 |
| Русский журнал | Глеб Павловский | 02.03.2005 |
2008, 2007 или 2015?
Начну с того, что проблема-2008 — это, на самом деле, проблема-2007. Президентские выборы у нас начинаются задолго до объявления кампании, но не как конфликт личностей, а как консолидация групп. И преимущество получает группа, сама консолидировавшаяся по ходу думских выборов. Эта особенность связана с избирательным циклом, где думская кампания непосредственно переходит в президентскую и является для нее чем-то вроде «сверх-праймериз». Итак, проблема-2007, но в чем она?
Проблема-2007 — это проблема-2015. (То есть 2007 плюс 8, получается 2015, можно 2016, но не такая красивая цифра). То есть преимущество на думских выборах получит группа, которая попадет в сердцевину повестки дня будущего 8-летнего правления, сядет на энергетику нового правящего поколения. Как мы все знаем, средства массовой информации перед выборами почти никогда не представляли реальную повестку дня, группу приоритетов, — нерв, по которому определится победитель. Избиратель решает все на собственных нервах! Кто-то садится на эту волну новой энергетики общества и дает ответ на запрос о новом руководстве. Такая группа получает преимущество на думских выборах, и гигантскую фору в определении будущего президента. Президентская фора может стать решающей для победы, как было на выборах в Думу-99, или дать сильный отрыв на старте, как было у Зюганова в 1995-м — отрыв, который коммунисты не сумели конвертировать в победу. Та группа, которая правильно формулирует потенциальную повестку дня и вытекающий из нее мандат на руководство в следующем избирательном цикле, (то есть на следующие 8 лет), и получает «президентскую фору» — преимущество на выборах президента. Даже если вначале это преимущество неочевидно или считается вообще несуществующим.
С этой точки зрения выборы 2007 «управляют» политикой всего второго — так называемого «последнего» — срока президентства. Причем это управление не зависит от того, состоятся в конце его выборы или нет! Любимой темой дискуссии является — будут или не будут выборы отменены, а если вдуматься — есть ли разница для текущего цикла? Даже отмену выборов можно рассматривать, с точки зрения цикла, как предельный и крайне рискованный со многих точек зрения вариант избирательного сценария. Он должен сопровождаться настолько решающими — и рискованными для инициаторов — сдвигами в ландшафте, что отмену выборов можно приравнять по масштабу к их проведению. Отмена выборов — это политически рискованная, юридически нерентабельная разновидность предвыборной кампании. Именно поэтому так часто те, кто выходит со сценарием отмены выборов, проигрывают тем, кто решает проблему выборным путем, как у нас было в 1996 г.
Итак, в результате будущих «думско-президентских» выборов будет сформировано национальное руководство, опирающееся на политический класс, сложившийся уже внутри новой России, внутри РФ — состоятельный, адаптированный, опирающийся на реальную социальную и деловую среду. Не боящийся общества, разделяющий его ценности и умеющий с ними работать. Правящий класс. Это и есть политический финал революции. Мы уже не раз провозглашали завершение революций, термидор, консерватизм, но не подтверждали это решающим фактом — новым правящим субъектом. Финалом революции может стать само существование российского правящего класса, национально укорененного, признанного обществом, со своим, приемлемым для большинства механизмом формирования кадров власти. Собственно говоря, это выход нового политического поколения к власти.
Опираться новый правящий класс может только на так называемые средние слои. Я специально не говорю слово «средний класс», это очень мифологизированное понятие. Но в любом случае средние слои, если измерять их по самооценке, это где-то 30%. Если же судить по той или иной системе критериев, естественно, отражающих наш реальный уровень доходов и наше понятие среднего гарантированного уровня существования, то он уменьшается примерно вдвое. То есть мы имеем дело примерно с одной шестой населения. Им, с другой стороны, в нашем социальном мире противостоит примерно такое же количество предельно неадаптированных граждан. Оно тоже колеблется в районе 10−15%, то есть — одна шестая против одной шестой. Привыкание к нищете не может быть устойчивым, и заметно формирование политических субкультур, которые рвутся к повышению своей доли распределяемого.
«Путин-одиночка» и «защита преемником» — сценарии претендентов
Как сегодня видятся выборы, предстоящие нам в конце данного избирательного цикла, выборы 2007−2008 года? Как перетягивание каната между довольно небольшой группой политических кадров вокруг Путина и такой же небольшой политической группой кадров так называемой «оппозиции». Под оппозицией понимается некий клуб неудовлетворенных политиков, которые, при растущем раздражении массового избирателя, ведут дело к конечному ослаблению Путина и к полному проигрышу его команды на выборах. Философия «Комитета-2008», — это кажущаяся им беспроигрышной круговая атака стаей.
Это как бы блиц-турнир, где Путину приходится иметь дело одновременно с очередной атакующей группой и недружественным окружением — причем отбитая атака превращается в сигнал к прорыву следующей группы. Тем самым, как ожидают, Путин либо проигрывает, и победитель получает все, либо выигрывает, но лишь благодаря сделке с одной из групп окружения — на которую вынужден далее опереться. Главное, что эта модель изначально уравнивает силы команды Путина с любой командой-претендентом. Но этот сценарий предстоящих выборов опирается не на оценку реальности, а на имиджевую политику власти.
Имидж позиционирует Путина как безальтернативную фигуру, уникальную индивидуальность, затушевывая причины его уникальности. Я оставлю в стороне вопрос, правильно или неправильно было делать пиар-акцент на уникальности фигуры Путина и его изначальной выделенности из всего политического поля — то, что обычно называют «безальтернативностью». Я утверждаю, что «Путин-одиночка» — это имиджевая фикция, а не политическая данность. Социально Путин отнюдь не одинок! Политические и социальные ресурсы Путина сосредоточены в тех группах и слоях, которые сделали на него ставку. Либо в тех, что сделали долгосрочные социальные ставки, нуждающиеся в долгосрочных гарантиях и политической пролонгации (в этом смысле, они есть даже в оппонирующем классе). Соответственно, расчет оппонентов Путина — на то, что команда власти попытается проектировать избирательную стратегию 2007−2008 — на базе имиджевой стратегии-2000. То есть, будет играть думско-президентскую игру, применив «защиту преемником» — и даст фору новому претенденту. Выдвигаемый Путиным преемник попадает в чрезмерно завышенный, критериально невыносимый запрос на новое президентство, сформированный 8 годами Путина, и этот запрос его торпедирует. И как выдержать запрос на руководство, который Путин сформировал своим президентством, плюс тот, который Путин разжег, но не удовлетворил? Непосильная ноша для преемника. Тот должен обладать какими-то небывалыми свойствами, чтобы ответить на вызов. Преемник Путина именно своим статусом дает фору оппонентам. Скажу резче: политик, позиционированный как «преемник Путина», начинает игру — и проигрывает ее претенденту. Едва ли стоит рассчитывать на то, что команда Путина выберет проигрышную стратегию. Она не будет готовить избирательную кампанию на базе имиджевой стратегии прошедшего президентства. Она будет опираться на новую политическую реальность, на новый политический потенциал.
Негативный мандат Путина — оборона средних слоев от революции
Руководство, которое осознанно ставит на формирование политического класса в России, опираясь его связь со средними слоями, должно защищать его от угрозы перераспределителей «снизу» и изнутри аппарата. То, что я называю «обороткой путинского мандата», или его негативным мандатом: чего он не вправе допустить. Путин не смеет допустить потери средними слоями перспективы своей безопасности, то есть политического представительства своего контрольного пакета в правящем классе России. То есть мандат Путина включает запрет на обнуление завоеваний его президентства — а, значит, запрет на революцию. Не по каким-то личным предпочтениям Путина, его пожеланиям, а именно как жесткое условие пролонгации мандата.
Путин, которого заподозрят, что в конце своего президентства он стерпит обнуление всех завоеваний среднего класса 2000−2007, начнет стремительно терять поддержку. Начнется прессинг средних слоев, требующих прогарантировать их жизненные и социальные «инвестиции» — какого черта, г-н президент, разве мы договаривались на еще один революционный дефолт?! Уже теперь мы имеем дело с раздражением средних слоев тем, которые пока не находят себя на картинке 2007 года. Граждане в большинстве встревожены не столько Путиным, сколько сценариями его выдавливания из Кремля, его уязвимости — но это пропагандистские сценарии. Они основаны на иллюзии. Картинке бодания якобы оппозиции с властью, транслируемой как прогноз будущих выборов.
Почему-то принято считать, что Кремль ограничен «административным ресурсом», но лишен выхода в поле прямого действия, в социальное поле, на улицу. То есть, губернаторы — это его инструмент, а общественные проекты, демонстрации и митинги — монополия оппозиции. Бюджетники — это его опора, а молодежь — не его. Считают, что социальные конфликты — это монополия оппозиции, а не (своеобразный) ресурс власти. И потенциал противоречий, и предъявление этих противоречий, вплоть до уличных форм, почему-то оставляют в монополии оппозиции. Но это не так. Уклонение от мобилизации путинского большинства в массовых формах было связано с выбором инструментов первого президентства Путина. В этом смысле, последние митинги и демонстрации в поддержку реформы льгот, возникновение новых молодежных проектов ведет к приземлению политического режима. К расширению инструментов массовой сопротивляемости. К отвоеванию для Путина массового антикризисного маневра.
Преимущество, приоритет в формулировании повестки дня будущих выборов находится у средних слоев. Это они надолго связаны своими планами с действующей властью: им нужны свобода, собственность и суверенитет — в пакете с запретом на революцию, обнуление, дефолт. Собственно говоря, здесь и будет найдена повестка дня-2007. Выиграть, далее уже не выпуская этот класс из политической орбиты. Добиваясь сосредоточения в этой социальной среде выработки ключевых политических и государственных решений, воспитания кадров новой власти на долгие времена — пока не рассосется и не будет социализировано «революционное дно» общества, те самые 15 процентов социальной безнадеги.
Но до того контроль критериев политически допустимого должен оставаться у Путина, составляя негативную сторону его мандата — недопущение сценариев, которые поведут к потере средними слоями перспективы безопасности. Сегодня власти — под властями я в данном случае понимаю Кремль — нащупывают собственную опору, осторожно выходя «на улицу», в поле охранительного социального действия.
2005 год — год предвыборного кастинга и массовых политических машин
И в завершение — где мы находимся сейчас по избирательному циклу? Отсчет российской политики идет, как известно, от будущих выборов. Думская предвыборная кампания стартует фактически весной года, предшествующего году думских выборов — то есть, в 2006. Первый парад избирательных проектов Думы-2007 откроется ровно через год. Итак, 2006 год — это год первой предвыборной репетиции. А что такое наш год, в котором мы находимся, в этом избирательном цикле?
В российском избирательном цикле год, следующий за годом президентских выборов — это год основного кастинга предвыборных игроков. Это год формирования основных общенациональных коалиций — социальных, гражданских, коалиций бизнеса — тех сил, которым предстоит через год предъявлять свои первые избирательные проекты. Первые проекты будут сильно корректироваться, но их парад очень важен. Новая норма численности партий внесла очень важную корректировку в техзадание на 2005 год — 50 тысяч членов партии, и эта численность должна быть доказана до 1 января 2006, то есть в течение этого года. В этом смысле текущий год фактически с добавлением, которое внесла норма 50 тысяч, имеет еще очень важную сторону — это означает создание партийных машин. В течение года — напряженный, но реальный срок — должны быть созданы массовые партийные машины.
Что будет делать в это время команда Путина? Если исходить из таким образом описанного избирательного цикла, ее задача — сформировать в течение ближайших 15-ти месяцев свою автономную систему политической работы с группами поддержки президента, молодыми и не очень, группами, которые уже сейчас составляют потенциал нового правящего политического класса, в которой они намерены надолго и гарантированно войти.
Но сейчас они оторваны от Путина, а Путин — от них, и тут важный потенциал его противников. Здесь основа мифа о «путинской изоляции». В течение года должны быть апробированы и предъявлены — как сторонникам Путина, так и его противникам — эффективные формы работы с группами массовой поддержки. Власть должна доказать свою способность устоять даже в случае комбинирования пропагандистских атак с уличными. В этом смысле конфликты между группами общества — не обязательно помеха для расширения социальной базы режима, даже наоборот. Иногда они способствуют визуализации большинства, консолидации его в роли охранительной силы. Нельзя взвесить потенциал поддержки Путина, не вступив в реальную политическую борьбу с противниками. Сторонников закона и порядка необходимо отучить стесняться заявлять собственную позицию, сорганизовываться в реальной демократической, то есть конфликтной политической среде.
Власть лоббирует себя в обществе — общество должно лоббировать себя во власти.
Никто не говорит, что средние слои всем довольны. У них нет ясности, будут ли их личные стратегии политически признаны действующей властью. В этой неясности и состоит единственный ресурс оппозиции сегодня — виртуальный. Оппозиция пытается распропагандипровать средние слои идеологией низовой «одной шестой» — распределительной идеологией. Легко заметить, как все предложения либеральной оппозиции приобретают определенно распределительный характер. Вся она становится левонароднической, по надежде «урвать большой приз», по идее того, что в руках власти есть некий приз, до которого надо добраться и распределить. Конечно, стабилизационный фонд сильно возбуждает левые аппетиты. Сама картина этого гигантского стабфондовского мешка, который болтается над головой в виде многомиллиардной сладкой морковки, — тяжкое испытание для политика. Это уже не абстракция «народного достояния», а вроде как бы новое «ничье».
Есть недостаток встречного политического лоббирования — со стороны общественных коалиций. Лоббирования, имеющего целью представительство средних слоев во власти. Лоббирование, естественно, предполагает заказчика — кто он? Ясно, что в этом случае заказчиком не может быть сама власть, и расчет на Кремль как на заказчика совершенно неверен. Сила в политике не строится односторонне «сверху». Сила — в коммуникации, в конфликте. Инициатива нужна в противоположном направлении, где Кремль явится адресатом квалифицированного политического предложения. Вот этот дефицит адресованного общественного лоббизма весьма ощутим. Он предполагает создание, конструирование заказчиком в обществе гражданских коалиций, общественных коалиций, ассоциаций в широком смысле этого слова (я не имею в виду юридических лиц, хотя, может быть, и их) — которые смогут вступить в коммуникацию, в контакт с властью, продвигая формирование повестки дня, необходимой для средних слоев.
Иначе средние слои очень рискуют проиграть. Или выборы будут выиграны «за них» и без них, но тогда и ресурс, на который Путин будет вынужден опираться, превратится в центр новой коалиции власти. А среднему классу опять-таки придется иметь дело с чужаками, отнюдь не отражающими его позицию.
Вот на этом дефиците политического и общественного лоббирования во власти, правильного подхода к выстраиванию избирательной стратегии и политической программы я и остановлюсь.
Вопрос: Почему изменился Ваш дискурс, ведь мы знаем, что Вы обладаете проектным мышлением, и даже проектно-технологическим мышлением. А политическое конструирование России последнего времени — это продукт реализации политических проектов власти конца 90-х гг., — проект «Родина», СПС и так далее. При чем здесь средний класс? Проект 2008 реализуется в условиях управляемой напряженности, регулируемого кризиса, усиления контроля над СМИ.
Г.Павловский: Это распространенная позиция, она всем известна, позиция аморфного скепсиса. Да, «все было всегда» — что отсюда практически следует для нас и вас, для работы? Предположение, что «подождем, что они скажут и сделают», может закончиться болезненно для выжидающего, поскольку в политике нет застрахованных ситуаций. Можно работать на ту или иную ситуацию, но сознавая, что та не застрахована! Я всегда исхожу из этого.
Я скажу, что Вы, как многие, исходите из «догмы контроля» — возможности проекта тотального контроля за реальностью. Это самообман. У Путина нет тотального контроля над социальной и политической реальностью. И прочность его позиций основана не на этом. Он контролирует только предельные критерии государственного процесса, даже не все, которые следовало бы контролировать. В этом смысле, налицо своего рода не столько «управляемая», сколько «цензурируемая» демократия. Не в смысле цензуры печати, а в смысле цензуры самого политического процесса, причем ограничено успешной. И предполагать, что на простом контроле можно въехать в рай, ошибочно. Такое рассуждение лежит обычно в основе ожиданий «новой революции» — давайте еще раз это все сменим, еще раз начнем с нуля — обнулим! Либо получится — вот и славно; либо нет — а я все равно к кому-то залезу в карман и ухвачу, например, кусочек «Криворожстали». Это плохая проектная стратегия.
Вопрос: Что Вы называете оппозицией?
Г.Павловский: Я применяю слово «оппозиция», опираясь на принятую сегодня в прессе терминологию в отношении группы политиков. Что у нас на самом деле является оппозицией, как она выглядит? Сейчас реально существует оппозиционный дискурс, внутри которого понятие оппозиции приклеивается даже не к партиям, а к определенным группам политического сообщества. Оппозиция у нас формируется изнутри аппарата власти, опирается на неудовлетворенные круги в аппарате, которые выжидают момент для сделки с преобладающей силой. Откройте газеты — кого там называют оппозицией? Наших старых знакомых — Владимира Рыжкова, например, а почему, кто знает? Сейчас вообще уже пошли в ход и Юлия Латынина, и Сатаров — человек умный, но какая же он оппозиция? В общем, называют людей индивидуально. Есть такой концепт: Путин — власть, а оппозиция — те, кто против Путина — дальше не анализируем. Оппозиция это группа светлых личностей, которые постоянно атакуют власть, дожидаясь ее ослабления, а затем разрушения, чтобы занять освободившееся место. «Люди общественного доверия», которые должны каким-то образом или дождаться, когда власть сбежит сама (такое у нас иногда бывало), или как-то ее вытеснить при помощи улицы и самой сесть на стул.
Когда-то лет 30 назад была история в Южной Корее, когда там какой-то начальник местного ЦРУ вошел в кабинет президента, застрелил его и сел в президентское кресло, как ни в чем не бывало. Правда, потом, по-моему, его расстреляли. Но вот это и есть русское представление об идеальной победе. Однако это опасная модель.
Я уже говорил о том, что оппозиция испытывает недостаток общественного и политического лоббирования. Иначе говоря, есть проблема недостатка давления групп, заинтересованных в определенной эффективности, на саму оппозицию, что создает искусственную монополию нескольких людей на предъявление позиции.
На самом деле отсутствие и дефицит дебатов по поводу того, как должна выглядеть рамочная программа-минимум средних успешных слоев — это серьезная проблема. И, честно говоря, я не вижу, как власть может ее решить, оставаясь в собственном кругу. Ее не может решить власть, потому что когда она лезет в общество, она сама становится плюралистической, коалиционной, она распадается на фракции, и каждая фракция заводит собственную игру — а это большая угроза, ибо по мере приближения к выборам начинается накопление ресурсов каждой группой во власти, каждая хочет сесть на собственный независимый ресурс, чтобы лучше подготовиться к игре. И если этот год не пройдет как год создания общественных коалиций, то в течение его сформируется спектр коалиций в аппарате. Аппаратные коалиции будут непрозрачными, их интересы и платформы будут неизвестны. Это довольно опасная, легко доступная внешним влияниям система. Я люблю повторять, что американский ресурс на Евровостоке — это административный ресурс.
Вопрос: Чувствуете ли вину за провал на Украине?.
Г.Павловский: Вы знаете, чувство вины редко соответствует реальности провала, как в отношениях мужчины и женщины: бывает, чувство вины есть, а провала нет. Или наоборот — провал без осознания полноты вины. Колоссальность украинской катастрофы шире исхода выборов, и ее невозможно отбросить, сославшись на то, что меня не назначали «дежурным по революции». Дежурные в таких случаях самоназначаются. Вину, безусловно, я ощущаю, но пытаюсь уточнить ее в инструментальных терминах. Да, поле необходимого действия находилось совершенно вне круга моих тогдашних полномочий. Но здесь и вина — я виноват в том, что не вышел из отведенной мне — комфортабельной! — роли политконсультанта, отвечающего только за оценку ситуации и за адекватность рекомендаций. А вот этого как раз было недостаточно. Ведь то, что происходило, было для меня вполне очевидно — неслыханная анархия и некомпетентность руководства кампанией, безрукость штабного управления, их пустой апломб и неумный «мачизм». Еще и изначально ошибочная стратегия, за которую даже теперь ее авторы не извинились. Сегодня я избегаю напоминать об этом, ведь люди проиграли, и теперь сами под ударом. Но тогда я на это указывал — в Москве и Киеве, да что толку? И что на самом деле можно и нужно было бы сделать человеку без штабных инструментов, без права принять обязательное для кого бы то ни было решение? Если не верить в киевскую утку, про то, что всесильный ужасный Павловский лично травил Ющенко, и недотравил? Да, следовало выйти из информационно-консультативной позиции в режим оппонирования. То есть сказать — нет, так я с вами больше не играю Что, правда, означало бы классический конфликт интересов, ведь я тем самым превращался из консультанта в политика, пускай даже внутриаппаратного.
Легко сказать, при чем тут политтехнологи? Но в той степени, в которой именно они заполняют вакуум политики — они, конечно, становятся политиками — часто плохими. В Украине задолго до последних выборов возникла экзотическая практика срастания российских консультантов с украинскими политиками и олигархами. Она нарастала и уплотнялась, еще с конца 90-х став традиционной. Через это прошли сотни отечественных специалистов, наверное, и почти все крупные центры России. Но окончательно все утрамбовалось в 2001—2004 гг. Тут уж российские консультанты влезли по локоть внутрь киевских разборок и соглашений, фактически став игроками на украинской сцене — правда, игроками в роли «сожителей» киевских политиков, властных и оппозиционных. То есть, консультант «живет» с политиками, пьет с ними, входит в их частные проблемы, ходит с ними по бабам. И все к такому привыкли. К приезду в Киев я застал эту уродскую модель позиционирования технолога, как «консильери при боссах». Страшно комичную: ведь они там в Киеве разрабатывают «политику» на дачах, в саунах и в бардаках. У нас нечто подобное, говорят, бывало лет 10 назад, в первой половине 90-х, в былинные времена коржаковско-сатаровского Кремля. Москва не могла здесь ничему помешать, и вынужденно считалась с таким противоестественным стилем политики, как с украинской национальной спецификой.
Сейчас я думаю, ставки России и Украины были настолько высоки, что, наверное, следовало бы так пойти против течения, даже с нарушением деловой этики. В этом мне и следует повиниться. Хотя осенью я аргументированно указывал товарищам про то, что «власть Кучмы в Киеве по состоянию на начало октября изолирована сильнее, чем федеральная власть в Москве на начало октября 1993 года» — цитирую самого себя. Но масштаб угрозы в таком случае требовал и иного масштаба ответственности. «Революцией» в Киеве все постоянно запугивали друг друга, но всерьез не верили. Это была вообще одна из центральных тем пропаганды с обеих сторон, что отвлекало от оценки ее реальности. Модели, как может выглядеть реально киевская революция, — я не представлял.
И отдельный вопрос еще с социологией, очень интересный, и пока научно неясный. Наверное, за последние 10 лет впервые подвели практически все известные мне социологические прогнозы, а те были перекрестными, и каждый был достаточно представительным. Они все время давали лучшие цифры Януковичу — даже заказанные штабом Ющенко; хотя ющенковские опросы как политически неудобные, перестали публиковать. С чем это связано — это отдельный, я думаю, вопрос к социологам. Для меня это был очень сильный облом, поскольку за 10 лет я привык работать с хорошо выверенной социологией, а здесь что-то разладилось.
Кстати, еще раз об обратном векторе лоббизма — «общество — власть» — надо было добиться общественного обсуждения этой центральной ставки, выбора преемника Кучмы. То есть надо было нам всем загодя включиться в этот процесс. Но власть этого не сделала по своим соображениям, а общество еще за год до выборов игнорировало вообще тему Украины, которая никого тогда не интересовала, а заинтересовала лишь когда мы продули. Обычное дело. Что ж, давайте извлекать полезную информацию, раз у нас теперь под боком такой замечательный украинский революционный полигон. Пускай оперируют на себе, а мы поглядим, поучимся. Тем более, в Киеве теперь правительство состоит из пиарщиков. Это интересный прецедент на Евровостоке — правительственный кабинет пиарщиков! Поглядим, как это сработает.
