Пожизненное раскаяние

Сегодня, в день, когда Церковь вспоминает рождество великого учителя покаяния — святого пророка и Предтечи и Крестителя Спасова Иоанна, мы предлагаем вниманию читателей статью нашей корреспондентки Марины Бирюковой, написанной на основе ее переписки с осужденными, отбывающими пожизненное заключение.

Редакция журнала «Православие и современность»

---

Я не имею права их любить. Если во мне возникают какие-то теплые чувства к ним, желание помочь, поддержать, подсказать — я должна вспомнить о тех, кого они убили. И о тех, у кого они убили — сына, дочь, брата, мужа, отца. Как журналист, я много общалась с людьми, у кого убили близких. И может быть, прежде, чем вкладывать очередное письмо в конверт с пометкой «ПЛС» — пожизненное лишение свободы, — мне нужно представить себе, как бы я им это рассказала: «Вы знаете, а этот человек, который вашу Катю убил, он там, в тюрьме, к Богу обратился; вот, письма пишет, такие серьезные вопросы задает..». Ответную реакцию родителей Кати лучше и не пытаться себе представить. Но это диалог воображаемый. Я не знаю, кого убили те, кому я пишу по приходскому послушанию письма на ПЛС; не знаю, где сейчас живут близкие жертв. Не знаю и знать не хочу — так легче.

А не смешно ли, не наивно ли с моей стороны им верить — этим нашим корреспондентам из спецтюрьмы? Живя на воле, они нисколько не задумывались — ни о Боге, ни о ближних своих, ни о собственной совести: а оказавшись там, в этой могиле для живых, воспылали почему-то любовью ко Всевышнему. Потому что деваться больше некуда, вот и все.

Действительно, некуда деваться, не к кому апеллировать и взывать — только к Нему. Нечего ждать, ничего не изменится — кроме того, что может изменить Он. Нечему радоваться — только тому, что от Него исходит.

И человек, осознавая это, благодарит Бога за то, что оказался здесь — в «гробу с кормежкой», в четырех стенах, из которых его однажды вынесут. В условиях, которые заставили его обратиться к Богу, — потому что иначе он не обратился бы до конца своих дней. Это было первое, что поразило меня в письмах с ПЛС, приходящих на адрес нашего храма, причем не в одном письме, а в двух сразу, от разных людей — благодарность Отцу Небесному за то, что Он — пусть вот таким, предельно жестким способом, но — обратил к Себе.

«Прошлого не вернуть, но у меня еще есть настоящее. Я не буду опускать руки. Это место, в котором я нахожусь теперь, — может быть, это лучшее место на свете для меня. Раз Господь поместил меня сюда, значит, это нужно для моей души и жизни, которая не ограничивается этим миром».

«Господь изолировал нас от внешнего мира, увидев всю пагубность того пути, по которому мы катились в пропасть. Я не хочу говорить о моем уголовном деле. Я до сих пор не признал вины, и, поверьте, не из-за упрямства — у меня есть веские на то причины. Но тот путь, которым я шел, должен был привести меня к погибели полной, настоящей. А Господь не допустил этого. И мне не нужны теперь научно обоснованные доказательства Его существования».

— Слушайте, не надо принимать это все за чистую монету. Им просто скучно, тоскливо, общение требуется, внимание, доброта чья-то, в конце концов. Переписка даже на ПЛС теперь не ограничивается и отчасти этот дефицит компенсирует. А чтоб диалог не оборвался, нужно партнера как-то заинтересовать, тронуть, вызвать сочувствие. Вот и выдумывают, а потом уже входят в роль.

Это так называемый «трезвый взгляд». Его обладатель исходит из житейского опыта, но не имеет опыта иного — духовного. Дело в том, что выдумать такое нельзя. Такие парадоксы — когда человек благодарит за страдание, за тяжелую мучительную болезнь, за инвалидность, слепоту, тюрьму — постижимы и доступны только для того сознания, в которое уже вошел Неизреченный в милости. Человек, которому нужно лишь общение, внимание и сочувствие, будет скорее пытаться вызвать жалость к себе. Но вот этого-то у наших корреспондентов как раз и нет. Никакого надрыва, никаких слез — «крокодиловых» или как хотите называйте — нет совсем. Напротив: почти все письма начинаются с того, что у автора все в порядке, «дела идут нормально, хотя настроение бывает разное». А дальше человек пытается разобраться в причинах перемен своего настроения и ищет их там, где почему-то не догадываются поискать многие вполне положительные и отнюдь не лишенные свободы люди, а именно — в сфере духовной, во взаимоотношениях с Богом.

«А на душе у меня, скажу вам прямо, полный дискомфорт, гнетущее состояние, потому что нагрешил в жизни много, и этот грех начинает съедать меня изнутри. Немощь моя духовная выражается в том, что устал бороться с противоречиями внутри себя. Разумом я прекрасно понимаю ваши слова о покаянии и раскаянии, о благодарности Богу за то, что Он нас таких все равно милует, но сердце мое почему-то остается для Спасителя нашего закрытым..»

Если бы автор этого письма не оказался в экстремальных условиях спецрежима — вряд ли он задумался бы о подобных предметах и начал рефлексировать над собой. Там, на воле, голова его была занята совсем другими, притом самыми примитивными вещами. Душевные движения, эмоциональные реакции стремились к простоте, свойственной беспозвоночным: удовольствие, страх, агрессия. Теперь, отрезанный не только от своей прежней, преступной и блудной жизни, но и от жизни вообще, он просто вынужден включить мозги и задуматься о том единственном, о чем еще есть смысл задуматься: о себе самом. А когда человек по-настоящему задумывается о себе, он, не читавший в большинстве случаев авву Дорофея, невольно находит подтверждение словам этого святого: «Когда Бог сотворил человека, Он всеял в него нечто Божественное, как бы некий помысл, имеющий в себе, подобно искре, свет и теплоту; помысл, который просвещает ум и показывает ему, что доброе, а что злое. Сие называется совесть, и она есть естественный закон». В каждого человека всеял Творец эту искорку, нет у Него никаких печальных исключений, никаких изначально неполноценных, бракованных людей. И вот, человек в черной с белыми полосами робе обнаруживает в себе этот тлеющий уголек и догадывается, что по идее-то уголек этот всего его должен просвещать и обогревать. Но почему же этого не происходит, почему едва-едва тлеет искорка в темноте и холоде его существа? И возникает следующий вопрос: что делать? Трудности на каждом шагу:

«Если человек живет с Богом, тюрьма для него тот же монастырь. Но для такого человека, как я, очень большой труд — сменить вектор своей жизни. У меня были моменты светлой радости на душе, умиротворения, покоя, но это только моменты. Я как пустыня сухая — жду, чтоб Господь смочил хоть немножко дождиком».

«Мне очень тяжело бороться за молитву. У меня еще, к сожалению, с сокамерником не ладится. Он вообще-то хороший человек, добрый. Но у меня почему-то все на душе вскипает от некоторых его недостатков, и ничего не могу с собой поделать. От этого и молитва разлаживается».

Что примечательно, среди вопросов, задаваемых священникам или даже архиереям здесь, в обычной, «вольной» жизни, очень много поверхностных, неважных, относящихся не к внутренней жизни человека, а к чисто внешнему исполнению каких-то правил, часто надуманных, или обычаев, порой вообще не имеющих отношения к Церкви. Это печальный симптом, конечно, он говорит о том, что для многих людей Православие сводится к набору правил, запретов и обычаев. В письмах с ПЛС «внешних» вопросов нет, им просто взяться неоткуда: от обычной, со всеми ее обычаями и правилами жизни адресанты отрезаны. Но зато и вера для них сразу становится именно верой, а не обычаем: она приобретает духовный характер. Это не их заслуга, конечно, это результат давления тех обстоятельств, в которых эти люди оказались, однако результат благой. Для того чтобы ответить на иной вопрос, пришедший со спецблока заполярной зоны, нужно залезть в Феофана Затворника или в упомянутого уже авву Дорофея. А иногда нужно просто помочь сделать выбор:

«Я, конечно, стараюсь своими силами и возможностями постичь Божью истину. Читаю литературу разных христианских направлений, и у каждого есть что-то мне близкое. Сам себя пока не причисляю ни к какой христианской конфессии. Но чувствую, что пришла пора определиться. Подскажите мне, как лучше это сделать».

Что интересно, мы ни разу не получали от наших подопечных-пожизненников никаких праздных просьб: никто из них не просил, например, легких, развлекательных книжек, журналов или фильмов (начальство одно время разрешало DVD-проигрыватель, но потом почему-то запретило). Осужденные с ПЛС просили серьезных книг о вере, о Церкви; фильмов, которые показывают ее жизнь, недоступную уже, увы, для этих зрителей: «..о монастырях, об Оптиной пустыни», «..о священнике, который усыновляет детей­инвалидов, — „Форпост“ называется — не могли бы вы прислать?..». При этом они и сами готовы поделиться:

«Вы смотрели фильм „Апостол Любви“ — о митрополите Антонии Сурожском? Если не смотрели, я могу вам диск в письме прислать, это можно. Фильм просто классный. Когда я его смотрел, у меня внутри вдруг будто плотина какая-то сломалась, и слезы потекли, текут и текут, и в душу будто что-то светлое вливается..».

Иногда кто-то просит перевести сто рублей на личный счет, но это очень скромная просьба на самом деле: безнал нужен для того, чтобы купить в ларьке лук — бесценный источник витаминов, сахар, какао или растительное масло. То есть чтоб был какой-то приварок к пайку: «Многие здесь сидят вообще без денег. Делимся, как можем, продуктами». Вместе со способностью верить человек открывает в себе способность сострадать и помогать другим: «Я прошу вас, напишите, пожалуйста, Макарову Роману. Он где-то здесь, на нашем посту, адрес этот же. Мы с ним сидели одно время вместе в камере. Неплохой парень, и о вере задумывается, просто поддержка какая-то нужна, совет».

Режим пожизненного лишения свободы исключает участие в общих работах и общение осужденных, сидящих в разных камерах: они не встречаются даже на прогулке. Но при этом обитателей камер периодически перетасовывают, пересаживают — так возникают новые знакомства. Так переходит из рук в руки адрес далекого (саратовского, рязанского, вологодского..) храма. Или адрес батюшки, готового отозваться и помочь (в нашем случае — иерея Михаила Богатырева, которому я помогаю вести переписку с осужденными). Хотя это и странно немного. Ведь сейчас в каждой епархии есть отдел или по крайней мере священник, отвечающий за тюремное служение, за окормление заключенных. И препятствовать деятельности этого священника — в рамках режима, разумеется — никто не вправе. Не должно быть у осужденного такой проблемы — пообщаться с батюшкой не по почте, а непосредственно. Но она почему-то возникает. И даже не только по вине тюремного начальства. Увы, и батюшки бывают разные. Однажды, по благословению упомянутого выше отца Михаила, настоятеля Владимирского храма в Саратове, я дозвонилась до северного города, до священника, призванного окормлять зону строгого режима с участком ПЛС: «Отец такой­то, люди там вас ждут и нам пишут, что дождаться не могут. Может быть, начальство их заявления игнорирует и вас не извещает?». В ответ я услышала то самое, до боли знакомое: «Вы наивная — вы им верите». И далее: никакой священник этим зэкам на самом деле не нужен, о свидании со священником они просят просто от скуки, «единственное, о чем они думают, — как набить желудок» и т. д. Вот и приходится новообращенному христианину в полосатой робе искать себе духовного отца и советчика за тысячи километров и общаться с ним по переписке. Впрочем, не все так безнадежно:

«Не могу не поделиться с вами своей огромной радостью, которая переполняет меня. Дело в том, что я уже дважды (подчеркнуто автором. - М. Б.) в этом полугодии Исповедался и Причастился (глаголы с большой буквы — так у автора. - М. Б.). Может ли быть что-то чудеснее? В начале августа приезжал священник из Тюмени, а в ноябре прорвался к нам сюда местный батюшка. Воистину для Христа не существует ни дверей, ни замков! У меня не хватает слов, я не могу описать вам всю полноту этого события..».

Режим ПЛС не позволяет осужденным посещать храм — хотя в большинстве колоний, где есть участки разных режимов, церкви имеются. Это лишение рождает порой в человеке тоску, сходную с тоской Адама, утратившего Рай: «Господи, какой же я был дурак там, на воле, — каждый день ходил мимо церкви и хоть бы раз заглянул!». Дата встречи осужденного с пастырем заранее пасомому неизвестна, его никто не предупреждает. «Поэтому трудно к Причастию подготовиться, — писал один наш корреспондент, — но это, может быть, и к лучшему: мы ведь всегда готовы должны быть с Господом встретиться, правда?» Однако встреча эта у него протекает — совсем не так, как у нас!

«Камера открывается, мы скорее бежим на исходную, к противоположной стене. Инспектор подает команду „К решетке“, я спиной вперед подбегаю к решетчатой двери, последней из трех, она еще не открыта, и просовываю в окошечко руки, чтоб на них застегнули наручники. Инспектор командует: „Шаг вперед“, я отвечаю: „Есть, гражданин начальник“, так нужно отвечать всегда, иначе будет нарушение. „На выход“ — я выбегаю из камеры к противоположной стене, головой в стену, ноги вширь, инспектор меня обыскивает, команда „Направо вперед“, иду, голову вниз, а сам волнуюсь, куда меня, что такое, может, я провинился чем, боюсь ужасно. А меня завели в комнату, закрыли в маленькую клеточку, и даже наручники сняли, и ушли, а в комнате уже батюшка сидит, отец Андрей..»

..Но я, кажется, должна остановиться. И еще раз напомнить самой себе о тех, кого наши неофиты с ПЛС убили, и о тех, у кого они убили близких.

А может быть, я вообще зря это пишу — молчать лучше о том, что мы помогаем убийцам, осужденным на пожизненное заключение? Не все готовы это принять.

Но ведь миссия Церкви в местах лишения свободы — это не тайна, тайной она быть не может. В этих местах издавна трудились замечательные пастыри: достаточно вспомнить отца Иосифа Фуделя, отца Глеба Каледу. И ведь не было для них исключений, не было никаких «слишком страшных» и «не слишком страшных» преступников: они шли к каждому.

Как-то раз я попросила московского священника Владимира Соколова, многие годы просвещавшего и окормлявшего заключенных, ответить на вопрос: как можно любить человека, который убивал безвинных, беззащитных, который столько неизбывного горя принес их близким? (А без любви ведь помочь нельзя — я именно это имела в виду.) И вот что написал в ответ отец Владимир: «Первый из барьеров, мешающих человеку полюбить преступника, — фундаментальное убеждение в том, что сам он не преступник. Это убеждение заставляет его выделить себя из мира преступников. Мир преступников становится враждебным — его надо бояться и с ним необходимо бороться. Но если всмотреться внимательно в себя, то можно легко убедиться, что наше отличие от преступника заключается лишь в том, что те преступления, которые преступник совершает наяву, реально, — мы совершаем во сне или в мыслях. Христос в Евангелии это различие делает несущественным. Он говорит, что даже просто смотрящий на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем (Мф. 5, 28). Так кто же при такой оценке рискнет себя назвать не преступником?».

Действительно, многие из нас не могут себе представить, что произошло бы с ними самими, окажись они в иных жизненных обстоятельствах, не получи того доброго воспитания, которое все же получили, и т. д. Нет, это не оправдание преступления «внешними причинами». Это напоминание о грехе в нас самих, в каждом из нас: страшной, разрушительной силы этого греха мы, может быть, и не ведаем.

Был ли благоразумный разбойник, вошедший в Рай следом за Христом (см.: Лк. 23, 40−43), лучше наших корреспондентов с пожизненным сроком заключения? Скорее всего, он резал людей так же лихо, как и они. Задумываемся ли мы об этом, читая Евангелие?

Не так давно мне пришлось услышать один из многочисленных споров о смертной казни — между супругами, моими друзьями. Жена убеждала мужа, что смертной казни как меры наказания в государстве не должно быть: «Ведь преступник может еще раскаяться и обратиться к Богу». Муж резко вспыхнул: «И ты предлагаешь мне этим умилиться?! Он обратился к Богу, ах, какая радость! Если человек своими руками душит семилетнего ребенка, чтобы беспрепятственно ограбить квартиру, то мне совершенно все равно, к кому и к чему он потом может обратиться. Такой человек должен быть просто немедленно уничтожен».

Чувства супруга понятны, и нельзя его за них осуждать. Нужно просто понять нечто другое. Если душа убийцы отправится в вечную тьму и вечную злобу — это не будет победой над злом и над отцом зла. Подлинная победа над врагом рода человеческого, отцом всех преступлений, подлинное торжество добра — раскаяние преступника.

Журнал «Православие и современность» № 29 (45)

http://www.eparhia-saratov.ru/Articles/pozhiznennoe-raskayanie