Севастополь во время голода 1921−1923 гг.

В начале 1920-х гг. Крым пережил гуманитарную катастрофу. После окончания Гражданской войны полуостров охватил массовый голод. Страшное бедствие унесло тысячи человеческих жизней, некоторые населённые пункты практически полностью обезлюдели. До самой войны с нацистской Германией память о трагедии жила среди крымчан. И в послевоенный период упоминания о голоде нет-нет да появлялись в местной печати. Подробно эту страницу истории полуострова стали освещать только в конце 1980-х — 1990-е гг. Неоценимый вклад в изучение этой проблемы сделали крымские историки Александр и Вячеслав Зарубины. Работая с архивами, они обнаружили и обнародовали множество фактов, выписок из суточных сводок ЧК-ГПУ, в которых фиксировались случаи заболеваний на почве голода, смертей и людоедства (1). До настоящего времени эти публикации являются основополагающими в контексте освещения трагедии в масштабе полуострова.

Иначе обстоит дело с отражением картины бедствия на уровне отдельных городов. За более чем 20-летний период нахождения Крыма под украинской юрисдикцией почти не было исследований о ситуации в отдельно взятых районах и населенных пунктах. Так, с начала 1990-х гг. в Севастополе не было выпущено ни одной монографии, детально и комплексно отражающей ситуацию в городе в первые годы после окончательного установления советской власти осенью 1920 г. Отдельные моменты, такие как борьба с беспризорностью, преодоление последствий разрухи, всё же были освящены в периодике и ряде публикаций в малотиражных научных изданиях. Таким образом, страницы истории Севастополя во время голода 1921−1923 гг. по-прежнему нуждаются в изучении. Задача настоящего очерка — суммировать имеющиеся в наличии разрозненные факты и свидетельства, попытаться хотя бы в общих чертах воссоздать обстановку, царившую в городе в рассматриваемый период.

Хоть первые признаки будущей катастрофы проявились уже весной 1921 г., а осенью того же года о бедствии заговорили как о страшной реальности, повествование необходимо начать с событий последних месяцев 1920 — начала 1921 г. Это позволяет ответить на вопрос о некоторых причинах трагедии. Известно, что после вступления в город частей Красной армии в ноябре 1920 г. новые власти стали наводить «революционный порядок». Теперь уже не секрет, какими методами сторонники «диктатуры пролетариата» осуществляли переустройство экономики и общественной жизни города и полуострова. Национализировались предприятия, мельницы, промышленные объекты. Проводились реквизиции, конфискации, «изъятия излишков у буржуазии». Страшной страницей истории города стал массовый красный террор. Новые власти уничтожали офицеров и солдат Русской армии генерала Врангеля, не захотевших или не сумевших эвакуироваться из Крыма. Та же участь ждала гражданских лиц, принадлежащих к «эксплуататорским» классам. Расстреливали и некоторых рабочих.

Точная цифра погибших в ходе террора до сих пор неизвестна. Как минимум, следует говорить о нескольких тысячах. Апогей расправ пришёлся на зиму 1920−1921 гг., затем волна насилия пошла на убыль.

Не ограничиваясь «узаконенным» грабежом, победители при каждом удобном случае стремились улучшить собственное материальное положение за счёт местных жителей. Источники доносят до нас картины жестокого произвола, творимого бойцами расквартированных в городе красных частей. Пронзительный документ того времени — обращение пострадавших граждан в милицию:

«Ради Бога, заявите срочно властям, что у нас на хуторе (4 км Балаклавского шоссе) команда в 70 человек делает грабежи, ломает замки, забирает все, что под руки попадет: гусей, уток, кур. Самых лучших перерезали. Мы не в силах предотвратить такого разгрома. Уводят лошадей, утащили всё из сундуков»(2).

С подобными явлениями стражи правопорядка не слишком рьяно боролись. Некоторые из них сами были не чужды экспроприаций. Севастопольское бюро юстиции вынуждено было напомнить Управлению городской Рабоче-крестьянской милиции о недопустимости подобного поведения, и неукоснительном выполнении приказов ревкома и декретов Совнаркома, регламентирующих порядок проведения реквизиций (3).

Надо сказать, что после разорённой войной и продразверсткой материковой России Крым виделся победителям этаким оазисом изобилия. Примечательные строки оставил в своем дневнике военный комиссар 459-го Краснознаменного полка 51-й стрелковой дивизии Константин Телегин. По его свидетельству, встречая наступающие советские войска, «крестьяне целыми деревнями выходили навстречу с хлебом-солью и приглашали нас остановиться, пообедать. Когда же мы объясняли, что не можем останавливаться, они бежали в свои хаты, приносили хлеб, вареное мясо, фрукты, табак и все это на ходу передавали красноармейцам.

<…> В деревне Мамашай (ныне село Орловка. Д.С.) нас уже ожидали расставленные на улицах столы, накрытые белыми скатертями. Тут же в стороне в больших котлах варился обед. Обед был жирный и вкусный, с белым хлебом, его приготовили человек на 500, а нас было человек около полутораста" (4).

Усилиями победителей от прежнего изобилия вскоре не осталось и следа.

Был введён запрет свободной торговли, который коснулся и рыболовного промысла. По распоряжению Севастопольского ревкома вся выловленная рыба должна быть сдана в приёмные пункты, и лишь 10% от улова было обещано передать в создаваемые кооперативы рыбаков. Но даже это немногое продавать не разрешали. Нарушивших этот запрет лишали права лова с конфискацией всех рыбацких снастей (5).

Как следствие, уже в марте в городе наблюдался острейший дефицит продуктов питания. В сложившейся ситуации местные власти вынуждены были разрешить мелкую частную торговлю и отказаться от массовых реквизиций. В Севастополь стали поступать продовольственные грузы. И всё же эти меры не смогли предотвратить катастрофу.

Летом 1921 г. положение в городе становится всё более угрожающим. Коммунальное хозяйство города пребывало в расстройстве. Среди населения свирепствовали болезни: корь, возвратный тиф, скарлатина, инфлюэнция, кровавый понос. За 2 недели июня заболело более 80 человек, а уже в следующем месяце — 489 в Севастополе и 462 в Балаклаве. Каждый месяц увеличивалось число заболевших венерическими болезнями — сифилисом, гонореей, в том числе среди детей — распространилась детская проституция (6). Ощущалась острая нехватка продовольствия.

Настолько, что, когда 30 июля из Одессы в севастопольский порт на пароходе «Феофани» прибыло 10 тыс. пудов кукурузы и 5 тыс. пудов ячменя, между двумя советскими учреждениями, предъявившими свои права на этот груз — Заготконторой, которая обеспечивала горожан продуктами питания, и Военпродснабом, снабжавшим продовольствием воинские подразделения, случился настоящий конфликт. В конце концов, обе стороны спора пришли к соглашению и распределили зерно таким образом, что Севастополю досталась третья часть, а остальное Военпродснаб отправил в Симферополь, где даже дети не ели хлеб по три дня.

Что же касается Севастополя, то спустя несколько дней после инцидента с «Феофани» в местный исполком поступило ходатайство о выделении для севастопольской портовой охраны 20 пудов хлеба, т.к. охрана «уже шесть дней такового не получает» (7).

Следовательно, уже в июле 1921 г. и в Севастополе, и в Симферополе ощущался острейший дефицит продовольствия. Столь же плачевно обстояли дела в сельской местности. Продразверстка, упраздненная Х съездом РКП (б) в марте 1921 г., продолжалась в Крыму до июня. Что, в свою очередь, привело к потере заинтересованности крестьян в хорошем урожае. Ситуацию усугубляла страшная засуха, погубившая большинство посевов.

8 августа 1921 г. Заготконтора информировала Севастопольский исполком о трудностях взимания продналога, поскольку хлеб на полях пропал, осталось только посевное зерно. И это была не единственная проблема.

«Состояние садов (Севастопольской пригородной зоны), — сообщалось в донесении агента Заготконторы Гринштейна, — весьма неудовлетворительное, надзор за садами очень плох, фрукты массами расхищаются. Единственный сад в Байдарах, бывший Мордвинова, где предвидится 4.000 пудов» (8).

Не оправдали надежд крымской власти и созданные ею совхозы, в том числе, образованный в конце 1920 года совхоз «Алькадар», который влачил жалкое существование. Это, однако, не помешало советскому руководству послать в Крым наряды на отправку хлеба в голодающие районы Поволжья. Продовольствие продолжали вывозить с полуострова и осенью 1921 г., когда от голода уже умерли (и продолжали умирать) сотни людей, а только официальные цифры погибших за период с ноября по декабрь составили 1,5 тыс. человек (9).

Опираясь на явно завышенные данные крымских властей (в Москву доложили, что получен урожай в 9 млн. пудов зерна, в то время как фактически было собрано лишь 2 млн. пудов) (10), центр долгое время отказывался признавать полуостров голодающим районом. Только 4 января 1922 г. Севастопольский, Ялтинский и Джанкойский округа были объявлены неурожайными. Но даже после этого Наркомат продовольствия (Наркомпрод) РСФСР установил для крымской деревни продналог на 1,2 млн. тонн зерна. При этом крестьянам запрещали засевать поля для его внесения (11). О голоде в Крыму было объявлено лишь 16 февраля 1922 г.

Обстановка в городе тем временем становилась все более напряженной. Так, в начале 1922 г. на торжественном заседании горсовета, посвященном 5-летию Октябрьского переворота, выступавшие констатировали, что объёмы промышленного производства в Севастополе сократились в 10 раз, «голод увеличивается», использованы все имеющиеся резервы. Отсутствуют топливо и «продовольствие для снабжения всех категорий потребителей». Засеять можно только 25−30% пахотной земли, но и «это будет большим достижением». В докладе зафиксировано, что 650 детей только по Севастополю питаются падалью, умирают от голода по 40−50 человек в день. Среди горожан отмечены «панические настроения». Признано, что «некоторый процент населения обречён на гибель, потому что помощь приходит медленно» (12).

Растущее недовольство горожан ухудшением качества жизни и ростом цен создавало угрозу социального взрыва. Как сообщалось 1 января 1922 г. в секретной шифровке комиссара Севастопольской крепости Князева, «на почве голода начинается брожение, зафиксированы случаи бросания женщинами детей в море. Рыночные цены на хлеб свыше 40 000 р. С вышеизложенным прошу довести до сведения областком и Совнарком для принятия соответствующих мер, дабы опередить голодный бунт, возможные меры по соблюдению надлежащего порядка приняты» (13).

Только по официальным данным Севастопольского исполкома в феврале 1922 г. в городе от голода погибло 4.311 человек, в марте — 8.674 человека, в апреле — 4.173 человека, в мае — 870 человек, в июне — 163 человека (14). Страшное бедствие не только уносило множество жизней, но подавляло волю людей, отменяло моральные и нравственные законы. Насилие, кражи, грабежи, людоедство стали обыденными явлениями. Суточные сводки ЧК бесстрастно фиксировали картины трагедии:

«В Севастополе отмечено несколько случаев симуляции смерти, — сообщалось в сводке от 15 февраля. — Нищие надеются таким образом тронуть сердца торговцев. Снабжение для детских приютов ухудшается. Компомгол в большинстве районов развивает слабую деятельность, главным образом из-за отсутствия достаточных средств, но там, даже где помощь голодающим оказывается, то она до того ничтожна, что является каплей в море общей нужды» (15).

«В Севастополе на улицах от голода умирает много беженцев» (из сводки от 16 февраля) (16). На следующий день, 17 февраля, было признано, что «в Севастополе голодает всё население» и одновременно сообщалось о некоторых мероприятиях властей по борьбе с голодом:

«В Севастополе на Корабельной стороне открыт очаг на сто детей. На питательном пункте отпускаются обеды на 3.000 детей. Организована тройка по разгрузке города от голодающих беженцев» (17).

Тем не менее, положение в городе продолжало оставаться крайне тяжёлым.

«На разных концах города Севастополя, — сообщалось в сводке от 18 февраля, — лежат трупы, которых не убирают по двое суток. Обыватели, проходящие мимо трупов, посылают проклятия Соввласти. Смертность на почве голода с каждым днём увеличивается, например, за истекшие сутки было 20 случаев голодной смерти. Их (умерших — Д.С.) хоронят без всякой регистрации и без обрядов» (18).

«Люди падали и умирали прямо на улицах, — вспоминала жительница Севастополя, учительница Антонина Жуковская. — Ездила телега, мертвые тела крючьями подбирали и увозили на кладбище в общую яму. Когда яма наполнялась доверху, ее засыпали известью» (19).

Иногда умершие люди лежали на улицах по нескольку дней, причем милиция отказывалась их убирать. В связи с чем местные власти выпустили распоряжение о необходимости «принять меры по своевременной уборке трупов умерших граждан. Оставление трупов без предания их земле недопустимо. Виновные будут нести ответственность» (20).

В марте 1921 г. в Севастополе были зафиксированы первые случаи людоедства и самоубийства на почве голода (19). Смертность среди горожан продолжала расти. Так, за 1-ю половину марта 1921 г. 1-ой Совбольницей было принято 69 трупа; в больнице умерло от голода за тот же период 73 человека (21).

Столь же ужасные вещи происходили в окрестных селениях. Пронзительное свидетельство Николая Ундольского, сына первого настоятеля храма Воскресения Христова в Форосе:

«В ночь на 21 марта 1922 года, я проснулся из-за стонов Серёжи. Я потро­гал его и стал спрашивать, что у него болит, но он не отвечал и продолжал стонать, но вскоре перестал. Я опять лёг спать и, проснувшись на рассвете, снова подошёл к нему, но он уже не двигался, и рот у него был открыт.

Я разбудил отца и мать. Они пришли и мы поняли, что Сережа мёртв и почти холодный. Подвязали платком его отвисшую нижнюю челюсть, приш­ли сёстры и стали все его оплакивать. Мне было очень его жаль, так как мы с ним были всегда дружны, и у нас были общие увлечения и игры, несмотря на разницу в четыре года. Вызвали из Фороса плотника, который соорудил ему простенький гроб. Ира с Верой и я вырыли Сереже могилу на вершине «Николиной горки» (за домом псаломщика). Отец отслужил обряд отпева­ния, могилу засыпали, поставили деревянный крест и теперь останки Сере­жи охраняют родные наши места, которые до сих пор у меня в памяти.

Через несколько дней, после моего приезда из Севастополя, из-за го­лода заболела Люба, и её положили в Байдарскую больницу. Кормили больных там тоже очень скудно. Положение Любы в больнице постоянно ухудшалось, у неё в области живота были боли, и он опух. Мама, Ира, Вера и я навещали её там. 13 апреля мы узнали, что Люба скончалась. Кто-то в больнице сделал гроб. Ира с Верой перевезли на двухколесной тачке через всю деревню Байдары её тело и сами, вырыв могилу, опустили её туда. Отец ввиду его болезни не мог быть на Байдарском кладбище, а заочно, дома, отслужил по Любе панихиду. Моя мать, Нина, Олег и я тоже не были там. Люба в нашей памяти осталась, как очень тихая и мягкосердечная. Она очень любила нашу Крымскую природу и иногда часами любовалась морем и горами.

Много тогда народа в весну 1922 года умерло в наших местах. Как тогда рассказывали, у цыган, остановившихся в Байдарах, в варившемся куша­нье обнаружили куски мяса украденного ребёнка. Люди устроили самосуд, и цыган живыми зарыли в землю. А в Севастополе, будто бы, продавали пирожки с человеческим мясом. К нам же после смерти Сережи и Любы приходили знакомые зажиточные крестьяне и лицемерно говорили, что не знали, что мы голодали, а то бы помогли нам" (23).

Подлинным бичом жизни города стала растущая беспризорность. Лишившись родителей и оказавшись на улице, дети занимались попрошайничеством и воровством. Пытаясь хоть как-то насытится, хватали сырую картошку на рынках и поедали ее прямо возле прилавков. Продавцы били их палками, но остановить голодающих не могли (24). Борьба с беспризорностью стала одним из важных направлений деятельности местных органов власти. Организовывались детские дома и приюты. В Севастополе эти учреждения для детей-сирот находились на улицах Херсонесской (ныне — Адмирала Октябрьского), Пролетарской (ныне — Суворова), Советской и других. Но и в детдомах ощущался острый дефицит продуктов: не выделялись средства на покупку молока, а из овощей была только капуста (25). Оставляли желать лучшего и условия жизни воспитанников. Многие помещения были сырыми, из-за антисанитарии, отсутствия теплой одежды и сквозняков дети почти сразу заболевали. В городе на 6.423 ребёнка было всего 8 врачей (26). Санитарный врач Севастополя Ратнер сообщал о 18 смертельных случаев среди больных корью детей. Среди беспризорных были весьма распространены венерические болезни. По данным Ратнера, 50 детей были заражены гонореей. В связи с чем, предлагалось ввести курс половой гигиены для школьников всех возрастов, начать борьбу с проституцией (27). Докладывая 9 августа 1922 г. об открытии в городе детской больницы, доктор констатировал, что уровень детской смертности в Севастополе составил 39% (28)

О том, какую остроту приобрела проблема беспризорников и помощи голодающим детям, свидетельствует тот факт, что на заседаниях секции здравотдела Севастопольского городского Совета этот вопрос рассматривался каждую неделю (29).

В апреле 1922 г. мероприятия властей по борьбе с голодом стали давать определённые результаты. Это касалось, прежде всего, развертывания сети питательных пунктов. В мае 1922 г. Севастопольская комиссия помощи голодающим (Помгол) ежедневно выдавала 12 752 детских пайка, в июне — около 25 000 (30). В течение августа продуктами питания были обеспечены 11 детских столовых, в которых питались 6.152 ребёнка и 753 матери. Столовые для взрослых кормили 1.895 человек. В сельской местности было организовано 26 пунктов питания, где получали помощь 9.421 человек (31). Помощь оказывали и международные организации — Американская администрация помощи (АРА), миссия Фритьофа Нансена, голландского и итальянского Красного Креста, турецкого Красного Полумесяца, различные благотворительные общества и т. д. В 1922 г. в севастопольский порт зашло 154 иностранных судна, доставивших 1 101 356 пудов (17 959 тонн) гру­зов. В отчете Севастопольской таможни за 1923 г. отмечалось, что для предыдущих лет было характерно преобла­дание импортных операций, что это было вызвано сви­репствовавшим в то время голодом. «Весь импорт 1921−1922 годов может быть охарактеризован как средство спасения республики и, в частности, Крыма от тяжелых последствий голода, импортные товары того времени по преимуществу - продукты питания» (32).

Помогая голодающим, международная общественность не делала различий в национальной, религиозной и социальной принадлежности. Советские власти в данном вопросе были куда разборчивее, поддерживая, прежде всего, местные партийные и чиновничьи кадры.

Как следствие, в то время когда большинство горожан голодали, или жили впроголодь, «ответственные работники», хотя и испытывали отчасти определённые трудности в снабжении продовольствием, в сравнении с остальными находились в привилегированном положении, получая особые продовольственные пайки.

Вот только одна ведомость на получение продуктов питания служащими судебных органов Севастополя в апреле 1922 г. На 40 человек было выдано: 27 пудов 30 фунтов муки, 6 пудов 19 фунтов мяса и рыбы, 8 ¼ фунтов кофе. Из всех полученных продуктов в адрес Помгола было передано 1 пуд 5 фунтов муки. Таким образом, на одного работника выдали: по 10 кг 600 г муки, по 2 кг мяса и рыбы, по 80 г кофе (33). Спецпайки получали и работники милиции.

Оказание помощи голодающим стало для властей удобным предлогом для наступления на Русскую Православную Церковь. 22 апреля 1922 г. состоялось заседа­ние Севастопольского Совета, на котором был заслушан доклад комиссии по изъятию ценностей. В апреле 1922 г. начали изымать из ризниц севастопольских храмов «ценности богослужебного и другого церковного имущества из золота, серебра, драгоценных камней». Обрисовав «борьбу с тёмными людь­ми, которые благодаря своей темноте стано­вились на защиту духовенства», местная газета сообщила, что было обследовано 32 храма, описей церков­ного имущества до 1917 г. нигде не обнару­жили, и в 28 церквях ценности изъяли. В пер­вую очередь интерес проявлялся к золотым вещам и драгоценным камням (34).

В одном только Херсонесском Свято-Владимирском монастыре изъяли около 90 предметов (наперстные кресты, дарохранительницы, кадила, крышки Евангелий, тарелочки, звездицы, дискосы, чаши, лампады, ковчеги), а также лом драгоценных металлов. По мнению исследовательницы Ольги Ковалик, автора книги «Храм во имя Семи священномучеников, в Херсонесе епископствовавших, в контексте истории Свято-Владимирского монастыря», это была «самая большая и по количеству, и по стоимости конфискация, проведённая в начале 1920-х годов на территории Крыма» (35). В местной печати была развернута кампания по дискредитации духовенства, которое обвиняли в бездушии, алчности и нежелании помочь голодающим.

И всё же в сравнении с другими крымскими городами положение в Севастополе во время голода 1921−1923 гг. было значительно лучше. Несмотря ни на что, город сохранил торговые связи с другими регионами страны и имел возможность достаточно успешно совершать торговые операции. Положительную роль играло географическое положение крепости: люди удовлетворяли свои потребности за счёт рыболовства, выпрашивая или выменивая хлеб у военных (снабжавшихся сравнительно лучше гражданского населения) и экипажей заходивших в порт иностранных судов. Как вспоминал Н. Ундольский, «однажды я увидел на Графской пристани стоявший недалеко, в Южной бухте американский эскадренный миноносец. Жители города на своих шлюпках ездили вокруг него, выпрашивая продукты. С миноносца им сбрасывали прямо в воду булки хлеба, которые пассажиры лодок вылавливали» (36).

Тем не менее, в докладе Крымской ЧК о работе за 1922 г. Севастополь был назван «наиболее неблагополучным районом» (37).

Вопрос об общей численности горожан, умерших во время голода, по сей день остается открытым. Согласно опубликованным данным, к 1 июня 1922 г. в городе голодало около 37 тыс. человек. Севастопольская газета «Маяк коммуны» писала: «Это был не просто голод, это голод, ведущий к вымиранию целых селений и безумству людоедства» (38). Опубликовав 15 апреля 1923 г. данные о переписи населения, та же газета сообщала, что с 1 октября 1921 г. в городе умерло от голода 979 человек (39). С учётом вышеизложенного, эта цифра видится крайне заниженной. Зато известно общее число жертв трагедии в масштабе полуострова — свыше 100 тыс. человек. Голод в Крыму продолжался до лета 1923 г. Последствия катастрофы давали о себе знать вплоть до середины 1920-х гг. Говоря о причинах страшного бедствия, необходимо вести речь не только о природных факторах (засухе, проливных дождях, нашествии саранчи), но и о политике местной власти в первые месяцы после ликвидации Южного фронта. Игнорируя интересы крымчан, сторонники «диктатуры пролетариата» руководствовались соображениями целесообразности и пользы правящему режиму. Проводи большевики иную политику, кто знает, возможно, трагедия не приобрела бы столь ужасный размах. Так или иначе, гуманитарная катастрофа в Крыму была использована для укрепления коммунистической власти, для которой собственное господствующее положение было важнее, нежели жизни людей.

Примечания:

1. Зарубин В.Г., Зарубин А.Г. Голод в Крыму (1921−1923) // Клио — Симферополь, 1995. № 1−4. — С. 34−38; Их же. Без победителей. Из истории Гражданской войны в Крыму. — 2-е изд., испр. и доп. — Симферополь: АнтиквА, 2008. — С.694−705; Зарубин В.Г. Голод 1921−1923 гг. (по сводкам ЧК-ГПУ) // «Историческое наследие Крыма» (Симферополь), № 2, 2003. — С.68−74 // Электронная версия публикации: http://www.kr-eho.info/index.php?name=News&op=article&sid=160; Его же. Проект «Украина». Крым в годы смуты (1917−1921 гг.) — Харьков: Фолио, 2013. — С.338−348.
2. Алтабаева Е.Б. Марш энтузиастов: Севастополь в 20−30 годы. — Севастополь: «Телескоп», 2008. — С.19
3. Указ. соч. — С.20
4. Телегин К. Освобожденный Севастополь. Странички из дневника // «Слава Севастополя», № 228 (10 697), 15 ноября 1960.
5. Алтабаева Е.Б.Указ. соч. — С.27
6. Новикова Е.В. Архивные документы по истории народного образования в Крыму в первые годы советской власти // «Крымский архив», № 1 (15), 2014. — С.98
7. Воронин В. Голод в Севастополе // «Слава Севастополя», № 15 (18 476), 24 января 1991.
8. Там же.
9. Зарубин А. Г., Зарубин В. Г. Без победителей. Из истории Гражданской войны в Крыму. — С. 697.
10. Там же.
11. Указ. соч. — С.696.; Крапивенцева В.А. Предпосылки голода в Крыму в 1921—1923 годах // Причерноморье. История, политика, культура. Избранные материалы VІІ Международной конференции «Лазаревские чтения» 2009 года. Выпуск II. — Севастополь, 2010. — с.83
12. Новикова Е.В. Указ. соч. — С.98−99
13. ГААРК. Ф. Р.-151. Оп.1. Д. 53. Л.22 // Цит. по: Зарубин В.Г. Голод 1921−1923 гг. (по сводкам ЧК-ГПУ)
14. Алтабаева Е.Б.Указ. соч. — С.31. Называются и другие цифры умерших в феврале-мае 1922 г.: 4311 — в феврале; 5670 — в марте; 4173 — в апреле (Историческая летопись Севастополя. Год 1922-й // «Слава Севастополя», № 104 (22 775), 10 июня 2008. // http://www.slava.sebastopol.ua/2008.6.10/view/22 618_istoricheskaya-letopis-sevastopolya-god-1922-y.html)
15. Зарубин В.Г. Указ. соч.
16. Там же.
17. Там же.
18. Там же.
19. Алтабаева Е.Б.Указ. соч. — С.30
20. Там же.
21. Зарубин В.Г. Указ. соч.
22. Там же.
23. Фирсов П.П. Форос глазами Николая Ундольского. — Севастополь: «Арт-принт», 2008. — С.98−99
24. Новикова Е.В. Указ. соч. — С.99.
25. Там же.; Алтабаева Е.Б.Указ. соч. — С.96
26. Новикова Е.В. Указ. соч. — С.99.
27. Там же.
28. Сергеева Е. Уныние есть грех // «Слава Севастополя», № 5 (19 964), 10 января 1997.
29. Там же.
30. Алтабаева Е.Б.Указ. соч. — С.33
31. Указ. соч. — С.33−34
32. Шевякова Д.П. Севастопольский экспортный порт: возможности и реальность: 20-е годы ХХ столетия // Пилигримы Крыма: сборник статей и материалов. — Симферополь: Крымский архив, 2003. — Вып. 2 (7) — С.234−235
33. Алтабаева Е.Б. Указ. соч. — С.36
34. Покровский собор в Севастополе: страницы истории / Сост.: Н.М. Терещук, С.Е. Сорокин. — К.: КММ, 2010. — С.26
35. Ковалик О.Г. Храм во имя Семи священномучеников, в Херсонесе епископствовавших, в контексте истории Свято-Владимирского монастыря — Симферополь, издательство «Салта», 2013. — С.233
36. Фирсов П.П. Указ. соч. — С.97
37. Обзорная справка по голодомору в Крыму 1921−1922 гг. // http://www.ppu.gov.ua/images/Golodomor2.rtf
38. Историческая летопись Севастополя. Год 1922-й
39. Куликов И.И., Кот В.П., Крестьянников В.В., Кулик С.И., Скрипниченко А.А., Терещук Н.М., Фесенко А.А. — История Севастополя в лицах: военные и гражданские руководители города и флотов. К 225-й годовщине со дня основания города. — Севастополь: Арт-политика, 2008. — С.39; О голоде в Севастополе в 20-е-30-е годы (из выступления Н.М. Терещук, заместителя Государственного архива Севастополя, на городской научно-практической конференции «Актуальные проблемы истории Крыма и Севастополя: исследования, взгляды, оценки» // «Колесо» (Севастопольская ежедневная городская газета) № 5 (135), 7 февраля 2009. // http://koleco.info/pdf/20 090 207.pdf

Впервые опубликовано: Мемориально-просветительский и историко-культурный центр «Белое Дело»: http://beloedelo.ru/researches/article/?416