 |
| Полит.Ру | 02.02.2005 |
Как человек, который воспитан в системе русского образования, воспринимает системы образования английского и американского?
Воспитан я все же в системе образования советского. Система русского или российского образования, на мой взгляд, еще не сложилась. Она находится в стадии мутации и вкрапления каких-то инородных элементов в стандартные советские структуры, которые пытаются как-то адаптировать к этим новым элементам. Что касается двух других систем, с которыми я сталкивался…
Мой опыт общения с английской системой пока короток — я преподавал в Оксфорде всего два месяца и этого явно недостаточно, чтобы узнать как устроено учебное заведение, складывавшееся столетиями. И я настолько мало об этом знаю, что пока не готов даже определить: является ли то, что вижу, оксфордской или английской системой. Хотя какие-то выводы, самые первые и предварительные, я для себя уже сделал. Когда же в свое время я столкнулся с американской системой высшего образования, она потрясла меня своей продуманностью, осмысленностью, четкостью и рациональностью и кроме того, соотнесенностью социального заказа с организационной структурой. Это производит сильнейшее впечатление.
И второй аспект, который меня поразил в американских университетах, это то, как они справляются со своей задачей в условиях низкого уровня большинства американских школ. На университеты здесь падает неизмеримо большая нагрузка, чем, например, в Европе, но они справляются с ней, как правило, очень успешно. Я, надо сказать, до сих пор остаюсь поклонником американской системы высшего образования, которая кажется мне очень сильной, эффективной и продуманной. Другой вопрос — что из этого может быть усвоено в других странах, в частности, в России, как организационная система высшего образования может соотноситься с его философией и так далее…
То, что касается философии образования или, иначе говоря, образования как проекта. Что вы имеете в виду?
Понимаете, есть целый комплекс вопросов, которые так или иначе приходится решать и на которые общество должно ответить. И прежде всего: «Зачем высшее образование существует вообще?». Существует ли оно для подготовки элит? Для выравнивания стартовых возможностей членов общества? Для формирования гармонической и образованной личности? Для ответа на запросы рынков труда? Естественно, эти задачи не исключают, а дополняют друг друга, но каждая из них требует своих организационных, институциональных, финансовых решений, которые часто противоречат друг другу.
Тем самым возникает проблема приоритетов и баланса этих приоритетов и тому подобных вещей. Дискуссия о высшем образовании в России неуклонно вертится вокруг вопроса о том, кого принимать и как принимать в университеты. О вступительных экзаменах, об отмене вступительных экзаменов, о системе ЕГЭ и так далее. Иначе говоря: как организовать прием, чтобы он соответствовал каким-то стандартам если не объективности и социальной справедливости, то хотя бы минимального приличия. В то время вопрос, зачем, собственно, людей куда-то принимать и что мы хотим получить на выходе, а не только на входе — этот вопрос, на мой взгляд, вообще не является предметом общественной дискуссии. Между тем, прием — это только одна из проблем и может быть, если рационально организовать саму систему высшего образования, то и острота ее перестанет быть столь драматической.
Не касаясь специально этой дискуссии о вступительных экзаменах: а возможен ли вообще один какой-нибудь подход к этой проблеме?
Как мне уже случалось говорить публично, я являюсь абсолютно последовательным сторонником идеи предельной университетской автономии. И это, конечно, американский принцип. В Европе автономия университетов или сильно ограничена или — как в Германии или во Франции — сведена к минимуму (в Германии дело частично облегчается федеративным устройством и различной политикой земельных правительств, обеспечивающих известное разнообразие. А во Франции поверх стандартного университетского образования развита более качественная система ecoles, в которых учатся элитарные студенты, выпускники которых в основном получают статус госслужащих).
Мне кажется, что автономия высшего учебного заведения — вещь чрезвычайно существенная и важная, если не решающая У нас, к сожалению, опять, в частных дискуссиях вопрос об университетской автономии путают с вопросом платности высшего образования. Между тем это разные вещи. Во-первых, полностью автономный университет может находиться на бюджетном финансировании. Я не утверждаю, что это хорошо или плохо, но это в принципе возможно. А во-вторых, университет финансово независимый — не находящийся на бюджетном финансировании, совершенно необязательно должен брать все свои деньги исключительно от студентов. Напротив того — это очень нежелательный вариант.
Как показал опыт недавней истории с РГГУ, например, государство вовсе не стремится к университетской автономии. И это еще мягко сказано.
Существует разная постановка вопроса. Одна постановка вопроса состоит в том, чего бы мы хотели. Другой вопрос — к чему стремится государство на сегодняшний день. Понимаете, если мы будем исходить из того, к чему оно стремится… Наше государство последние годы упорно занимается саморазрушением. Не только в области образования, но и во всех других сферах — сфере экономики, внешней политики, сфере государственного строительства и так далее.
И никакой логики в действиях государства в сфере образования вы не находите?
Я не вижу у нашего государства в последнее время какой бы то ни было политики в области образования или какой-то осмысленной рефлексии на эту тему. Здесь действует та же логика, которая есть и во всех остальных сферах. Это логика тотальной бюрократизации. Тотальная бюрократизация — то, что очень удачно наш президент назвал вертикалью власти. Он выстраивает вертикаль власти всюду. Власть воспринимает образование как важнейший кадровым, идеологическим и политическим ресурс и хочет стопроцентно его контролировать. Сегодня она принципиально настроена на ликвидацию какой бы то ни было автономии. Вообще. Какая бы то ни была неконтролируемая общественная самодеятельность ей глубоко отвратительна. Для образования это смертельно.
И, по-видимому, если указанная тенденция не будет остановлена, русское образование ждет окончательная деградация. Другой вопрос — что образовательные структуры необыкновенно консервативны. Результат деятельности государства вполне проявляется очень не скоро, поэтому есть надежда, что за счет некоторой инерции наше высшее образование переживет этот период и доживет до лучших времен. В противном случае — у нас, возможно, останутся бюджетные учреждения, называющие себя университетами, но никакого высшего образования не будет, и обсуждать вопросы его оптимальной системы или правильной организации абсолютно неинтересно.
Но с другой стороны, если следовать этой логике, то не будет и никакой России. И это тоже, к сожалению, не вовсе невозможный исход. Но если исходить из того, что Россия будет и у нее будет своя образовательная система, то надо думать о каких-то оптимальных решениях, надо вести дискуссию, не ориентируясь на параноидальное желание властной бюрократии все контролировать. Да, они хотят все контролировать. Но надо этому сопротивляться в той мере, в которой можно этому сопротивляться, надо их убеждать, что это самоубийственно для них самих, в той мере, в которой их можно в чем-то убедить.
Если бы вам сейчас представилась возможность принять какие-то конкретные реформы в системе образования, они бы вели в сторону автономии?
Я не администратор, но для меня очевидно, что государство не может контролировать сферу образования вообще и упадок немецкого образования, которое еще сто лет назад было лучшим в мире, на это указывает. Так и в России: там, где у нас создались успешно действующие образовательные институции, они возникли благодаря слабости государства. У нас есть реальные образовательные институции: есть Высшая Школа Экономики — я не идеализирую ее, но это работающее, а не деградирующее учреждение, есть Европейский университет в Петербурге, есть Смольный институт, есть Российская Экономическая школа — есть и другие примеры образовательных структуры, которые не деградируют и даже не выживают, а все-таки существуют и развиваются. Есть такого рода примеры и в провинциальных городах. Какая-то жизнь сохраняется пока и в некоторых старых университетах, но я не верю в то, что в условиях тотальной бюрократической централизации возможно реальное развитие образования.
Как эта проблема решается в системе английского образования, которое в последнее время также подвергается определенному реформированию?
В последние годы огромный скандал вызвала одна единственная реформа — повышение платы за образование с почти символического уровня до размеров, покрывающих примерно 20−30% затрат на обучение. Думаю, ни к каким особым изменениям ни положительного ни отрицательного свойства эта полумера не приведет. Вообще практика нарастающего государственного контроля над жизнью университетов чувствуется и в Англии. Другое дело, что университеты с многосотлетней традицией автономии типа Оксфорда и Кембриджа умеют более или менее успешно сопротивляться административному диктату. Эти университеты — очень сильная автономная институция, и поэтому они при неблагоприятном политическом климате имеют возможность развиваться. Но все же на фоне процветания лучших американских университетов, контраст и здесь тоже заметен.
Вы говорите о плате за образование. Как она влияет на социальный состав учащихся?
Практически никак. Во-первых, потому что и в Англии и в Америке предусмотрена целая система финансовой поддержки неимущих студентов. Поэтому несравнимо большее влияние, чем плата за образование на социальную структуру студенчества оказывает исходное неравенство стартовых возможностей. Это гораздо более сильный фактор социального расслоения. Те, кто имеют возможности учиться в частных школах, получать более качественную подготовку, легче поступить в лучшие университеты. Более того, государственные школы тоже очень различаются по уровню. Хорошо известно, что и в Америке и в Англии стоимость жилья в городском микрорайоне во многом определяется качеством школ. В тех местах, где есть хорошие школы, жилье стоит очень дорого, и там поселяются более богатые люди, и когда дело доходит до конкурсов в элитные университеты, их дети оказываются более успешными.
В этих условиях система бесплатного или искусственно дешевого высшего образования, даже если отбор осуществляется по чисто меритократическому, а не коррупционному принципу, как в России, ориентирована на спонсирование высокооплачиваемых групп населения. На тех, кто и так может своих детей лучше подготовить. Это система перекачивания ресурсов от бедных слоев населения к более состоятельным. Другой вопрос, что бюджет, конечно, формируется не в равной степени богатыми и бедными налогоплательщиками. Богатые вносят в него больше, поэтому, может быть, и справедливо, что они и получают из него больше. Но вряд ли сторонники бесплатного образования имеют в виду этот эффект.
В Америке система социальной организации иная?
В Америке различаются относительно дешевые (много дороже английских) штатские университеты и очень дорогие частные. Один мой коллега как-то поделился своим опытом: «как мне было хорошо: я был круглым сиротой, поэтому учился в Гарварде бесплатно, а сейчас я за учебу каждого из своих детей в Гарварде заплатил 120 000 долларов. Всего в 360 000 долларов мне обошлась их учеба, потому что мои дети не сироты и потому что у меня очень большая зарплата». Это было лет десять назад. Сегодня он бы заплатил уже примерно 180 000 за обучения каждого ребенка.
Американская система основана на том, что набор в университет происходит без учета материальных возможностей поступающих. Потом решения приемной комиссии передаются в финансовую группу, которая изучает данные о материальном положении принятых и, исходя из них, университет принимает решение, кому из студентов предложить полную плату и стребовать все те положенные, скажем, 40 000 долларов в год (если это престижный частный университет) за учебу, кому предложить частичную, а кому полную субсидию. Плюс разумеется, существует система образовательных кредитов. Эта практика помножена на очень активную систему социальной микроинженерии, обеспечивающей преференций для расовых меньшинств или для социально ущемленных групп. Это очень гибкая система, которая, разумеется, не устраняет исходной социальной несправедливости, потому что ее устранить невозможно, но помогает ее смикшировать и создать возможность социальной мобильности для ярких выходцев из низкооплачиваемых социальных групп, не снижая при этом существенно качества образования.
Другим важным аспектом американской системы является невероятное разнообразие типов университетов — от частных research-университетов вроде Гарварда и Принстона, являющихся центрами мировой науки, до Community Colleges, университетов, вся суть которых состоит в том, чтобы обучить детей из городских гетто базовой грамотности, которой их недоучивают в школе. Те выходят из школы, едва умея читать и писать, и получают возможность хотя бы научиться основам грамотности и арифметике. Я привел две крайние точки диапазона, в промежутке — многие тысячи разнообразных учебных заведений, отвечающих на чрезвычайно разные потребности рынка труда и спроса на образование. Европейское образование этим похвастаться не может — оно все время пытается унифицировать образовательную систему. Философия европейского образования основывается на идее, что образовательная услуга есть тот обязательный стандарт, который государство бесплатно или за символическую плату должно предложить каждому, кто хочет и более или менее может учиться. Этот взгляд господствовал на протяжении пятидесяти лет и успеху образования не способствовал.
То есть, по-вашему мнению, любая унификация так или иначе ведет к серьезному ослаблению системы образования?
Унификация ведет не только к ослаблению качества образования, но и к ослаблению связи образования с рынком труда, делая ее неизмеримо менее гибкой и менее самонастраивающейся. И — самое существенное — она не приводит к смягчению социального расслоения. Она не выполняет роли социального демпфера, ради которого все и задумывалось. Напротив: унификация фиксирует социальные диспропорции, существующие в обществе, делая их более ригидными. Это же мы видим и в современном российском высшем образовании, где все негативные эффекты умножены чрезвычайно сильным коррупционным фактором, который в Европе отсутствует.
