 |
| Радонеж | Александр Богатырев | 17.01.2014 |
— Радость моя, нынче Святки. Давай возблагодарим Бога и будем петь и веселиться.
Наступили Святки. Поиграем в прятки. Ты от меня прятался, а я тебя нашел, — он засмеялся, и мы троекратно облобызались.
Вот сидит передо мной
старичок с бородой.
Улыбается, смеется…
Отцом Николою зовется.
Я подхватил заданный отцом Николаем святочный настрой. Он говорит какие-то прибаутки. Некоторых слов я не могу разобрать. Татьяна — раба Божия, у которой он останавливается вот уже 20 лет, заметила это: «Когда отец Николай читает молитвы и говорит о духовном — все понятно, а когда о светском —приходится переспрашивать. Зубов-то у него нет. Зато память, как у молодого».
За пять часов, проведенных в его кампании, я в этом убедился. Общение мы начали с молитвы. Отец Николай пропел все Рождественское, тропари Николаю Угоднику, Сергию Радонежскому, Серафиму Саровскому, Александру Невскому, мученице Татьяне, помянул всех путешествующих, скорбящих и в немощех лежащих, помолился о здравии полусотни своих духовных чад и о упокоении почти сотни скончавшихся. Потом прочел молитву на начало благого дела и, благословясь, начал.
Меня он давно искал и хотел рассказать о своей жизни. И не потому, что ищет славы, а потому что воспринял главную задачу человека «Богу и людям служить». И хочет рассказать, как проходило это служение, потому что каждый день его жизни — чудо. Народ ищет чудес. Вот мы народу и поведаем о чудесах…
Он прошел войну, несколько раз умирал, кардинально менял свою жизнь, пока не стал священником. Он каждое утро и каждую ночь молит Бога продлить дни земной жизни, а если нет на то Божией воли, он готов с радостью «перешагнуть порог и вступить в Вечность и с трепетом и радостью предстать пред Создателем». Ему уже 87 лет: «прожил при двенадцати царях (имеются в виду генсеки и президенты) и пяти патриархах». Отец Николай засмеялся и спел несколько псалмов: «Господь пел, восходя с апостолами на гору Элеонскую. А коли Господь пел, то и нам велел».
Потом батюшка прочел без запинки духовный стих о блудном сыне и заявил, что во многом грешен и видит себя всеми отрицательными персонажами евангельских притч, кроме гадаринских жителей, пожалевших своих свиней да блудного сына. Господа он любил с пеленок, а от Отчего Дома — сиречь Церкви — никогда не «уходил на сторону далече».
В кратком пересказе, (исключая прибаутки и песнопения, которыми перемежался его рассказ) жизнь его была такова…
Отец его был Елисаветпольским дворянином. Мать — мещанкой из Инкермана. У отца было 160 десятин земли. Он ее сам обрабатывал. На сезон приглашал одного-двух работников. Нетрудовым элементом его не назовешь. Но большевики все отобрали, а отца решили убить.
Пришлось бежать. Поселились они в Хадыженске. Стал отец кубанским «ковбоем» — отвечал за 36 общественных лошадей. Однажды, перегоняя табун через железную дорогу, не успел доглядеть за одним жеребцом. Тот попал под поезд. Слава Богу, поезд был товарный и шел на небольшой скорости. Аварии не произошло. Но отца судили. Дали ему 3 года. В тридцать втором году от голода умерла мать. Пятилетний Коля остался сиротой. Жил «по людям» пока не вернулся из тюрьмы отец. Отношение к отцу у властей было, как к врагу народа. Сестра его была монахиней Киевского Покровского монастыря. Сам — лагерник да еще сына воспитывал в страхе Божием. Однажды отец свозил сына в Киев к сестре в монастырь. И Николай вспоминал о жизни в монастыре: «будто на небе побывал».
Когда началась война, отца призвали в армию уже через неделю. Николаю было 14. В Хадыженске война показала на что способна ненависть людская. Город 6 раз переходил из рук в руки. Однажды Николай увидел, что горят разбомбленные склады. Он побежал туда и вытащил из огня полмешка сахару. С трудом дотащил до дома. И только сбросил мешок с плеч, как в дом вошел немец с винтовкой. Увидел белый от сахарной пыли мешок, ткнул в него дулом и спросил: «Залт?» Николай кивнул, хотя «залт» — соль, а не сахар. Солдат взял мешок и выскочил из дома. Видно, его послали на поиски соли…
Так несладко закончилось единственное в жизни Николая воровство.
Через год он сумел перебраться на не оккупированную территорию и, несмотря на то, что ему было всего 15 лет, стал солдатом Красной армии. Его отправили под Ленинград. А после прорыва блокады — в Новороссийск. Некоторое время он служил в береговой охране, а потом был призван в плавсостав.
14 марта 1944 года транспорт, перевозивший раненых, подорвался на мине. Николай стоял на вахте. Он услышал страшный грохот и свист в ушах и почувствовал, что летит по воздуху сквозь яркую вспышку и черный дым. Он потерял сознание, но вскоре очнулся от обжигающего холода. На нем был спасательный жилет, но он понял, что тонет. С трудом освободился от тяжеленных ботинок и разбухших штанов и снова потерял сознание. Сколько прошло времени Николай не знает. Он не переставая читал Иисусову молитву. Даже тогда, когда сознание покрывалось ледяным туманом. Солнце несколько раз садилось в воду и выходило из воды. Ночью он смотрел на небо и молился вслух. Иногда из груди его сам собой вырывался крик: «Господи, спаси! Не дай умереть! Я буду служить Тебе до конца дней!»
Читая Иисусову молитву, он явно чувствовал, как по телу разливается тепло. Однажды ночью, глядя на затуманенную дорожку Млечного пути он почему-то вспомнил сахарную пудру, покрывшую мешок, который отобрал у него немецкий солдат. После этого он уже ничего не помнил. Он не видел, как подошел катер, как его вытаскивали из воды. Не помнил, как оказался в госпитале.
Из двухсот раненных и полусотни членов экипажа в живых остался только он и судовой электрик.
Ему хотели ампутировать ноги — в них было множество осколков. Ноги почернели, и из них
сочилась сукровица. Хирурги решили, что это гангрена и нужно как можно скорее провести ампутацию. Николая положили на стол. При мысли о том, что сейчас ему начнут отпиливать ноги, он пришел в ужас и что было сил рванулся и упал на ноги. Раздался характерный звук: словно гвозди рассыпались на каменном полу операционной. Это выпали из его ног осколки. На ногах во множестве мест лопнула кожа, обнажились раны и полилась густая черная кровь.
Пораженный хирург стал промывать раны и велел отложить операцию.
Когда на следующий день сняли повязки, то не обнаружили никаких признаков гангрены. Оставшиеся осколки извлекли без особого труда.
Позже Николай узнал, что за него всю войну молилась тетушка-монахиня с сестрами Покровского монастыря.
Через три месяца он вернулся в строй. А в конце августа его отправили на учебу в военно-морское училище в Ленинград. Три года он провел в здании Адмиралтейства и имел возможность ходить в Никольский собор, где благодарил Бога и Николу Угодника за сохранение ему жизни и за чудесное исцеление.
После училища Николай служил на Черноморском флоте. Дослужил до чина капитана третьего ранга. К началу шестидесятых годов стал тяготиться службой. Мысль о том, что он должен посвятить себя другому служению не давала ему покоя. Началось хрущевское сокращение армии и флота. Офицеры были обязаны пройти медицинское освидетельствование. Прошел его и Николай. Неожиданно на снимке грудной клетки врачи заметили небольшое смещение сердца. Его комиссовали.
Думать о том, как жить дальше ему не пришлось. В первую же ночь гражданского жития Николай увидел в тонком сне холм с высокой колокольней и множеством церквей. Он прошел через толстенную крепостную стену и следуя за людьми оказался в часовне. Там он увидел, как из большого, стоящего вертикально, креста льется вода. Николай попытался напиться, но сколько он не тянул к воде руки и не пытался достать струю губами, у него ничего не получалось.
«Иди сначала к преподобному», — услыхал он голос. Он вышел из часовни и пошел вслед за народом к церкви. Он узнал ее. Это была Троицкая церковь. И он уже знал, что идет к преподобному Сергию Радонежскому. Рака была открыта. Николай склонился над ней и увидел, что преподобный жив. Он смотрел на него, а потом обнял его левой рукой. Николай стал выпрямляться и увидел, что преподобный указывает ему правой рукой на что-то за его спиной. Он оглянулся и зажмурился от яркого света исходившего из распахнутых дверей алтаря. «Там твое место», сказал преподобный. Николай вскочил с кровати, не понимая закончилось видение или продолжается. Ноги сами знали, куда его нести. Через несколько часов он уже сидел в самолете, а еще через некоторое время стоял на смотровой площадке и любовался зрелищем увиденной накануне ночью Лавры.
Но уже не во сне, а наяву он напился воды, текшей из креста в знакомой часовне. И к Троице зашагал, зная, что преподобный ждет его. И возле раки он тут же получил подтверждение. Монах, дежуривший у мощей, открыл для него раку и тихо произнес: «Давай, Колька, беги сдавай документы. Через 2 часа приходи и доложишь».
Он уже не удивлялся тому, что незнакомый человек назвал его по имени и дал приказание, как власть имеющий. Он отправился в учебный корпус. Из документов у него был лишь новенький паспорт — атрибут гражданского человека и военный билет со справкой об увольнении из флота. Ни рекомендаций, ни характеристик его, как доброго христианина у него не было. Но у него их и не потребовали. Через 2 часа Николай докладывал монаху, дежурившему у мощей о том, что поступил, как тот ему приказал.
— Ну и хорошо. Теперь ты семинарист, — сказал монах и отечески обнял его: «Христос посреди нас».
Николай закончил семинарию, поступил в академию. Учился легко. Все, что слышал на лекциях, запоминал и помнил до сего дня. Учебников практически не было. Семинаристы вели конспекты лекций. Батюшка стал перечислять фамилии преподавателей, которым остался на всю жизнь благодарен. Перечисляя дорогие его сердцу имена, он кивал головой, словно приглашал и меня вспомнить их замечательные лекции. Но мне был известен только профессор Глухов по его «Катехизису».
Потом последовал долгий ряд историй о бурсацких шалостях. Отец Николай уверен, что на экзаменах на вопросы из пропущенных им лекций, на которые он не знал ответа, его устами отвечал сам преподобный Сергий. За 8 лет учебы он не провалил ни одного экзамена и успешно закончил курс.
Однажды он заболел пневмонией. У него не было пальто, и он по зиме ходил в одном мундирчике и старом плаще. В больнице его навестил Патриарх Алексий Симанский. Тот знал его тетушку — благочинную Покровского монастыря. Беседовал Патриарх с ним долго, а потом Николая вызвали в канцелярию и выдали по приказу патриарха 170 рублей на покупку теплой одежды.
Был отец Николай дважды у архиепископа Луки Войно-Ясинецкого. В третий раз поехал уже на его похороны. Видел двух маршалов: Буденного и Жукова. Общался с великими старцами. Много раз беседовал с ныне прославленным Кукшей.
— Старцы никогда не занимались пропагандой. Это Ленин с броневичка обещал вселенское счастье. А старцы просто тихо жили, никому не рассказывая о своих подвигах. Но молитвенными и аскетическими трудами достигали святости и служили людям. Своей жизнью показывая, как нужно исполнять Христовы заповеди.
Почти сорок лет отец Николай прослужил у престола Божьего. Господь посещал его и скорбями и великими милостями. В какой-то момент батюшка стал терять зрение и полностью ослеп. Он стал с полуночи до 5 утра читать Иисусову молитву. Через 5 лет прозрел. Одним глазом теперь видит на километр и читает без очков.
— Да-да, — подтвердила Татьяна.
— Письма от батюшки приходили, написанные соседом под его диктовку. Я думала, что уже не увижу его. Я ведь, когда он внезапно ослеп, провожала его до вокзала. Вела под руку. Он ничего не видел. И вдруг получаю письмо, написанное его рукой. Я подумала, что это старое письмо. До того, пока он еще был зрячий… Оказалось, новое. Сообщил, что едет.
С тех пор по средам и пятницам отец Николай вкушает только одну просфорку и хранит полное молчание.
«Если мою жизнь описать, не один том получится. Но ведь дело не в перечислении чудес. Я только часть рассказал. А я из всех чудес чаще всего вспоминаю то, что не все сочтут чудом: как на войне лежу в траве и смотрю в небо. Рядом тарахтят пулеметы, где-то в ста метрах люди падают убитые, а надо мной жаворонок вьется. Вспорхнет — и снова над самой головой. А над ним Божье небо с белоснежными облаками. Чудо!
Иудеи вон требовали от Христа чуда. И это после стольких чудес, совершенных у них на глазах. Они — свидетели чудес — требовали еще какого-то чуда. А Господь им, лукавым, сказал, что не будет чудес, кроме чуда пророка Ионы, попавшего во чрево китово.
Не ради чудес я это рассказываю. Каждый день — чудо. Господь заново творит каждый новый день. Каждое утро у нас — начало новой жизни. Главное — прожить ее без греха. А проживешь — вот это и есть твое личное чудо. И тогда Господь примет тебя в Свои Отеческие объятия. Вот это чудо, так чудо!"
Я смотрел на абсолютно счастливого улыбающегося человека с длинной бородой и седыми волосами, забранными в косичку. Он был не в подряснике, а потертом пиджаке поры хрущевских гонений на Церковь. В его смеющихся глазах было столько радости и любви… Ну, не чудо ли это: в 87 лет чувствовать себя счастливым младенцем, благодарить Бога за все и ждать скорой встречи с Ним!
