Чему у них поучиться

Из американских впечатлений

- Батюшка, благословите. Я православный.

Парень, просящий благословения, высок, светловолос и широкоплеч. Лицо красивое и простое, без аристократической порчи. Что-то из начала прошлого века. Ни дать ни взять капитан бейсбольной команды из американского колледжа. Он и говорит с акцентом. В слове «православный» его «р» звучит так, как оно звучит в словах «Merry Christmas», если их произнесет американец.

— Я русский («р» опять картавящее, «съеденное»), но никогда не был в России.

Таких здесь много. Я на съезде православной молодежи Америки и Канады. Съезд назван именем святого Германа Аляскинского. Вообще-то память Германа в июле, вместе с Пантелеимоном. Но в Америке память первого православного миссионера празднуют еще и 25 декабря, вместе со Спиридоном Тримифунтстким. В это время у католиков и протестантов Рождество, а значит во всей стране выходные дни, и можно съехаться со всех краев на съезд.

Эмиграций было много. Самые древние бежали, гонимые войсками Троцкого, с Колчаком и Каппелем через Восточную Сибирь в Китай. Потом, после прихода коммунистов к власти в Китае, — в Австралию. И уже из Австралии путь одних лег в Южную Америку, а других — в Северную. Многие приехали в Штаты из Европы после окончания Второй мировой. Потом были диссиденты. Потом была «колбасная эмиграция». То есть переезд по причинам сниженной мотивации: поиски счастливой страны, где доллары растут на деревьях. И всё это, смешиваясь и расслаиваясь, присутствует на православных приходах.

+ + +

Разношерстность состава прихожан местами походит на разношерстность «пассажиров» Ноева ковчега. Один говорит: «Давайте отслужим панихиду 9 мая. У меня отец (дед) на фронте погиб». Другой говорит: «Ни за что! Мой дед (отец) — власовец и воевал с красными!» Третий вмешивается: «Служите когда хотите. Мне всё равно». Четвертый: «У меня дед вообще в ОУН был. Это я по матери православный». Священствовать среди реликтовых политических страстей непросто. Нужен такт, заслуженное уважение со стороны прихожан, авторитет и осторожность. Нужна духовная мудрость. Но у всех поколений эмигрантов есть дети. И все, у кого есть вера, хотят, чтобы дети не растворились в иноязычном и инославном море. К тому же это инославное море имеет тенденцию становиться морем вовсе бесславным, к христианству враждебным, морем, «пенящимся срамотами», как сказал апостол. Поэтому нужно выживать. Выживать через веру. Для того и молодежные съезды.

+ + +

Канадский владыка, председательствующий на съезде, в начальном слове сказал, что нужно несколько ближайших дней провести качественно и творчески. Нужно общаться, знакомиться, молиться вместе, делиться впечатлениями, и, может быть, в результате на этом съезде завяжутся несколько знакомств, из которых родятся будущие семьи. Это самая главная из скрытых целей, целей, открыто не декларируемых, но вовсе и не скрываемых. Если и у нас на Родине жениться и выйти замуж — проблема, хотя все свои и всех много, то за рубежом эта муха цеце превращается в слона. Браки с инославными грозят отрывом от общины, препятствиями в молитве и посте, иным культурным кодом, а со временем — утратой если не веры вообще, то живой церковности. Здесь жениться нужно только на своих.

— Я со своей матушкой познакомился на вот таком же съезде лет двадцать пять назад, — говорит священник, кажется, из Бостона.

— А я со своей — двадцать лет назад и тоже на съезде.

— А нас родители непременно посылали каждый год на съезд, — говорит матушка одного из священников, — хотя мы жили в Калифорнии, а съезды проходили только в Джорданвилле. Там, — говорили они, — себе друзей найдешь, и мужа, если Бог даст.

Для справки: из Калифорнии лететь в Пенсильванию, где Джорданвилль, часов шесть-семь. Это всё равно что родители из Москвы посылали бы детей ежегодно на съезд в Сибирь. Но для веры, как для милого, семь верст — не околица.

Можно ли чему-то нам у них поучиться? «Нам», то есть живущим на родной земле, а «у них», то есть у единоверных и единокровных братьев, живущих далече. Можно. Мы должны бороться, чтобы расти, а они должны бороться, чтобы выжить. Если бы нам употребить их энергию, затраченную на выживание, то мы бы свернули горы в прямом и переносном смысле.

Нас очень много. Нас настолько много по числу храмов, монастырей, воскресных школ, духовенства, печатных изданий и по прочим параметрам, что стоит подумать над способами умной и творческой организации, в результате которой наш соборный голос был бы слышан не только внутри Церкви Христовой, но и во всем мире. Иногда такие утешения, как бы зачаточно, дарит Бог. Но это не так часто. И пока здесь я наблюдаю за малочисленной и активной молодежью Северной Америки. Они мне нравятся.

+ + +

В течение одного поколения поместная Церковь исчезнуть не может. Вселенская вообще не исчезнет. Но нигде не сказано, в каких параметрах она сохранится. В течение одного поколения поместная Церковь может сильно уменьшиться в размерах. А вот на грани исчезновения она может оказаться уже через два-три поколения. Старики умрут, молодые развратятся и ассимилируются. Обычаи станут непонятными, традиция прервется. И всё. Видя молодежь, собранную вместе, лопочущую на американском инглише и поющую Херувимскую по-славянски, я думаю, что следующее поколение у Церкви уже есть. Здесь есть, и дома есть.

А чему еще у них можно поучиться?

+ + +

Они все друг друга знают. Таков приз за малочисленность. Один женат на сестре другого, та замужем за племянником вон того, и так далее. Бабушка одного жила в одном городе с бабушкой другого. В результате получается какое-то подобие огромной семьи, которая собирается время от времени в одно место, как у сербов на Крестную славу.

Еще — у них очень простые епископы. Поневоле будешь простым, когда паства наперечет и все всех знают. Каждый человек на вес золота, людьми разбрасываться нельзя. Нельзя грубить, самодурствовать, действовать в апокрифическом духе, согласно которому «всякое послушание выше молитвы и поста». Эффект будет печальный: паства молча разойдется, и больше ее не соберешь. Епископ, столь необходимый в церковной среде, за пределами храма и приходов в США никому не важен и не интересен. Можно гулять по городу в рясе с панагией — никто не обернется, не то чтобы благословение взять. Отсюда градус начальствования стремится вниз в силу обстоятельств, а градус пастырства должен повышаться ради того же выживания. Прихожане вместе со священниками, священники вместе с епископами. Если уменьшением количества расплатиться за улучшение качества, то, может, так и надо? Но количество тоже необходимо. Поэтому взоры многих в Зарубежной Церкви обращены ad Orientеm — к России. Отсюда многое им видится так, как нам не видится из-за приближенности к объекту. Мы ругаем свою страну потому, что подошли близко к шедевру импрессиониста и видим одни беспорядочные мазки. Надо просто отойти на нужное расстояние.

«Наше общество носило маску праведности, пока существовал Советский Союз, — говорил один баптистский проповедник. — Но вот Союз исчез, и наше общество сбросило маску доброты и праведности. Зверь показал зубы. Отныне наше общество будет открывать себя без стыда со всех злых сторон». Действительно, многие в Америке не хуже нашего понимают суть происходящего — еще больше, чем мы, понимают. Но любой голос обречен утонуть в бесконечном море голосов, и никаким тараном не пробьешь броню массового безразличия. В аэропорту Джона Кеннеди я слышал по радио, улетая домой, рождественскую проповедь, в которой проповедник говорил, что нужно удержать Христа в Рождестве. То есть нужно помнить о Рождении и Воплощении Господа, а не просто праздновать абстрактное «Рождество» и лазить по торговым центрам. Но дело в том, что, судя по лицам людей, ожидающих свои рейсы, никто в эти слова не вслушивался. Как ни странно будет это звучать, но слово имеет тенденцию к полному обесцениванию в царстве свободы слова, зато при Самиздате любой талантливый текст на куске папиросной бумаги воспринимается как взрыв бомбы.

+ + +

Мы воспитаны в эпоху ценности слова, в эпоху, когда множительная техника была на учете, а всё самое значимое писалось в андеграунде. Нам легче отделять зерно от плевел. До этого, в частности, мы и договорились в фойе гостиницы далеко за полночь с одним из местных батюшек. Он родился в Москве и был танцором в одном всемирно известном коллективе, в Штаты приехал на гастроли. Здесь его сразила любовь, и он женился на дочке протоиерея. Потом сам стал священником. Время, проведенное в Штатах, уже чуть-чуть превысило у него время, проведенное дома. Мы сблизились по-дружески с первых фраз, и мне вспомнились слова одного покойного батюшки. «Знаешь, — говорил он, — как в конце будет? Людей будет много, но поговорить будет не с кем. Зато иногда встретишь человека, два слова скажешь, рюмку чаю выпьешь и воскликнешь: Да я тебя, кажись, с самого детства знаю!» Так оно и есть. С иным бок о бок живешь десять лет, но остаешься чужим. Другого раз увидишь, а будто всю жизнь знал.

Тот городок на Лонг Айленде, где служил этот батюшка и где американская молодежь пела всенощную, называется Глен Ков. «Ну что? Поехали ко мне в Гленковку», — шутя, говорил он. А храм деревянный, руками ныне покойного священника построенный. Другой храм, где мы служили Литургию, расположен в Си-Клиффе. Там служил священник, а потом епископ Митрофан (Зноско-Боровский). Его «Сравнительное богословие» я помню по семинарии. На клиросе пел сын священника Серафима Слободского — кажется, Алексей. «Закон Божий» отца Серафима для многих был первой обучающей книгой. И церковнославянская грамматика владыки Алипия Чикагского была нашим учебным пособием. Так что многое было сделано для Родины русскими за рубежом, сделано в области церковной науки, проповеди, образования.

+ + +

Кто мы, называющие себя русскими? В первую очередь — православные. Этнос второстепенен. Беллинсгаузен — русский, Беринг, Крузенштерн, Барклай да Толли — тоже. Число иностранцев, служивших не за страх, а за совесть Белому Царю, весьма велико. Ими обогатилась наша история. Отец Серафим из Си-Клиффа говорит: «Моя фамилия Ганн. По-английски это похоже на „пистолет“. Но я из обрусевших немцев, а по-немецки это Hahn, то есть „петух“. Дед мой был Ганн и женился на бабушке, которая в девичестве была Курочкина. Потом он был священником» Далее следует длинная и интересная история, которую я не привожу из страха что-то перепутать. В этой истории есть Родина, вера, катастрофа, бегство, годы скитаний, служение на чужой земле, которую со временем неизбежно любишь, хоть и сквозь слезы. А еще — желание унести Родину с собой и передать ее детям. Дома ни слова на английском! Каждое воскресенье в церковь! Жен искать среди своих, верующих! И так жили тысячи семей, благодаря которым Православие в США не исчезло и воссоединилось с Церковью на Родине.

+ + +

На Манхеттене русской речи больше, чем на московских базарах. «Теряет Россия людей», — говорит мне местный батюшка, имея в виду, что многие богатые и талантливые улетают за океан. Я думаю иначе. «Ничего она не теряет. Сегодня, при нынешней степени глобализации, важно уже не столько, где живешь, но главное — как живешь. Солженицын в Вермонте может, образно говоря, сделать для России не меньше, чем если бы жил он в Суздале или Красноярске». Язык остается, совесть остается, вера может прийти, если двери на ее стук открыть. Нужно думать о воцерковлении людей и сохранении полноты Евхаристической жизни. Остальное Бог прибавит и не пожалеет. Видели же мы обращенных («конвертов») из американцев, даже и в немалом количестве. Многие баптисты, адвентисты, пресвитериане, родившиеся в Штатах, на каком-то этапе жизни встречаются с православной верой и пленяются ею. Так что есть — несомненно, есть! — в нашей вере и та апостольская притягательность, и та смесь простоты и глубины, которую взыскует простое верующее сердце. «Сомневаться в нашем будущем — грех против Промысла Божия», — примерно так писал Никону Рождественскому Николай Японский накануне Октябрьской катастрофы.

+ + +

Последний вечер перед разъездом — творчество молодежи. Поют, пляшут, декламируют стихи, шутят. Нахохотался от души. Еще и порадовался. Одни дети по-американски классичны, как из фильма «Семь невест для семи братьев». Другие — прирожденные телеведущие или мастера разговорного жанра. Третьи поют по-русски «Жило двенадцать разбойников» или казачьи песни, хотя по-русски в быту изъясняются с большим трудом. Концерт, как копия жизни: и поплачешь, и посмеешься. И важное это дело — не комплексовать, уметь повеселиться, но без греха и пошлости. Это не всем удается. У нас часто бывает, как в «Андрее Рублеве»: либо жестокость бездушная, либо радость, но уже плотская, без души.

А ведь только сегодня утром я видел этих юношей и девушек со скрещенными на груди руками, идущими к Святой Чаше.

+ + +

«У нас не все были за соединение РПЦЗ и РПЦ. Я и сам был против. Но когда смотрел службу в храме Христа Спасителя, когда искал, к чему прицепиться, понял вдруг, что цепляться не к чему. Мы одна Церковь и всегда были ею. Разделение рассеялось как дым, и мы ощутили единство, против которого так много согрешили с обеих сторон». Это говорил батюшка из «Гленковки».

Я согласен с ним. Мы — одна Церковь. Мы можем и должны обогатить друг друга. Если без фантазий и мечтаний, то простое знакомство и общение по душам в нынешнее время есть уже — обогащение.

Я не имею крыльев, однако улетаю и уношу с собой память молитвы перед Курской-Коренной (ее привозили к нам на службу). Несколько слез эта святыня выдавила и из моего черствого сердца. Еще уношу память задушевных разговоров заполночь и контрастное впечатление от центра Манхеттена, где месиво тел человеческих изображало встречу католического Рождества. Очень смутные впечатления. Уношу чувство любви к Родине — чувство, которое я ощутил у людей, живущих очень далеко, — и их любовь к Русской Церкви, столь необходимую нам, топчущимся вблизи святынь. Уношу еще и акцент, который всюду цепляется к языку за неделю. Через другую неделю акцент, конечно, уйдет. Но всё остальное останется. И услышав «съеденное», по-американски картавящее «р», я вспомню тех юных православных, которые складывали ладошки «лодочкой», совсем как в Чернигове или Туле, и говорили: «Благословите, батюшка. Я русский».

http://www.pravoslavie.ru/put/67 832.htm