«Сей из рода нашего»:к портрету архиепископа Костромского и Галичского Кассиана (Ярославского) (1899−1990)

Жизни и пастырской деятельности незаурядной личности, прекрасного проповедника и заботливого архиерея посвящена статья кандидата богословия, докторанта Общецерковной аспирантуры им. святых Кирилла и Мефодия протоиерея Дмитрия Сазонова. Автор подчеркивает вклад, который внес архиепископ Костромской и Галичский Кассиан (Ярославский) в развитие духовной жизни вверенной ему паствы.

«Бог, избравший меня от утробы матери моей

И призвавший благодатью Своею"

(Галат. 1,15),

«Ибо кого Он предузнал, тем и предопределил

быть подобными образу Сына Своего.

А кого Он предопределил, тех и призвал"

(Рим. 8,29−30).

Вышеприведенные цитаты из посланий апостола Павла приснопамятный владыка Кассиан некогда избрал для своей автобиографической книги «Жизнь под осенением иконы Божией Матери Федоровской», которая была опубликована уже после его кончины[1]. Двадцать четыре года он управлял Костромской епархией. Изучая светлый образ приснопамятного владыки, хочется сказать, что слова апостола напрямую относятся к нему — истинному пастырю Церкви Христовой. Отдавая сегодня дань трудному, подчас подвижническому, жизненному пути одного из старейших иерархов Русской Православной Церкви прошедшего XX столетия — архиепископа Костромского и Галичского Кассиана (Ярославского), вспоминается молитвенный образ пастыря-проповедника, который покойный владыка оставил в сердцах и памяти людей, знавших его. Оценивая его талант учителя и наставника, осознаешь, что владыка обладал даром неподдельной церковности, которому невозможно научиться из книжек. Несомненно, этому способствовало то обстоятельство, что он происходил из семьи потомственных священнослужителей — священнические корни его династии восходят к XVII веку. «Церковность, — писал священник Павел Флоренский, — это новая жизнь в Духе. Критерий правильности этой жизни — красота. Есть особая красота духовная, и она, неуловимая для логических формул, есть единственный путь к определению, что православно, а что нет. Знатоки этой красоты — старцы духовные»[2]. Подлинная церковность — это церковная данность, церковная красота, благолепие церковное, идущее из глубины веков, передающееся духовно, идущее от избранничества. Именно она наложила отпечаток на все пастырское и неразрывно связанное с ним проповедническое служение владыки Кассиана. Невозможно разделить пастырство и проповедничество подлинных избранников Божьих. Митрополит Питирим (Нечаев) так писал о подлинной красоте: «..Красота — в гармонии. Гармония формы и внутреннего содержания и является той красотой, которая способна спасти мир»[3]. Недаром свои автобиографические записки он озаглавил «Жизнь под осенением иконы Божией Матери „Фодоровской“». Он был крещен, рукоположен и жил, ощущая действительную помощь Пресвятой Богородицы, в особенности почитая ее Феодоровский чудотворный образ[4].

Он был вымоленным ребенком. Перед его зачатием родители ездили на поклонение к мощам преподобного Сергия Радонежского в Троице-Сергиеву Лавру. С малолетства он рос в окружении молитвы и в священнической среде — в основном все его родственники были священниками, священниками были и его предки. Поэтому когда говорят, что перед революцией люди охладели к вере, особенно в священнической и семинарской среде, представляется, что это мнение является лишь неким идеологозированным штампом[5]. В далеком 1920 г. в молодом псаломщике Сергее Николаевиче Ярославском Угличский епископ Серафим (Самойлович) сразу увидел будущего истинного пастыря и прекрасного проповедника. Поэтому волей правящего архиерея юному Сергею Николаевичу благословляется сопровождать владыку в его поездках по епархии и вместе с несением послушания псаломщика произносить проповеди в разных храмах Углича и Угличского викариатства. Первые самостоятельные проповеди, составленные им, читал с амвона его отец, настоятель Ильинско-Никольской церкви села Златоручь, иерей Николай Михайлович Ярославский. Обратимся к воспоминаниям владыки: «Вскоре. самый первый раз он меня вывел (подталкивая в спину) на амвон, — с тетрадью в моей руке. С благословения родительского, началось мое смиренное и убежденное проповедание Слова Божия, которое я возлюбил и проповедовал очень часто»[6]. 14 августа 1923 г. архиепископом Ростовским Иосифом (Петровых +1920) состоялось рукоположение диакона Сергия Ярославского во священника и назначение его настоятелем сначала Николо-Песоцкого храма г. Углича, затем, в 1925 г., настоятелем Николо-Сухопрудского храма, в ноябре 1928 г. — настоятелем храма с. Ильинского, Угличского района.

Обращает на себя внимание тот факт, что за годы пастырского служения, за годы лагерного «сидения» (11 лет) не охладела в нем любовь к проповеди, к подлинному церковному духу. Он проповедовал в воскресные и праздничные дни, проповедовал в будни, проповедовал на требах. «Я всегда помнил и сознавал свой прямой долг — «проповедовать благовременне и безвременне» (2Тим. 4, 2). «Своим усердием служить, — говорил владыка, — и, особенно проповедовать, я как бы предчувствовал наступление времени, когда придется сомкнуть уста и для служения, и для проповедования»[7]. У него не было любви к ораторству, к проповедническим искусным приемам — это было глубокое осознание ответственности, возложенной на него Богом. Всю жизнь он повторял слова, сказанные отцом, что священство — «это самое благородное, чистое, высокое служение»[8]. Ответственности перед Богом за путь, который он избрал, — путь просвещения, путь свидетельства во Христе. И в первую очередь свидетельства об истинности своих слов всей своей жизнью. На иерейском кресте написаны слова из послания апостола Павла к Тимофею: «Образ буди верным: житием, любовью..» (1Тим. 4,12). Приснопамятный владыка постоянно являл образ святости, подготавливая себя молитвой, и постоянно учился. Окончил Угличское духовное училище, три года учился в Кашинской духовной семинарии, на юридическом факультете Ярославского государственного университета. В 1920—1922 годах он был слушателем Угличских пастырско-богословских курсов. Окончил Ленинградскую духовную семинарию (1953 год, заочно), Ленинградскую духовную академию со степенью кандидата богословия (1958 год; тема кандидатской работы: «Учение о таинствах в творениях св. отцов и учителей Церкви II-го и III-го веков»). Надо сказать, что, несмотря на наступившее время атеистического лихолетья, на колебания корабля церковного — от ригоризма иосифлян и до поддерживаемого властями обновленчества, истинный пастырь Христов, каким и был до пострижения в монашество отец Сергий, не покачнулся в своей верности патриаршей Церкви. Мужественно и по-христиански смиренно он переносил выпавшие на его долю испытания.

21 ноября 1929 г., в день празднования святого архистратига Божия Михаила, сразу же после Божественной литургии, он был арестован и отправлен в ссылку на три года на Север. По возвращении из ссылки, прослужив в Ильинском храме одноименного села пять месяцев, 5 февраля 1933 года был вновь арестован и приговорён к восьми годам лишения свободы. Во время заключения в Рыбинске поранил ногу ржавым гвоздём, что вызвало заражение крови — в результате чуть было не лишился ноги. В заключении в Коровниковской тюрьме Ярославля он познакомился со своим «предшественником» по костромской кафедре — архиепископом Никодимом (Кротковым). Всю последующую жизнь он почитал священномученика Никодима. Он почитал своего предшественника как «святого человека, истинного христианина и архипастыря, (..) сложившего голову за имя Христово в тяжелое время жесточайших гонений на нашу многострадальную Церковь»[9]. После ареста священника от него ушла жена, но дети продолжали помнить об отце и любить его. В феврале 1941 года был освобождён и вернулся в Углич. Родные и знакомые узнавали его с трудом — он выглядел семидесятилетним старцем.

В лагере этот мужественный служитель Христов не изменился, не предал своих убеждений. Об этом свидетельствуют воспоминания владыки. В его памяти запечатлелся эпизод, когда при обследовании в лагерном лазарете врач, глядя на заключенного, с сарказмом заметил: «А вы видно Ярославский по выходе на волю опять собираетесь служить попом?» За будущего владыку ответил другой доктор: «А вы ему скажите, — сказала она будущему архиепископу, — только бы освободиться, еще и архиереем буду»[10]. Позднее вспоминал: «Возвращаясь. через г. Кашин, где когда-то учился, и приближаясь к родному Угличу пешком, я был радостен и пел Пасху, благодаря Бога за всё»[11]. С пасхальной радостью он продолжал служить в храме и проповедовать. Так Господь через свидетельство о Нем, через горнило испытаний подготавливал пастыря к будущему архипастырскому служению. Несмотря на перенесенные страдания, он не роптал, никому не жаловался на испытания, выпавшие на его долю.

Лишь в феврале 1941 г. отец Сергий вернулся в Углич и три месяца спустя приступил к служению в храме благоверного царевича Дмитрия. В 1943 г. он был переведен настоятелем храма Михаила Архангела, что «в Бору», где и прослужил 18 лет. Этот краткий биографический рассказ о жизни владыки Кассиана мы совершили для того, чтобы каждый мог лучше представить, что это был за человек — будущий архиепископ Костромской и Галичский Кассиан, бывший всегда «образцом верным в слове, житии, в любви, духе, вере, в чистоте» (1Тим.4,12). Самое лучшее доказательство вышеприведенным словам, да и лучше всех слов — жизнь будущего архипастыря. Где бы не служил о. Серегий — в деревне или в городе, в полуразрушенном храме или в соборе, на епископской кафедре, — везде он объединял людей вокруг храма, неустанно проповедовал, созидал церковную и богослужебную жизнь. Призыв апостола «быть всегда образцом для верных» он неукоснительно соблюдал в своей жизни. Так, в Михайло-Архангельском храме он жил в «привратной келии», половину которой занимала библиотека. По воспоминаниям прихожан, своего дома он не имел из-за недостатка средств — все имеющиеся средства тратил на поддержание благолепия Михайло-Архангельской церкви и прилегающего к нему кладбища. Вот яркий пример самоотверженного служения, служения бескорыстного, служения церковного, которое является, по слову апостола, лучшей проповедью. Проповедь принесла свои плоды: видя его труды на благо Церкви, люди потянулись в храм. За короткое время в Архангельском образовалась сильная приходская община. Сохранился рукописный список прихожан села Архангельского, датированный 26 декабря 1945 г., в котором записано 516 человек. Все они шли за своим пастырем, были его духовными детьми[12].

Наиболее ярко образ неутомимого труженика нивы Христовой, миротворца и смиренного инока, человека раскрывает и его творческое наследие. Его письменные работы состоят из кандидатской диссертации на тему: «Учение о таинствах в творениях святых отцов и учителей Церкви II и III веков», Рождественских и Пасхальных посланий к пастве, распоряжений и указов, наконец, в его автобиограической книге, которая вышла уже после его смерти, в 1999 году — «Жизнь под осенением иконы Божией Матери Феодоровской». Обращаясь к проповеднической деятельности владыки, необходимо отметить, что наиболее ценными были те импровизированные проповеди, которые он говорил обычно в конце богослужения. Они заставляли людей входить в саму природу святоотеческого опыта молитвы, послушания, смирения, уважительного отношения к человеку. Его проповеди в форме Слова построены были на фундаменте классического гомилетического построения, состоящем из цитат Священного Писания, толкования и глубокого знания святоотеческого наследия. Они не выходят за рамки классической схемы: вступление, раскрытие темы, изложение сути праздника или какого-либо евангельского отрывка, за которым следовал призыв к «доброделанию, призыв к молитве, к Богопочитанию, к благодарности Богу за все, Им посылаемое»[13]. Язык проповеди, как уже отмечалось выше, у владыки был сугубо церковный, возвышенный, но при этом доходчивый. Все его проповеди носят отпечаток классического церковного образования, которое он перенял от своих наставников. В своем слове на епископском наречении 25 марта 1961 г. в Трапезном храме Троице-Сергиевой Лавры он, объятый трепетом и движимый смирением, раскрывает слова архиерейского Чиновника: «Благодарю, приемлю, и нимало вопреки глаголю», говоря о своем епископском избрании как об ответственном послушании. Он видит в своем избрании промысел Божий и видит в служении, возложенном на него, не приобретение власти, почета и привилегий, но «труд, и подвиг весьма тяжелый» — новый и наилучший для него путь к спасению. «Епископу, — говорит он, — гораздо более пастырей приличествует быть „делателем неукоризненным“ (2Тим. 2, 15) и „непорочным“ (1Тим. 3, 2).. „быть для всех всем“ (1Кор. 9, 22), изнемогать за всех, кто изнемогает, и воспламеняться за всех, кто соблазняется (2Кор. 11.29)». Далее он продолжает: «Надобно поистине иметь „Духа, яже от Бога“ (1 Кор. 2, 12) и „ум Христов“ (1 Кор. 2,16), которыми были наделены от Господа первые провозвестники Евангелия — апостолы святые, чтобы с успехом и благоугодно (1 Петр. 5, 2) „пасти Церковь Господа и Бога, юже стяжа кровию Своею“ (Деян. 20, 28)». Надо сказать, что он был одним из немногих детей священства, кто в те годы удостоился епископского посвящения; священником, который прошел по пути многих известных архиереев через лагеря, все перенес и не свернул с выбранного пути[14]. Многие послевоенные архиереи были из рабоче-крестьянской среды[15].

С готовностью всецело вверив себя Богу, он заявляет, что является послушным чадом Церкви и земного Отечества, справедливо полагая, что ему предстоит быть «всем для всех, „чтобы спасти по крайней мере некоторых“ (1 Кор., 9:22)». «Я чувствую в себе горячее желание и готовность принести и на алтарь святой Церкви и на благо нашего дорогого Отечества все свои слабые силы и скудные способности, твердо веруя, что „сила Божия, в немощи совершающаяся“ (2 Кор., 12: 9), уврачует и мою немощь, восполнит и мою скудость»[16]. От просит молитв о себе, но и сам готов потрудиться, чтобы соответствовать высоте возложенного служения. Он любил читать. Собранная и оставленная им своему преемнику на кафедре библиотека была поистине бесценна. В ней находились книги с автографами о. П. Флоренского и др. ярких представителей Церкви. В ней было собрано богатое собрание святоотеческого наследия.

В пути всей своей жизни он видит промысел Божий. Так, вспоминая о прожитой жизни, он обязательно указывает, что было такое-то напоминание, было благословение, было указание: «окидывая мысленным взором все прошедшее наше пастырское бытие. мы вседушевно побуждаемся во всем, с нашим смирением происшедшим промышление и произволение божественное»[17]. Об этом он неоднократно упоминает в своих проповедях. «Прежде всего благодарю Господа Бога моего, путем многоразличных обстоятельств и перемен в личной жизни моей приведшего меня к восприятию высокого епископского сана», — говорит он в слове на наречении во епископа[18]. Особенно любимой и почитаемой иконой пастыря была Федоровская икона Божьей Матери. В своей книге он пишет: «Святое крещение мое, принятие низшего чина церковного и возведение в высший сан архиерейский осенены благословением Божиим через пречестный образ Богоматери Федоровской»[19]. В слове перед молебном в день празднования Федоровской иконы Божией Матери и по случаю 20-летнего юбилея архиерейского служения, обращаясь к пастве, он говорит: «Прошу вашего сердечно-благочестивого соучастия. молебно-праздничному пению Царице Небесной перед образом ее святым и чудотворным — „Федоровским“, вашей, как и архипастыря вашего, усердной целожизненной Заступнице и Молитвеннице»[20].

Проповеди его наполнены духом любви и мира, молитвы. Он прежде всего — пастырь, а паства вверена ему Богом. «Ибо архипастыря вашего переживания, — говорит он, обращаясь к собравшимся на праздник в честь Феодоровской иконы Божьей Матери людям, — радостные или печальные, должны быть равно и вашими. Потому что пастырь и паства составляют единое тело церковное, глава которого — Сам Христос» (Кол. 1, 18)[21]. Истинность слов архипастыря подтверждается словами великого богослова протоиерея Сергия Булгакова, который в своих «Автобиографических записках» писал: «Вместе с церковью я воспринял в душу и народ русский, не вне, как какой-то объект почитания или вразумления, но из нутра, как свое собственное существо, одно со мною. Нет более народной. онародивающей стихии, нежели церковь, именно потому, что здесь — нет „народа“, а есть только церковь, единая для всех и всех единящая»[22]. И он действительно переживал за свою паству. В своем распоряжении об исправлении некоторых дисциплинарных нарушений причта кафедрального собора он, обращаясь к виновникам нарушений, пишет: «Обязую. их быть вполне исправными и вполне надеюсь, что они, впредь, меня огорчать подобными нарушениями не будут»[23]. Это распоряжение подписано 14 июня 1980 г., первое распоряжение по этому поводу было датировано 11 мая 1970 г. Какую же надо было являть любовь, чтобы терпеть и смиряться, видя не совсем усердное выполнение своих распоряжений. Но не надо усматривать в этом терпении мягкотелость или пренебрежение своими обязанностями. В уже упоминаемом слове на наречение во епископа он, говоря о желании для епископа высоких апостольских дарований и такой же решимости «пасти Церковь Господа и Бога, юже стяжа Кровию Своею» (Деян. 20, 28), видит в служении епископском не столько честь, сколько высокую ответственность: «Епископ несет ответственность не только за себя и за паству, но и за пастырей». Он видит в этом служении новый путь к спасению"[24]. Он не забыл о своем первом обращении к нарушителям, он не был благодушным к нарушениям, он не забыл о наличии своих полномочий и власти — все это время он молился о том, чтобы христиане сами осознали свои ошибки и исправили их. Его действия можно выразить его же словами, обращенными к пастве: «Несите мир душам людей, имейте веру и молитву». Но главным его наставлением была его жизнь, а проповедью его как епископа вверенной ему паствы — жизнь с ним его пасомых, «образцом буди верным» (1 Тим. 4, 12). А это свидетельство уже о многом говорит.

Конечно, многие скажут, что владыка не сказал и не сделал ничего из того, что в нашем понимании свидетельствовало бы о яркости его натуры: не был оппозиционером, не призывал к неповиновению властям, в безбожные годы советской власти, не конфликтовал с уполномоченным Совета по делам религий. Он не протестовал против реформы приходского управления 1961 года, по которой административно-хозяйственные функции переходили от настоятеля к старостам, чем породили массовые конфликты на приходах. Он стремился показать всем образ истинного пастыря, вернуть людей к подлинному пониманию Евангелия, передать дух молитвы и молитвенного стояния и тем подтверждал слова, сказанные Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием I о том, что «умный настоятель, благоговейный совершитель богослужений и, что весьма важно, человек безукоризненной жизни всегда сумеет сохранить свой авторитет в приходе. И будут прислушиваться к его мнению, а он будет спокоен, что заботы хозяйственные уже не лежат на нем и что он может всецело отдаться духовному руководству своих пасомых»[25]. Он был человеком Церкви, почитателем чудотворной иконы Феодоровской. Пастырем, который всегда проповедовал Христа распятого и воскресшего, по слову апостола: «Горе мне, если не благовествую» (1Кор. 1,16). Главное не форма, главное цель и достижение цели, итог — духовно-нравственное возрождение человека. А итог проповеди владыки таков: храмы были наполнены людьми кающимися, причащающимися, любящими Христа и свою Православную Церковь. И никакие гонения, никакие запреты власти не смогли помешать этому. Разве Церковь оценивается количеством храмов и духовенства, участием во всех мероприятиях? Конечно, нет. Именно он принял диссидента священника Георгия Эдельштейна в свою епархию, несмотря на одиозность фигуры и скандальную репутацию его. По воспоминаниям о. Георгия, владыка был молитвенником, прекрасным проповедником и истинным монахом: «..когда Кассиан служил, не только в алтаре, во всем храме было тепло»[26]. Такую оценку о. Георгия немногие иерархи заслужили, хотя он и укоряет владыку за требование к приходам о сдаче средств в советский Фонд мира, куда и сам Высокопреосвященнейший отдавал всю свою зарплату[27]. Именно он пригрел «лагерных сидельцев» архимандрита Серафима (Борисова, 9 лет ИТЛ) и иеродиакона Паисия (Козлова, 9 лет ИТЛ). О нем в начале 90-х годов один из сотрудников КГБ, осуществлявший негласный надзор за владыкой, сказал, что «КГБ причислял его к группе иерархов, которые были лояльны по отношению к государству, но очень ревнивые в заботе о человеке»[28].

Отметим, что в проповедях владыки и распоряжениях по епархии в те годы был очень остро поставлен вопрос миротворчества и патриотизма, звучали призывы к добровольным пожертвованиям в Советский фонд мира. Конечно, эти поборы были данью времени. Все понимали, что добровольное пожертвование в Советский фонд мира, — это добровольно-принудительный налог за относительно снисходительное и спокойное отношение к Русской Православной Церкви. И владыка неоднократно обращался к пастырям в своих посланиях: «Вновь и вновь отечески приглашаю и призываю — в текущем году. явиться нелицемерными патриотами-миротворцами»[29]. Посмотрим на тон этих призывов: «Удивительно и обидно, что, не взирая на моих два письма (в феврале и августе текущего года), с призывом к выполнению своего патриотического долга, некоторые священнослужители епархии до сих пор не считают неприличным — ничего не внести в Советский фонд мира. Ожидаю от таковых положительного результата. к декабрю месяцу»[30]. Представьте, в каком мягком, воистину братском тоне написано это распоряжение. Но это отнюдь не мягкотелость, в которой люди нашего времени хотели бы обвинить старца-архипастыря. Это любовь отца, любящего своих чад. Надо все же помнить человеку нынешнего времени, что время для Церкви было суровое, и саботаж постановлений власти заканчивался для некоторых весьма плачевно. Из его биографии известен случай, как он отстаивал перед властями храмы, готовящиеся к закрытию. Из знавших его людей никто не осмелился сказать, что он запятнал себя закрытием храмов. Статистика говорит о том, что с 1968 по 1970 годы в костромской епархии не было закрыто ни одного храма[31]. В этих вопросах он был тверд и решителен. Главное — «в сердцах верующих. остался образ мудрого и мужественного пастыря, который на служение свое смотрел как на послушание»[32].

Проще всего заподозрить сталинского «сидельца» в заискивающем выполнении постановлений власти. Но в его призывах к миротворчеству нет заискивания, как нет и страха — в них ощущается подлинное соответствие евангельским идеалам. Прочитав все его распоряжения по этому поводу, а также письма о родных для него угличских местах, ощущаешь неподдельную любовь к Родине, ее храмам, пульсу ее жизни, ее историческому пути. Он был патриотом своей Родины. В его распоряжении к отцам настоятелям по случаю 40-летнего юбилея Победы советского народа в Великой отечественной войне он пишет: «Благославляется Вам незамедлительно представить мне одну из произнесенных Вами проповедей, в которых бы были отражены не только поучительные нравственно-православные назидания, но и патриотически-миротворческие (выделено в оригинале) напоминания. когда наше миролюбивое Отечество будет праздновать 40-ю годовщину Победы»[33]. Он нелицемерно любил свою Отчизну и ее печали были его болью, ее радости — его радостями. Его невозможно было заподозрить в слепом выполнении указаний «сверху». В своем обращении к благочинным он обращается с просьбой предоставить характеристики на священников, и в первую очередь просит описать их пастырскую деятельность: «..в докладе, кроме общих сведений, сообщите характеристику каждого священнослужителя, его проповедническую деятельность в приходе, взаимоотношения с исполнительным органом и прихожанами, а так же участие в миротворческой деятельности Церкви»[34]. Такое большое и место, и значение в пастырском служении он уделял проповеди. Сам, будучи тружеником проповеди, он и от подчиненного духовенства требовал неленостного благовестия. Каждый настоятель и священник был обязан раз в полгода предоставить на рассмотрение владыки одну из своих проповедей. Сам, в возрасте 53 лет поступивший для продолжения образования в Ленинградскую Духовную Семинарию и Академию для пополнения богословского и научного багажа, он требовал равного и от других. Он требовал образования и ценил образованных людей потому, что видел в пастырстве служение высокое и ответственное.

С 1964 по 1988 гг. владыка был костромским архипастырем. Его светлый образ пастыря-проповедника еще помнят те немногие оставшиеся в живых люди, кто был свидетелем его проповеди и его жизни — жизни под покровом Царицы Небесной. Дай Бог помнить его тем, для кого он сохранил и преумножил Церковь, а для кого-то и открыл врата Церкви Бога Живого!

В Костроме он жил в небольшом деревянном доме, в котором в трёх маленьких полуподвальных комнатах размещалось и епархиальное управление. В этот период только в Костроме оставались действующими три храма, богослужение в них не прекращалось; продолжалась церковная жизнь и в немалом (для того времени) числе сельских приходов. Многие — и священнослужители, и прихожане — искренне почитали владыку как человека высокой духовной жизни.

В заключение этой статьи хочется привести слова восхищения, высказанные владыке в стихотворной форме ревностной прихожанкой Воскресенского на Дебре собора Софией Гавриловной Лариной. Слова, идущие от всего сердца, слова благодарности за тот молитвенный настрой, который ощущали все, кто находился в храме при архиерейских службах:

Наш владыка Кассиан наставляет христиан,

Даже сердце замирает, как он мудро поучает!

Совесть в грешных пробуждает, в скорбях, нуждах помогает,

В души наши мир вселяет, мысли чувства обновляет[35].

Эти слова лучше всяких документов говорят о том, что пастырь добрый, каким и был архиепископ Костромской и Галичский Кассиан, воистину «любовь Христову стяжал». Этой любовью через проповедь слова и жизнь свою растил, укреплял, наставлял вверенную ему паству, этим он показал красоту церковную, понимание которой выше рассудка. Своей жизнью, словом этот пастырь вел своих пасомых к Тому, Кто есть «Путь, Истина и Жизнь» (Ин. 14,6). Он упокоился вместе со своими предками на родовом кладбище Дмитриевского храма в Угличе, уже застав перемену в церковно-государственных отношениях.

http://www.bogoslov.ru/text/3 779 857.html