только талантливого, но еще и модного, кассового, продаваемого актера Евгения Миронова» (С.Новопрудский в «Известиях»).
Эта целенаправленная «игра на понижение» — весьма характерная черта такого рода «аналитики», ибо принять востребованность современной Россией идей самого Достоевского было бы равносильно признанию надвигающегося банкротства господствовавшей доселе либеральной идеологии. Поскольку даже чудаковатый «… князь со своим реакционнейшим даже для светской гостиной славянофильством выглядит чем-то вроде Лимонова или Проханова (в смягченном варианте)» (Валерия Новодворская «Новое время»).
Потому отнюдь не случаен мотив, в котором Достоевский выглядит чуть ли не бульварным чтивом, хотя и с интеллектуальной изюминкой, которого-де и жаждет уставший от политики обыватель: «Бортко лишний раз подтверждает: его „Идиота“ надо не смотреть (это же не кино!), а слушать. Сериал создан для того, чтобы под него можно было спокойно заниматься домашними делами, не поднимая глаз на экран. В этом специфика нынешней ситуации. Современное российское общество отдышалось, тяжело вздохнуло и уселось в домашнее кресло. Мы хотим слушать не новости с политического поля битвы, а монологи Мышкина» («Еженедельный Журнал»).
При таком подходе монологи Мышкина — аналог светского трепа, не несущего никакой смысловой нагрузки, кроме единственной цели: развлечь зрителя между бутербродами. Лукавство очевидное; ведь даже коллеги из иных неконсервативных изданий вынуждены были признавать: «Даже странно как-то становится, когда Евгений Миронов произносит монолог минут на десять, а смотреть интересно. Практически забываешь закрыть открытый рот. Давно почившее чувство при демонстрации нашего кино, особенно сериального» («Комсомольская правда»).
Присутствуют и противоположные интонации, хотя и той же природы: всячески воспевают трансцендентную высоту гения Достоевского, которой не достичь ни умом, ни экранизацией, а значит лучше вроде как и не трогать до лучших времен. И потому на фоне всеобщего удовлетворения по поводу игры актеров, которые вспомнили наконец (и как не вспомнить на таком-то материале?!) о еще недавно высоком уровне «важнейшего из искусств», не целиком сгинувшего в коммерческой халтуре, диссонансом звучали оценки, вроде: ««Идиот» оказался крупной проверкой современного состояния актерского и режиссерского искусства. Я бы охарактеризовала это состояние простым русским восклицанием «Караул!"… Достоевский чрезмерен и несоизмерим — ни с кем в литературе. Режиссера же посетила опрометчивая идея, что персонажи «Идиота» — это обычные люди с обычными земными хлопотами насчет любви и пропитания… Да, встретилась наша пошлая, истасканная, опустившаяся и бесконечно играющая «на понижение» культура с Достоевским — и что выяснилось? А выяснилось, что ему-то уже ничем не повредишь, а нас, видимо, уже ничем не спасешь» (Татьяна Москвина, «Московские новости»). Это — также «игра на понижение», но на сей раз не Достоевского, а нас с вами.
Объявляется своего рода «монополия понимания» великого писателя, и каждый, кто порадуется новой встрече с ним, новому — вполне удачному — обращению к его наследию, безнадежно бездуховен и раб масс-культуры. Забавно, что такой позиции зачастую придерживаются именно те, кто чаще заигрывает с молодежью, одобряет ее тягу к «попсе» («свобода выбора! свобода вкусов!»), кто кричит на стадионах подвыпившим подросткам: «ты прав!». На самом деле, в этом проявляется как раз неуважение к молодежи, к ее духовным исканиям. А она вовсе не так глупа и безыдейна, как зачастую это пытаются представить в глянцевой бурде для подростков; и читаемые ныне П. Коэльо, да тот же В. Пелевин, отнюдь не проще по восприятию, чем «Молодая гвардия» или «Как закалялась сталь», на которых росли прежние поколения. И как говорил Владимир Бортко в интервью «Известиям»: «Я следил за интернет-обсуждением фильма. В Интернете, как вы понимаете, сидят в основном молодые ребята. Я был поражен, как тонко и точно они анализируют не только приключенческую сторону, но и психологические мотивы поведения героев. Вот это особенно ценно. Кстати, задача пробуждения интереса к самой книге выполнена. Вроде как потянулись к книжным полкам». Но, видимо, кому-то сильно не хочется, чтобы наши подростки обнаружили для себя совсем не устаревающий взгляд на решение «вечных вопросов» именно из нашей культурной традиции, только потому, что это решение слишком часто не совпадает с «общечеловеческими» самоочевидными рецептами.
Не оправдались и укрепившиеся в сознании выводы о повальной пошлости и нравственной серости отечественной телеаудитории: «рейтинг у «Идиота» оказался весьма высок — в назидание тем теленачальникам, которые, кивая на зрителей, привыкли заполнять эфир бесконечными концертами попсы и юмористов. А зритель, как выяснилось, хочет зрелища не только яркого, но и серьезного». Не столько потребности аудитории формируют сетку телевещания, сколько само телевидение пытается воспитывать вкусы на уровне «ниже пояса» у аудитории, затем брезгливо их же критикуя («пипл хавает»). Потому согласен с мнением известного политолога Александра Дугина, что «русский народ, заново открывший Достоевского, и стал главной сенсацией телесериала». Просто видимо не для всех эта сенсация была с положительным знаком…
Разумеется, проблему бережного обращения с классикой никто с повестки дня снимать не собирается (упомянутый опыт с «Даун Хаусом» лишний раз подчеркивает ее актуальность). Можно поразмышлять над тем, хорошо ли это, или плохо, что в данном случае продукт (хотя и весьма качественный) слишком массового (а значит и слишком влиятельного) из искусств посягнул на вершины русской культуры прошлого? Не превращается ли это, по сути, в рекламный ролик с использованием классических сюжетов? Такая опасность всегда налицо, и учитывать ее нужно. Но, во-первых, в данном случае большинство непредвзятых критиков отмечали подчас педантично точное, детальное прочтение романа режиссером, сценаристом и актерами (вспоминаю собственное чувство облегчения уже на первых минутах просмотра — уж очень приучило наше ТВ к постоянному ожиданию китча). Во-вторых, так ли это плохо в наше время — реклама классики? Не комиксовое оглупление, не постмодернистское извращение ее, а именно реклама, т. е. популяризация ее? «Читайте Достоевского!» вместо «пейте пиво!» — нужно ли так уж пугаться?
Конечно, мы должны трезво сознавать, что от этого общество и его современные ценности не перевернутся. Люди не пойдут в храмы сразу после просмотра сериала по роману «Идиот». Однако маленький шажок из окружающего нравственного болота сделают. Ведь и прочтение классики не гарантирует однозначного результата. Можно привести весьма характерный пример популярного в среде интеллигенции русского философа Бердяева, которого на Западе почитают образцом православной мысли. Он более всех прочих считал своим духовным отцом Достоевского; его «Легенду о Великом Инквизиторе» ставил в ряд выдающихся философских произведений, но считал ее «настоящим религиозным и метафизическим обоснованием анархизма» (Н.А.Бердяев «Русская идея»). Он видел в писателе лишь «зачатки новой христианской антропологии и космологии, …новую обращенность к тварному миру, чуждую святоотеческому православию» (но весьма близкую самому Бердяеву).
Отсюда и собственное прочтение текстов классика: «ошибочно было бы платформировать на не вполне удавшемся образе Алеши, как светлом выходе из тьмы Ивана и Дмитрия и раньше накопившейся тьмы Раскольникова, Ставрогина, Версилова… Выход есть без проповедей и нравоучений, в великом озарении экстатического знания, в самом погружении в огненную человеческую стихию. Достоевский беден в теологии, но богат лишь в антропологии… не думаю, чтобы то религиозное истолкование Достоевского, которое сделалось у нас господствующим, улавливало самое главное в нем, ту центральную тему его, с которой связан его пафос… Достоевский, прежде всего, великий антрополог, исследователь человеческой природы, ее глубин и ее тайн. Все его творчество — антропологические опыты и эксперименты».
Бердяев принимает, по сути, не столько Достоевского, сколько его героя — Ивана Карамазова, который «возвращает Богу свой билет на вход в мировую гармонию», поскольку мир погружен во зло. При таком взгляде на творчество писателя его Вера, его осмысление Бога, все, что хотел сказать писатель в образе Алеши Карамазова, старца Зосимы, в своих Дневниках, — все это, по сути, отметается как второстепенное и неудачное (Бердяев «расчленяет» его по своему усмотрению, почти как современные либеральные критики: ««Почвенная» идеология самого Достоевского, которую он развивал в своей публицистике, его религиозное народничество находится в противоречии с его собственным откровением о человеке»).
Потому совершенно логично (для Бердяева, но не Достоевского) игнорируется ключевой ответ Ивану его брата Алеши: «ты сказал сейчас: есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить? Но Существо это есть, и Оно может все простить, всех и вся и за все, потому что само отдало неповинную кровь свою за всех и за все. Ты забыл о Нем, а на Нем-то и зиждется здание, и это Ему воскликнут: «Прав Ты, Господи, ибо открылись пути Твои»».
Хотя, справедливости ради, нужно признать, что в романах Достоевского (и «Идиот» в их числе) есть это подчас безудержное увлечение, любование игрой человеческих страстей, даже глубиной падения личности, отчего положительные образы на этом фоне немного меркнут. Возможно, именно это давало повод многим «последователям» Достоевского считать его антропологию даже выше и убедительнее его Православия. В этом смысле вполне разделяю точку зрения протоиерея Александра Шаргунова, высказанную как-то на страницах «Русского дома», что такая увлеченность страстями (которая силою гения Достоевского во всей красочности передается и читателю) вряд ли позволяла бы уверенно говорить о возможности канонизации писателя Церковью, о чем неоднократно возникали разговоры в последнее время.
Но это, безусловно, тема отдельной дискуссии. Однако если бы наши общественные диспуты шли вокруг вопроса о христианском начале в творчестве Достоевского, о его актуальности для наших дней, а не о том, что делать с подростками, насмотревшимися сериалов о криминальных разборках, это был бы огромный шаг вперед по сравнению с нынешней ситуацией. И именно в этом направлении, полагаю, следует усматривать пользу от обсуждаемой экранизации «Идиота».
Важно уже то, что главные вопросы бытия будут ставиться, что общество хоть на миг отвлечется от «гонки потреблений», пришедшей на смену «гонке вооружений». И уж православным верующим точно нет смысла бояться за правильность и востребованность предлагаемых ими ответов на вечные вопросы, коль скоро они будут вновь с прежней остротой поставлены обществом. Как говорил иеромонах Серафим (Роуз), «все же не следует рассматривать окружающий нас мир как всецело плохой. На самом деле, чтобы нам сохраниться как православным христианам, мы должны быть достаточно рассудительными, чтобы использовать в наших целях все, что есть в этом мире положительного… В нашей битве против духа мира сего мы можем использовать лучшее, что может предложить мир, чтобы пойти дальше этого лучшего; все лучшее в мире, если нам достает мудрости видеть это, указывает на Бога и Православие, а мы уж должны этим воспользоваться» («Как сегодня быть православным»).
Есть еще один момент, на который следует обратить внимание: как пишет «Комсомолка», «благодаря истории про князя Мышкина «Россия» выбилась в лидеры телеэфира, оставив позади даже Первый канал. Правда, только в Москве. Жителей других городов сериал вдохновил не слишком: рейтинг «Идиота» в провинции точно такой же, какой был у вполне проходных «Русских амазонок». Видно, Москва классику ценит больше». Как известно, особенность настоящего момента состоит и в том, что процент православных верующих в Москве и крупных городах также значительно выше, чем в провинции и на селе.
Эти совпадения не случайны, и говорят о многом — не только о внутренней взаимосвязи культуры и Православия, которое сейчас многие современные богоборцы спешат окрестить «возвратом к невежеству, мракобесию и Средневековью». Но это еще и свидетельствует о том, что подлинная интеллектуальная элита, которая отнюдь не идентична со светской «тусовкой», должна вспомнить о своей культурной и духовной миссии. Пользуясь своим центральным положением, своим авторитетом и влиянием, она могла бы доказывать настоятельную необходимость смены культурной парадигмы общества, обращения к несправедливо предаваемому забвению богатейшему культурному наследию России.
А экранизация «Идиота», при всех ее возможных несовершенствах, показала и простую, но важную в наш рыночный век вещь: обращение к классике и сейчас может быть и востребованным, и коммерчески привлекательным. Не нужно только недооценивать ни русских классиков, ни наших зрителей (читателей, слушателей), которые принадлежат одному народу, с его загадочной иррациональной душой-христианкой…