 |
| Литературная газета | Николай Переяслов, Сергей Казначеев | 08.02.2005 |
Но если в таких романах, как «Чапаев и Пустота» или «Generation П», стержнем пелевинской философии выступала пустота, то в вышедшей только что «Священной книге оборотня» декларируемые им ценности обрели гораздо более конкретное и близкое к российской действительности наполнение. И это даёт основание говорить о явлении «нового» Виктора Пелевина.
Известно, что священные книги пишутся с использованием сакральных знаков — неких потаённых символов, несущих в себе ничуть не менее (а нередко — так даже и более) значимую часть информации, чем её основной или «поверхностный» текст. Заметное тяготение к такой сакральности несёт в себе и литература постмодернистского направления, в арсенале художественных средств которой имеется довольно широкий ассортимент всевозможных шифрованных образов, скрытых цитат, глубоко упрятанных перекличек с классическими текстами, а также множество иных приёмов создания литературных произведений, предназначенных главным образом для посвящённого читателя. И если посмотреть на последний роман «главного» российского постмодерниста Виктора Пелевина именно под таким углом зрения (а само его название «Священная книга оборотня» как раз к этому нас и подталкивает), то мы обнаружим, что лиса-оборотень с неблагозвучным для русского языка именем, А Хули (в переводе с китайского якобы: Лиса, А или попросту Алиса) — это не просто перенесённый на российскую почву персонаж древнекитайского сказочного фольклора, но созданный при помощи этого фольклора гораздо более значимый образ, концентрирующий в себе некие довольно узнаваемые всеми характеристики.
Однако есть у романа и более глубинный, символический смысл, прочитывающийся благодаря перекличке некоторых черт главных героев с реалиями нашей жизни. Вот перед нами характеристики героини. Первое — она существует вечно, по крайней мере уже несколько тысяч лет, и, стало быть, символизирует собой нечто незыблемо присутствующее в нашей жизни, независимо от того, как бы ни видоизменялся политический и экономический строй эпохи. (При этом она занимается древнейшей в мире профессией и сохраняет облик чистейшей тринадцатилетней девочки.) Второе — она таинственна и неподвластна ни закону, ни людскому пониманию, никто не знает её истинного лица, её подлинной сущности и целей. Третье — всем, с кем она вступает в отношения, она сулит осуществление их самых заветных желаний, но никому из них не даёт возможности реализовать их на деле, подменяя выполнение своих обещаний некими иллюзорными видениями, эдакими сладкими «глюками», затмевающими разум её партнёров. (Сама же в обмен за этот обман ещё и забирает у одурачиваемых ею клиентов их деньги и жизненные силы, необходимые ей для продления своего вечного существования.) Четвёртое — многим кажется, что это они имеют её, тогда как на самом деле это как раз она имеет всех, кого захочет, внушая своим жертвам, что в действительности происходит именно то, о чём они мечтали. Пятое — имея изначально лживую природу оборотня и относясь к людям, как к «бесхвостым обезьянам», она при этом не лишена сентиментальной жалости к ним и то и дело декларирует необходимость помнить о «милосердии» и «непричинении зла слабым этого мира».
Сопоставление всех этих показателей удивительным образом накладывается на те признаки, которыми характеризуется такое понятие, как ОБРАЗ ВЛАСТИ. Вот и изображённая в романе Пелевина лиса-оборотень, А Хули символизирует собой, как мне кажется, не что иное, как именно нашу российскую власть со всеми её проявляющимися на протяжении тысячелетий признаками — инородную, пришлую, лицемерную, думающую только о себе самой и своей выгоде, напускающую на людей бесконечный гипнотический морок, посредством которого она внушает им радужные видения, скрывающие обманную реальность, а взамен отнимающую у них необходимую для продления своего вечного существования жизненную энергию.
А вот волк-оборотень Александр Серый — это символический образ русского народа — грешного, страстного, непосредственного, ещё одержимого бесами, но потихоньку уже начинающего прозревать свет Истины, осознающего губительность своего оборотничества и тянущегося раскаявшейся душой к Богу и вере…
Без понимания этого роман может показаться просто попыткой перенесения китайского фольклора на русскую почву, и не более того. А это далеко не так, и Пелевин в «Священной книге оборотня» совершил очень большой мировоззренческий скачок, впервые напрямую высказав мысли о необходимости борьбы за Родину, проявив определённую устремлённость к православию и написав о преображающей силе Любви, чего не было ни в одной из его предыдущих книг. Не случайно либеральная критика встретила появление этого его романа не то чтобы без восторга, но с какой-то откровенной растерянностью. Ещё бы! Их любимый «культовый» писатель, воспевавший прежде лишь духовную пустоту, наркотики и бегство во Внутреннюю Монголию, и вдруг заявляет на весь свет устами своего героя: «Веру не выбирают. Как и Родину».
Конечно, Пелевин и в этом романе остаётся самим собой, сохраняя такие характерные «фишки» своего стиля, как обыгрывание всевозможных стереотипных фраз, политических лозунгов, рекламных слоганов и прочих клишированных признаков сегодняшней масскультуры, а также подтрунивая и иронизируя над пошлостью нашего всё более американизирующегося быта. Не отказался он и от привычного использования иностранных слов, матерной лексики и других способов эпатирующего воздействия на своего читателя. Но вместе с тем в этом романе появилось и другое. Так, едва ли не единственный среди своих коллег по постмодернизму, Пелевин поднимает голос в защиту серьёзной литературы, обвиняя детективы в том, что там с первой же страницы знаешь, кто совершил убийство и за что — «автор, за деньги».
«Ценность книги определяется не тем, сколько человек её прочтёт, — говорит об этом главная героиня. — Гениальность „Джоконды“ не зависит от того, сколько посетителей пройдёт мимо неё за год. У величайших книг мало читателей, потому что их чтение требует усилия… Пробавляться детективчиками — это… Это как подвозить малограмотную проститутку минета ради…»
Как видим, Пелевин всё ещё не может обойтись без иллюстрирования своих мыслей шокирующими порнографическими образами, но, может быть, благодаря этому его действительно лучше понимает молодёжь? Предвижу, что далеко не каждому патриотически мыслящему читателю понравятся его размышления о том, что, дескать, советская империя погибла из-за «говнюка в плохом костюме», ибо, мол, «человеческой душе нужна красивая обёртка, а русская культура её не предусматривает, называя такое положение дел духовностью. Отсюда и все беды…» Но это ведь действительно так, и я тоже думаю, что советское руководство и идеологи социализма недооценили такой очевидный сегодня для большинства из нас фактор, как стремление людей жить ХОРОШО И БОГАТО, — именно это-то и породило такое неожиданно большое количество недовольных социализмом…
Выйдя за рамки чисто постмодернистской игры, Пелевин показал себя довольно глубоким знатоком классической поэзии и одновременно тонким психологом, хорошо понимающим основы маркетинга. Так, составляя для одного из порносайтов рекламное объявление о своих услугах, героиня его романа понимает, что использовать для этой цели стихи Блока нельзя — «они очищают душу и будят в ней самое высокое. А если в клиенте проснётся самое высокое, мы потеряем клиента…»
А как не заметить такие выражения как: «Без рынка болезней не было бы и рынка лекарств — это та самая тайна Гиппократа, которую клянутся не выдавать врачи»? Их хоть сейчас вноси в сборники афоризмов…
Поразительно точны также пелевинские наблюдения над политическими и рыночными реалиями сегодняшней России и вообще всего капиталистического мира. «Весь наш мир, — говорит в письме к главной героине её сестра, — это огромный лыжный магазин, стоящий посреди Сахары: покупать нужно не только лыжи, но и имитатор снега…»
Очень красноречиво и доходчиво описание открытого общества, которое даёт Александр в беседе с лордом Крикетом. «Демократия, либерализм — это всё слова на вывеске. А реальность похожа, извините, на микрофлору кишечника. У вас на Западе все микробы уравновешивают друг друга, это веками складывалось. А нам запустили палочку Коха, против которой ни антител не было, ни других микробов, чтобы хоть как-то её сдержать. И такой понос начался, что триста миллиардов баксов вытекло, прежде чем мы только понимать начали, в чём дело…»
Роман Виктора Пелевина насквозь пропитан метафизической энергией, и там, где потаённый язык символов встречается с открытым «поверхностным» текстом, происходит её максимальный выброс. Так, развивавшиеся на протяжении всего романа интимные отношения между лисой-оборотнем, А Хули и волкодлаком Александром Серым или, если учитывать сакральную символику священного текста, — между Властью и Народом — достигают своего апогея, когда героиня дарит своему избраннику первый настоящий поцелуй. «Раньше я никогда так не целовалась… Я вложила в свой первый поцелуй всю свою любовь». А в следующую секунду с ним началась трансформация…
Обычно, испытывая любовную страсть к подруге, генерал Александр Серый превращался под воздействием желания в огромного серого волка, налитого животно-сексуальной силой, а на этот раз под воздействием подаренного ему мига подлинно глубокой любви обратился в собаку. Но не просто в собаку, а в собаку сверхоборотня, несущую в своём лице конец всему, что таит в себе потенциальное зло для России.
А послужившая причиной этого лиса Алиса завершает своё земное существование и сливается с Радужным Потоком…
В сакральном смысле любовное слияние власти с народом оборачивается тем, что народ получает невиданную мистическую силу для самостоятельной борьбы за своё спасение, а власть этим шагом как бы отменяет у народа потребность в самой себе. «Сверхоборотень может быть только один. Иначе какой он сверхоборотень?» — логически рассуждает напарник Александра по спецслужбе Михалыч. Таким образом, второй сверхоборотень Власть оказывается завершившим свою историческую миссию и может отныне навсегда слиться с Радужным Потоком. Может быть, это и есть начало той подлинной демократии, когда Власть передаёт свои функции и силу Народу, а сама уходит в область мифа или фольклора, сливаясь с образом небесной Святой Руси…
При всей постмодернистичности и эпатажности последнего романа Пелевина, при всём канцеляризме его художественного языка (хотя и в этом потоке встречаются яркие метафорические выражения типа: «Мы не расчёсываем болячку памяти без необходимости…») «культовый» писатель российской молодёжи создал произведение, демонстрирующее соединение формального литературного поиска и серьёзного осмысления не виртуальной, а самой что ни есть нашей живой реальности. И даже если во многом это получилось у него ещё неуклюже и не совсем по-русски, то это всё равно говорит о том, что современная русская литература развивается в правильном направлении.
Николай Переяслов
Славный писатель Виктор Пелевин! Отличнейший! А какая слава! Тьфу ты, пропасть, да такой славе может позавидовать любой современный автор. Год назад ему присудили премию «Национальный бестселлер». До этого он был обласкан вниманием других жюри (Малый Букер, журналов «Знамя» и «Огонёк», какое-то «Великое Кольцо»). В последнее время имя его вообще становится нарицательным. Недавно в «Московской правде» вышла статья о современной хореографии с характерным названием: «Пелевин современного балета», а в ней такой пассаж: «…это мутация людей в насекомых. Почти как у Пелевина. Но без марихуаны и стёба». Можно подумать, Пелевин открыл тему метаморфоз. Не Фабр, не Набоков, не Медведев в конце концов с его блокбастером «Баранкин, будь человеком!», а Пелевин. Просто крошка Цахес какой-то: всё, что происходит вокруг, приписывают его небесному дару.
Вот и с новым романом «Священная книга оборотня» происходит та же история. Он напечатан большим тиражом, возбудил вокруг себя разговоры и слухи. А вокруг чего, собственно говоря, сыр-бор? Сюжет книги довольно прост.
Главная героиня — лиса-оборотень по имени, пардон, А Хули, по профессии — проститутка, знакомится с неким клиентом, генерал-лейтенантом ФСБ Александром Серым, который, как выяснится, волк-оборотень. Лиса, А почти что бессмертна, хотя имеет наружность шустрой девицы (и в интиме мастерицы), а клиентов своих ублажает тем, что навевает на них эротический морок своим рыжим хвостом. Среди клиентов случается некий Павел Иванович, раскаявшийся демократ и по совместительству — мазохист, желающий, чтоб его хорошенько отстегали от имени Юной России. С него, собственно и начинается вяловатый сюжет книги. Демократ-расстрига оказывается ещё и осведомителем ФСБ, благодаря чему спецслужба узнаёт о проделках, А Хули.
Сначала оборотни предаются утехам, среди которых — два вида охоты (лиса охотится на кур, хотя и без особого успеха, волк — на нефть, что тоже почти безрезультатно). Между делом они беседуют о судьбах мира, России, либерализма. Потом выясняется, что они — две ипостаси некоего сверхоборотня, который должен явиться в конце времён. При этом они выясняют свои отношения с вечностью, Богом, абсолютом. Провозглашают всякие пророчества по сценарию давно прочитанных и полузабытых эзотерических книг.
Про оборотней писали тысячи раз. Виктор Олегович, конечно, не пытается выглядеть оригинальным, но и на источники своего вдохновения ссылаться не спешит, поэтому есть смысл поговорить об этом. То, что постмодернисты заимствуют материал для своих писаний у кого угодно, известно давно. Как говорится, на том стоим. Но нынешний случай — особого рода.
Метаморфозы — идея с бородищей немереной. Я уж не говорю про Апулея и Овидия. Их, вероятно, Пелевин подзабыл, иначе отнёсся бы ко всей этой человеко-звериной чехарде с должной долей иронии. Но читал, несомненно, многих других, более поздних писателей. Он любит всё восточное, буддийско-даосское. Вот и на сей раз это хобби пригодилось. Взять китайского классика Пу Сунлина (Ляо Чжая), у которого есть целый цикл под названием «Лисы-оборотни». Рыжие плутовки выделывают там такое, что хватит на десяток романов, подобных этому.
В исследовании А. Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу» десятки страниц посвящены оборотням. Но русский учёный говорит, что народ издавна эти верования связывал с бесовщиной, дьявольским извращением природы. То, что этого не знает писатель, — ещё полбеды, беда в том, что не в курсе дела патриотический критик Н. Переяслов, утверждающий, что в «Священной книге оборотня» Пелевин приходит к православию! В мире немало таинственного, и пути Господни неисповедимы. Но думать о том, что звери-оборотни, сплетаясь хвостами и направляя энергию кундалини из волшебных хвостов на самих себя, обретают истинную веру, как-то не хочется.
Есть у книги Пелевина и другие источники. Упоминать про роман «Степной волк» Г. Гессе даже неудобно, настолько тут чувствуется принцип реферирования. А сколько аналогичных сюжетов в так называемой бульварной литературе!
А как не вспомнить «Белку» Анатолия Кима, где ещё 20 лет назад было рассказано о двойственно-тварной природе человека! Герои там превращаются то в белок, то в зайцев, то в пингвинов. И, заметьте, без особой истерии, матюков и сексопатологии. Есть случаи и довольно частных совпадений. Вот лисичка-сестричка собирается со своим братцем-волком поохотиться на Север. Прежде чем сесть в самолёт, она раздумывает: «Ведь у каждого есть свой ангел-хранитель, и когда в „аэробус“ или „боинг“ набивается несколько сотен человек, сонмы невидимых крылатых защитников должны если не увеличивать подъёмную силу крыльев, то хотя бы страховать от падения». В романе Кима было описание того, как в час пик метро оказывается переполнено не только людской, но ангельской массой. Многие из ангелов-хранителей не успевают проникнуть в вагон за своими опекаемыми и бросаются вслед за составом, сталкиваясь у входа в тоннель с мраморной облицовкой, после чего на ней остаются следы их крови и оперения. Всё гораздо нагляднее и драматичнее.
А вот пример более свежих аналогий: я имею в виду Хольма Ван Зайчика с его романом «Дело лис-оборотней» («Азбука-классика», 2003), посвящённым всё тому же. В самом начале этой книги мы встречаемся с китайскими мудрецами по имени Му Да и Мэн Да: использован тот же фонетический приём, что и в имени пелевинской лисицы. По-видимому, Пелевин внимательно проштудировал сочинение своего предшественника и послесловие И. Алимова. Так что уши Ван Зайчика довольно откровенно торчат за текстом «Священной книги оборотня». Впрочем, о Зайчике чуть позже.
Попытаемся реконструировать замысел пелевинского романа, тем более что это — не бином Ньютона. До его слуха дошла история про «оборотней в погонах», и тут же по непостижимым законам творчества включилось его вдохновение. Причём действует почти напрямую, без превращения формы, можно сказать — по-детски. Предложите ребёнку нарисовать, как он представляет себе оборотней в погонах, и убедитесь, что он изобразит более или менее правдоподобного волка с пририсованными к его плечам погонами. Соответственно китайский ребёнок изобразил бы в соответствии с национальной традицией лису с погонами. То же самое делает Виктор Пелевин, и в этом смысле его можно назвать писателем-примитивистом, представителем современного наивного искусства.
Сверх того литератор вспомнил выражение из уголовного жаргона — «волки позорные», как иногда аттестуются служители порядка. Так появился герой Александр Серый. Он служит не в МВД, а в ФСБ, что тоже имеет своё объяснение. Пелевин раз за разом демонстрирует застарелый комплекс неполноценности, связанный с органами госбезопасности. То ли его в своё время недовербовали, то ли припугнули всесильные «гэбэшники», но в его романах то и дело появляются грозные бойцы невидимого фронта. В «Омон Ра» фигурирует офицер-паралитик, руководящий имитацией космического полёта, в «Диалектике переходного периода» действует решительный капитан ФСБ Лебёдкин, который сперва расстреливает чеченских бандитов Ису и Мусу, потом занимается интернет-рэкетом. Вот и здесь обнаруживается генерал-лейтенант Александр Серый, чья патриотическая риторика проняла Н. Переяслова.
Иногда оборотень и впрямь высказывает мысли, под которыми подпишется любой честный человек. Взять его пассаж о природе отечественного либерализма, который «означает бессовестного хорька, который надеется, что ему дадут немного денег, если он будет делать круглые глаза и повторять, что двадцать лопающихся от жира паразитов должны и дальше держать всю Россию за яйца из-за того, что в начале так называемой приватизации они торговали цветами в нужном месте!.. А трагедия русского либерализма в том, что денег хорьку всё равно не дадут». Но критик ошибается, полагая, что тут выразилось кредо самого автора. Это — речь одного из героев, не более того, и я представляю себе, как будет хохотать Виктор Олегович, читая слова о его патриотических метаморфозах. Надеюсь, прочтя мою статью, он немного взгрустнёт.
А главное — и в патриотическом пафосе нет особой оригинальности. Вервольф Александр в моменты своих философствований весьма напоминает то передовицы А. Проханова из «Дня», то булдаковского генерала-забулдыгу, произносящего речи о единении с природой. А весь китайско-буддийский антураж кажется списанным с любимого сада камней, возделанного егерем Кузьмичом. Более того — справедливые слова о судьбах России в контексте бранных выражений и орально-анальной сексуальности (Пелевин как придумал в «Generation «П» существо оранус, так и не слезает с любимого конька) выглядят фальшивыми и даже ёрническими.
С точки зрения архитектоники «Священная книга оборотня» также вызывает серьёзное недоумение. Под вопросом даже жанровое обозначение её как романа. Всё-таки романная форма подразумевает наличие как минимум двух сюжетных линий, а здесь находим лишь одну, не считая некоторых побочных и второстепенных ответвлений. Далеко не все завязанные узлы развязаны. Никак с основным ходом событий не связана гибель первого клиента, А Хули — портфельного инвестора из Индии. В середине повествования забыта таиландская сестричка-оборотень Е Хули, а во второй части забыта и лондонская плутовка И Хули. Не использован потенциал сюжетного хода с агентом Шитманом, который был послан в Англию, чтобы свести счёты с чеченским эмиссаром Удоевым; он был интересно намечен, но практически не развит. Заключительная часть книги вообще грешит пустословием, действия практически нет. Ничего, кроме раздражения, не вызывают высокопарные разглагольствования о Радужном потоке и Любви. Трудно разделить восторги Н. Переяслова по поводу духовного перерождения Александра, который в конце становится собакой, которая не будет превращаться в человека, «пока у страны остаются внешние и внутренние враги» (как будто это возможно!). Критик радуется этому превращению, но стеснительно умалчивает о том, что метаморфоза эта происходит после… волшебного минета, осуществлённого влюблённой лисичкой. Сам автор при этом более трезв и отчасти циничен — окончательная деградация волка в собаку сравнивается Пелевиным с булгаковской историей про Шарикова… Нет завершённости и у других сюжетных отростков. Так что зря всё-таки Виктор Пелевин не окончил Литературный институт. Например, в семинаре Александра Проханова.
Но почему всё-таки книга Пелевина пользуется популярностью? Ну, во-первых, по инерции: издательский прессинг довлеет над мнениями многих легковерных читателей. Во-вторых, скабрёзность и сексуально-идеологическая раскрепощённость всё ещё остаются родом некой клубнички. В-третьих, фантастический элемент продолжает привлекать к себе тех любителей литературы, которые тормознулись на подростковом уровне интеллекта (Гарри Поттер — Толкиен — в лучшем случае Стругацкие).
И наконец, есть же в «Священной книге оборотня» и достаточно удачные шутки. Остроумно обыгрывается двусмысленная фонетика английских оборотов, призванных проиллюстрировать политическую систему — «high society» и «upper rat» (правда, крысиная символика последнего выражения не всякому будет понятна). Но нередко этот род остроумия перерождается в подобие КВН-шуток или номеров из «Аншлага».
Бытовые шутки таковыми и остаются, если их не нагрузить существенным смыслом. Вот В. Пелевин бросает камешек в известного литератора: «Жить не по лжи. LG». Смешно? Допустим. Но стоит сравнить эту хохмочку с фигурой Т. Собольчанинова из поляковского «Демгородка», как становится ясным разительное отличие пустопорожней остроты от полноценного сатирического образа.
По законам русского фольклора там, где есть волк и лиса, с неизбежностью должен появиться и заяц. Именно заяц в наших сказках — существо страдательное и символизирует бесправный и обиженный народ наш. О нём-то как раз и не упоминает писатель, но он остаётся в подсознании. Так вот однажды в дружеской компании мне довелось выслушать рассказ бывалого человека о том, что по-китайски лиса будет — «хули», а заяц — «хуня». Не берусь утверждать, что это — истина в последней инстанции (не силён в китайской фонетике), но, сдаётся, Виктор Пелевин хотел, чтобы в новой книге его главным героем была Хули, а получилось, что — хуня.
Сергей Казначеев
