 |
| Русский журнал | Ярослав Бутаков | 01.02.2005 |
Для начала следует уточнить терминологию. Словом «антисемитизм» почему-то чаще всего обозначается неприязнь именно и только к евреям. Между тем, семиты — это преимущественно арабы, а также амхара, тигре и другие, в то время как евреи, для которых иврит не является разговорным языком, к семитской группе, строго говоря, не принадлежат. Поэтому термин «антисемитизм» обычно явно употребляется не по назначению. Для более точной дефиниции известного явления автор будет использовать слово «юдофобия».
Юдофобия обычно предстает как синоним или даже как критерий темноты, невежественности, отсталости, этноцентрической ограниченности, присущей неразвитой, необразованной народной массе. Однако этот стереотип не имеет ничего общего с реальностью. Великорусский народ, до начала ХХ века практически не сталкивавшийся с евреями в обыденной жизни, отнесся к ним гораздо толерантнее многих европейских наций, считающихся «культурными». Особенно это проявилось в революцию 1917 года и гражданскую войну. Помните, как у А.А.Фадеева в «Разгроме» партизаны относились к комиссару Левинсону? Как к человеку совершенно другой породы, которому будто бы на роду было написано быть лидером. Революция 1917 года, как это теперь ясно видится, во многом представляла собой попытку построить «царство Божие» на земле. И лидерство евреев в этом строительстве воспринималось значительной частью русского народа как вполне оправданное явление.
История ХХ века, в частности та же революция, в итоге поспособствовали тому, что юдофобия, до этого времени укорененная в среде украинского и белорусского народов, распространились и на великорусскую народную массу. И все-таки рискну утверждать, что среди русской интеллигенции юдофобские настроения всегда были распространены гораздо шире и получали более «глубокое идейное» обоснование, чем среди простого народа.
Говоря о русской интеллигенции, следует иметь в виду неопределенность этого понятия. Н.А.Бердяев метко подметил, что интеллигентом в России вовсе не обязательно именовался человек интеллектуальной профессии, последний же не всегда причислялся к интеллигенции. Русский интеллигент — это мыслящий, вернее, рефлексирующий субъект, находящийся в оппозиции ко всякой власти и — шире — ко всему наличному миропорядку.
Эта интеллигенция столетие назад культивировала в своей среде национальную и религиозную толерантность. Лакмусовой бумажкой интеллигента считалась его готовность выступить против «притеснения царским режимом» каких-нибудь не русских этнических и вероисповедных меньшинств. В программе кадетской партии пункт #1 требовал отмены всяких ограничений по национальному и конфессиональному признаку, причем среди дискриминируемых групп в первую очередь упоминались евреи и поляки, но ни словом не говорилось о самом многочисленном слое населения, подвергавшемся стеснению в правах — о русских старообрядцах и сектантах. Наличие уже тогда среди российской интеллигенции значительного числа евреев, особый психологический облик интеллигента, ярко обрисованный авторами сборника «Вехи» (среди которых было два еврея, во-многом на их собственном примере), закономерно привели к такому положению, при котором каждый русский интеллигент, независимо от этнического происхождения, честно мог считать себя в душе хоть немного евреем.
Эта ситуация сложилась не сразу. Такие кумиры радикальной молодежи середины XIX столетия, как критик В.Г.Белинский и историк Н.И. Костомаров, были яростными злобными юдофобами. Но уже Ф.М.Достоевскому и особенно В.В. Розанову их юдофобия мешала быть причисленными к интеллигенции, хотя во всем остальном они соответствовали имиджу веховского чахоточного интеллигента. И, тем не менее, юдофобия зачастую прорывалась независимо от политических убеждений. Особенно сильно такие настроения развились в послереволюционной эмиграции, где, по наблюдению профессионального юдофоба В.В.Шульгина, многие вчерашние либералы и социалисты — защитники «гонимого народа» — вдруг резко, сразу и искренне сделались злостными «жидоедами».
В Советской России, где евреи с самого начала занимали видное место не только в государственному управлении, но и в науке, культуре и образовании, почва для подобных настроений была удобрена гораздо щедрее. Межэтническая конкуренция — вот самая очевидная причина широчайшего распространения юдофобии среди советской интеллигенции. Если до революции юдофобия была связана преимущественно с христианской традицией, рапространяемой церковью, то в условиях большевистских гонений на православие именно интеллигенция стала главным рассадником юдофобских настроений. Парадоксальным образом, (хотя, может быть, именно поэтому) такое положение дел сочеталось с тем, что в массовом сознании понятия «интеллигент» (особенно «очкастый») и «еврей» служили чуть ли не синонимами («Пришли евреи и очкарики, враги народного труда…»).
При всем том русская культура ХХ столетия столь органично впитала в себя некоторые элементы культуры еврейского происхождения, что последние стали для многих чуть ли не синонимами русскости. Анекдоты, частушки, игра на балалайке, блатной жаргон… Поколения советских людей были духовно взращены и вскормлены не столько Пушкиным и Достоевским, Шолоховым и Твардовским, сколько Ильфом и Петровым, братьями Стругацкими, Райкиным и Жванецким. Данное обстоятельство также можно считать одной из причин юдофобии среди советской и постсоветской интеллигенции, значительная часть которой свято убеждена в том, что евреи сознательно стремятся к извращению и деградации великой русской культуры.
Набор стандартных интеллигентских обоснований юдофобии можно упрощенно представить в таком виде:
1) евреи — «мировое зло», транснациональная корпорация, стремящаяся к глобальному господству;
2) евреи — организованная сила «всемирного заговора», направленного на ослабление России;
3) евреи — организованная сила, проталкивающая своих людей на важные посты и мешающая продвижению талантливых русских;
4) евреи захватывают видные места, получают богатства и почести не благодаря своим положительным качествам, а только в силу своих, якобы, беспринципности и беспардонности.
В этом списке обращает на себя внимание, в первую очередь, то, что объектом юдофобии ни в одном случае не выступает особый уклад жизни еврейского народа. Этот уклад, когда он действительно существовал, вызывал у русского интеллигента только жалость и сострадание. Так, интеллигентнейший (в самом лучшем смысле этого слова) вождь Белого движения А.И.Деникин, близко наблюдавший жизнь еврейского местечка в конце XIX века, писал о евреях как о несчастном народе, добровольно сковавшем себя средневековыми предрассудками и архаичным социальным укладом. Такой вот взгляд человека рафинированной европейской культуры.
В советское время этот особый уклад был почти полностью разрушен, и уже физик Ландау весьма удивлялся, встречая еврея, не евшего колбасы только потому, что она может быть некошерной. Те же евреи, кто не желал ассимилироваться, уехали из Советской России — больше 1 миллиона в первые два десятилетия существования советской власти. Это к вопросу о якобы еврейском характере большевизма.
Можно уверенно констатировать: быт, обычаи, религия евреев уже давно не могут являться объектами юдофобии в России. Таковыми служат лишь некоторые качества евреев, существующие в воображении части интеллигенции (и народа, как материала, впитывающего идеи).
Несложно увидеть, что в изображении евреев как некоей сплоченной массы, маниакально преследующей цель установления господства над миром или хотя бы над Россией, главное место занимают не сами евреи, а вышеозначенные параноидальные задачи. История мира и особенно России в ХХ столетии полна трагических страниц. Конечно, мы хотели бы видеть Россию в лучшем положении, чем-то, в котором она очутилась. Соблазнительно найти универсальное зло для объяснения любых негативных процессов.
В данном случае мы имеем дело просто с рефлексией на исторические события, со своего рода комплексами национального исторического сознания. Еврей в этой рефлексии выступает не реальным представителем реального этноса, а неким олицетворением зла. В такой «социологической модели» абстрактный еврей может быть легко заменен столь же фантомным субъектом (например, «масоном»). Просто евреи, учитывая традиционное к ним в христианстве отношение, представляют собой наиболее удобный символ. Характерно, что очень многие «концептуальные» юдофобы часто признаются, что ничего не имеют против конкретных, им лично знакомых евреев, но они против «еврейства» как целого.
Другого рода мотив, лежащий в основе юдофобских представлений, связан с кажущимся положением евреев как господствующей этносоциальной группы. Учение Маркса (еврея-юдофоба) немало поспособствовало распространению взгляда на евреев как на народ-эксплуататор. То, что за последние 10−15 лет значительная часть российского национального богатства оказалась в руках нескольких лиц, среди которых есть и евреи, укрепила слепое убеждение в том, будто евреи коллективно грабят русских труженников. Такое мифологическое представление не колеблется под давлением фактов, говорящих о том, что жизненный уровень российских евреев равен таковому у всех городских жителей России. Только интересно, если бы евреев не было, кого «мифопатриоты» стали бы выставлять как «народа-паразита»? Или им пришлось бы признать, что финансовая олигархия при капитализме — неизбежное зло, независимо от национальности лиц, ее составляющих?
Часто можно услышать, что тот или иной еврей не по праву, не по заслугам выдвинулся на поприще бизнеса, науки или искусства. Здесь мы уже имеем дело с соображениями конкурентного свойства. Трудно бывает признаться самому себе, что некто наделен какими-то талантами или профессиональными качествами богаче тебя. Значительно легче и утешительнее объяснять собственную неудачу какими-то особыми чертами еврейской племенной организации или же пресловутой еврейской беспринципностью.
Иные говорят, что русские тоже могли бы быть на месте Романа Абрамовича или хотя бы Геннадия Хазанова. В отношении таких морализаторов можно лишь привести слова Фридриха Ницше (правда, юдофоба): «Встречаются еще и другие, которые передвигаются с трудом и при этом скрипят как телеги, нагруженные тяжелыми камнями; эти много толкуют о достоинстве и добродетели: тормоза свои называют они добродетелью».
Итак, если первого рода мотив, лежащий в основе юдофобии — это коллективные комплексы, связанные с национальной историей, то мотив второго рода — это комплексы личные, которые пытаются раздуть до уровня общественной проблемы. Но в обоих случаях объектом фобии является не еврейский этнос сам по себе, а некое абстрактное социальное зло, которое просто пытаются идентифицировать наиболее легким и удобным способом. И не случайно поэтому, что юдофобствующий русский интеллигент, как правило, не питает неприязни к лично ему знакомым несомненным евреям. Ведь главной заботой такого «интеллигента» является поиск «скрытых жидов» среди своих ближних.
Сто лет назад проявлением оппозиционности в России считалась защита евреев от нападок властей и толпы. Ныне ситуация почти прямо противоположная. Символом оппозиции существующему строю, а по российской традиции — также и символом интеллигентности — стали радикальные формы русского национализма и тесно связанная с последним юдофобия. Политизированная неприязнь к евреям вырастает из глухого бессознательного отторжения современной демократии. Неприятие существующего — типично интеллигентская черта. Поэтому не стоит удивляться тому, что среди нынешних русских «национал-патриотов» немало евреев.
Вечный вопрос с вечным ответом на него будет и впредь всплывать на поверхность. Юдофобия — хорошо раскрученный бренд, на котором зарабатывают и юдофобы, и юдофилы. Спрос на него будет всегда. Вольтер как-то сказал, что если бы чего-то нужного не было, то его стоило бы выдумать.
