Александр Волков: Снова зовем Русь «к топору»?

У нас вдруг появились теоретики и политики, воспевающие бунт и даже открывшие в нашем народе якобы генетическую предрасположенность к нему. Понятно почему «вдруг»: оранжевый киевский Майдан и его слабое эхо в России, вызвавшее, однако, некоторую дрожь у властей и заставившее подсуетиться с исправлением грубейших промахов монетизации льгот, породили представление, будто только так, с помощью бунта, уличного протеста граждан можно чего-то добиться от власти. Будто это лучшая или даже единственная форма воздействия на неё.

Генетика, думаю, ни при чём. Будешь хоть к чему «предрасположен», если месяцами не платят зарплату, резко повышают цены на коммунальные услуги, творят произвол во время выборов, с избирательной системой вообще, а ты не можешь ни через какие институты, никакими способами защитить свои интересы. Даже крысу не рекомендуется загонять в угол, она тогда становится агрессивной и опасной. Несомненно, народ имеет моральное право на любые действия против власти, если она бездушна по отношению к нему, не слышит его голоса, не чувствует его боли, забывает, кем выдвинута к рычагам управления страной. Но бунт, массовый уличный протест — крайняя мера. Время восстаний и революций действительно прошло — в том смысле, что в ходе истории люди убедились в их разрушительности, а вместе с тем знают уже, накопили в течение длительного жизненного опыта, средства иного решения своих проблем.

Пушкин ведь очень точно охарактеризовал русский бунт — как бессмысленный и беспощадный. Бессмысленный потому, что он только разрушителен и не несет в себе позитивного начала, некой созидательной идеи или конструкции. Василий Шукшин блестяще описал, что осталось там, где прошел Степан Разин, как стали править посаженные им на власть лидеры толпы: «хуже бояр!» Беспощадный — в том смысле, что несет гибель людям, всем без разбора, включая вовсе непричастных к тому, против чего бунтуют. В этом смысле он родной брат терроризма, а, может быть, подчас это одно и то же. Большевики в своё время широко использовали террор ради достижения своих революционных целей. В Германии группа Бадер-Майнхоф утверждала, что на крупный капитал, на его власть не подействовать иначе как их устрашением путем террора. «Красные бригады» мечтали путем террора изменить мир.

В нашей истории известны интеллигенты, звавшие Русь «к топору». Помнят ли нынешние сторонники возбуждения толпы о том, что тем интеллигентам первым и отрубили головы?! Как же можно в наше время воспевать бунт?

Приведу в противовес этому пример Швеции. Сравнительно недавно я имел удовольствие ознакомиться с глубоким анализом опыта этой страны, редактируя русские издания книг двух видных шведских экономистов — Веттерберга и Эклунда. Гуннар Веттерберг, автор книги «Новое общество» — экономист и историк, один из руководителей экспертной группы по изучению экономики общественного сектора, созданной в связи с кризисом «общества благосостояния» и ради переосмысления и модернизации знаменитой «шведской модели». Основные её черты и достоинства у нас, да и у них тоже, виделись прежде в соединении эффективного капиталистического производства с высокой степенью социальной защищенности граждан. Но социальная защита слабых переросла в систему перераспределения благ, которое стало наносить ущерб экономике, породило уравнительность, а вместе с тем — недовольство граждан высокими налогами. Это было в определенной мере исправлено, хотя от своей социальной роли государство отнюдь не отказалось. Однако, завершая книгу, автор связывает перспективы развития «шведской модели» не с этим, а в первую очередь с теми традициями, которые столетиями складывались в сфере общественных отношений. Это, прежде всего, культура отношений власти и народа, допускавшая и поощрявшая его вовлечение в управление страной на всех уровнях.

С 1560 года риксдаг (парламент) собирался неизменно с постоянным представительством крестьян, которые принимали участие в его решениях. Не менее значимым было народное участие в органах правосудия. «Крестьяне прирастали своими железными задами к скамьям на судебных заседаниях и в приходах, столь же упрямые, как профсоюзные боссы за столом переговоров». Именно поэтому «кровавые восстания, „дикие“ забастовки и правительственные перевороты в течение многих столетий не были характерны для шведов». Между тем, скажем, в Германии в XIV—XIX вв.еках случилось более 130 крестьянских бунтов. То есть шведский народ, отвечая на предоставленное ему право участия, в свою очередь не использовал против власти насильственные действия. Здесь просто нет революционной традиции, тем более культа революции, свойственного иным европейским народам, в том числе и нашему. И сейчас участие граждан в управлении страной практикуется в Швеции в многообразных формах, на всех уровнях и во всех сферах жизни общества.

Так что же лучше: понуждение власти к любому шагу навстречу интересам граждан путем протестных акций или постоянное участие этих граждан в государственной деятельности, в принятии решений, начиная с самой первой стадии их подготовки?

Но вот ведь на Украине протестное движение дало позитивный результат! — так могут мне возразить. Сейчас трудно судить об отдаленных последствиях этого движения, но, по крайней мере, непосредственно оно привело к цивилизованному решению проблемы власти — демократическим выборам. Успех был обеспечен очень высокой степенью организации огромных масс людей, а вместе с тем — нравственными и просто поведенческими принципами, принятыми этими массами. Так же, как это было в своё время в польском движении «Солидарность», только сейчас — на новом, более высоком уровне. Это уже связано с зарождением гражданского общества. Если украинцам удастся и далее идти по этому пути — осмысленной и ответственной самоорганизации, развития гражданского общества, создания его многообразных и эффективных структур, они могут добиться многого. Если же всё завершится самоутверждением новой власти, то есть просто утверждением у власти новых людей, без более глубоких перемен в обществе, то при уже существующем расколе в среде граждан политические и социальные трудности вернутся, вновь станут опасными.

Думается, нам всем нужно серьезно и глубоко изучить весь этот последний опыт бархатных, оранжевых, розовых революций, наших собственных протестных движений, социальных конфликтов, перерастающих в политические, соотнося его и с прошлым и с новыми реалиями жизни. Надо лучше понять их причины и роль. Но на основе всего прошлого опыта, по крайней мере, пока, на сегодняшний день, не могу не сделать вывод: в жизни, конечно, ни одна из названных моделей, возможных способов взаимодействия народа и власти (имеется в виду нами же избранная власть) не существует в чистом виде, одно неизбежно сплетается с другим, и чем больше одного, тем меньше другого. Но важно сделать выбор, чему мы сознательно отдадим предпочтение, на что будем ориентироваться — на сотрудничество, пусть конфликтное, но не разрушительное, на создание новых институтов и форм цивилизованного воздействия гражданского общества на власть, на включенность граждан во все дела государства, либо — на постоянную напряженность, постоянную угрозу бунта как средства влияния на принимаемые в обществе политические и управленческие решения, на своего рода холодную гражданскую войну. Не всё от нас зависит, потому что в жизни вообще очень многое не зависит от человека. Но всё же обозначенный нами выбор очень важен. Выбор и власти, и народа.

Конечно, если власть будет только играть в заботу о людях, играть на публику…

Премьер министр Фрадков после обсуждения в Думе вопроса о вотуме доверия к великой радости депутатов заявил, что он многое понял, извлек уроки. Придя после этого на заседание правительства, сообщил ему очень важную новость: повышение уровня жизни народа, выражающееся в зарплатах и пенсиях — наша (правительства — А. В.) главная задача!

А раньше что было? Что до обсуждения считалось главным?

Смешно. Но и грустно: неужели трудно понять, как надоела эта почти ежедневная акцентированная декларация банальностей с экрана телевидения.

Александр Волков, д.и.н., ведущий эксперт МиК.