Навязанная лояльность

Рецензия на кн.: Т. Вронська. Упокорення страхом: сімейне заручництво у каральній практиці радянської влади (1917−1953 рр.) (Усмирение страхом: взятие в заложники родственников в карательной практике советской власти) — К.: Темпора, 2013. На украинском яз

Начиная с «перестройки» и по настоящее время на постсоветском пространстве сформировалась пусть и крайне недостаточная, но всё же некая историография, посвящённая теме коммунистического террора, деятельности советских карательных органов, особенностям функционирования пенитенциарных учреждений в СССР, проблеме реабилитации репрессированных. Вместе с тем, работы, раскрывающие конкретные элементы большевицкого механизма насилия, в отличие от общих исследований на данную тему, встречаются значительно реже.

Так, на наш взгляд, для наилучшего понимания сущности политического режима, установившегося на территории бывшей Российской империи после Октябрьского переворота, необходимы книги, в которых бы детально рассматривались практические действия сторонников коммунистической диктатуры в процессе проведения репрессивных кампаний. В качестве примера здесь нужно назвать исследование новосибирского историка Алексея Теплякова «Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920—1930 годах», выпущенное в 2007 г. московским издательством «Возвращение». Несмотря на свой скромный объём, данная работа получила большую известность. Факты, приведённые в ней, стали предметом широкого обсуждения.

Несомненно, что и предлагаемая вниманию читателей книга Тамары Вронской «Упокорення страхом: сімейне заручництво у каральній практиці радянської влади (1917−1953 рр.)» (Усмирение страхом: взятие в заложники родственников в карательной практике советской власти) вызовет столь же значительный интерес. Изданная в Киеве в 2013 г., данная книга является первым фундаментальным исследованием карательной политики и практики коммунистического режима против семей «врагов народа».

Опираясь на результаты изысканий российских, украинских и зарубежных ученых, сборники документов, архивные фонды (материалы Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Центрального государственного архива общественных объединений Украины (ЦГАОО), Отраслевого государственного архива Министерства внутренних дел Украины (ОГА МВД), Отраслевого государственного архива Службы безопасности Украины (ОГА СБУ)), воспоминания репрессированных, автор не только подробнейшим образом прослеживает генезис института заложничества в политике советской власти, но и проводит анализ его нормативно-правовой базы.

«Репрессии против семей „врагов“ советской власти, — заключает Т. Вронская, — на разных этапах их реализации следует рассматривать как многомерный социально-политический объект, без редукции только на организационную сторону дела. В центре внимания должна быть триада: политика, юридический аспект и, собственно, сами жертвы коммунистического режима, люди со всеми их проблемами, этим режимом порождёнными» (с.15).

Следуя данной методологии, автор подробно рассматривает идеологическую и юридическую базу захвата заложников (представленную произведениями советских партийных и государственных деятелей; декретами; законами; постановлениями; директивами), реконструируя процесс эволюции идеи заложников-родственников «от первых дней утверждения советской власти, применения чрезвычайных мер в годы гражданской войны до момента осуществления широкомасштабных депортаций семей повстанцев с Западной Украины 1944−1953 гг., определив характер и главные черты их практической реализации» (с.15−16).

Заявленная концепция книги определила её структуру и содержание. Работа состоит из введения, четырех разделов, заключения, списка литературы, указателя имен, а также приложения, в котором приведены фотокопии документов по теме заложников. В первом разделе рассматривается процесс организации репрессий против семей «врагов» советской власти в 1917—1936 гг. — от первых массовых взятий заложников в годы Гражданской войны до окончательного закрепления принципа коллективной ответственности на законодательном уровне в первой половине 1930-х гг.

Проанализировав деятельность советских партийных и государственных органов в первые десятилетия после Октябрьского переворота в процессе проведения массовых репрессий, автор приходит к справедливому выводу, что за это время взятие заложников «надежно укоренилось среди методов политического террора».

После победы над «внутренней контрреволюцией» и ликвидации последних очагов организованного сопротивления большевизму чрезвычайные методы так и остались на вооружении коммунистической власти, пускай и в несколько изменённом виде. Уже во время коллективизации деревни «состоялся дебют варварского ноу-хау в виде массовых депортаций крестьянских семей, которые не вписывались в новый формат советского способа хозяйствования» (с.131). Накануне «Большого террора» советский режим обладал солидной информационно-правовой базой для новых карательных акций. При этом репрессивные органы (ОГПУ-НКВД) позволяли себе корректировать законодателя, вмешиваться в процесс законотворчества, давать своё толкование вышедших постановлений, издавать подзаконные акты — циркуляры, указания и разъяснения «для повседневного применения и руководства на практике».

Второй раздел книги рассматривает вопросы карательной политики в отношении членов семей «врагов народа» (прежде всего, жён и детей) в годы «ежовщины». Как и в предыдущем разделе, автор вначале анализирует нормативно-правовые документы, санкционировавшие новый виток большевицких преследований (в частности, оперативный приказ НКВД № 486), затем переходит к тому, как эти директивы проводились на практике.

В отдельные параграфы выведены такие аспекты «Большого террора» 1937−1938 гг. как условия пребывания женщин и младенцев в лагерях ГУЛАГа, формы дискриминации детей репрессированных. И здесь Т. Вронская правильно замечает, что «советская власть продемонстрировала своё отношение к детям „врагов народа“ не в разгар массовых репрессий в 1937 г., а сразу после прихода большевиков к власти» (с.198). Это — убийства детей интеллигенции в Киеве в январе 1918 г.; расстрел царской семьи в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля того же года. К другим проявлениям карательной политики коммунистов по отношению к несовершеннолетним автор относит использование детей в качестве заложников в борьбе против крестьянских восстаний. Дискриминация детей была одной из составляющих лишения избирательных прав и раскулачивания.

Закрепив на законодательном уровне в 1934—1935 гг. институт взятия в заложники родственников и снизив порог уголовной ответственности до 12 лет, советская власть «выразительно продемонстрировала серьёзность своих намерений к детям «врагов народа». Так что к 1937 г. сталинский режим имел богатый опыт преследований детей своих потенциальных, реальных и мнимых врагов.

После ареста родителей маленькие граждане страны Советов становились людьми второго сорта. Многих из них в скором времени арестовали и приговорили к тюремному заключению. В процессе следствия чекисты не упускали возможности представить юных жертв членами «контрреволюционных организаций». Так, в начале 1938 г. в г. Ленинске-Кузнецком Кемеровской области сотрудники НКВД арестовали группу детей в возрасте от 10 до 14 лет. На следствии из них выбили ложные признания об их причастности к «шпионству, террористическим актам, измене и связям с гестапо». Добиться этого было не сложно. Один десятилетний мальчик сдался после ночи допросов и признал себя членом фашистской организации с семилетнего возраста. После содержания в тюремных камерах из детей вырывали и другие «признания». Так, зафиксирован случай, когда группа детей репрессированных признала, что создала специальную террористическую организацию с намерением убийства сотрудников НКВД, виновных в смерти их родителей (с.208).

Таким образом, «наименьшие граждане СССР, декларативно „защищенные“ разными законами и широко разрекламированными привилегиями в обществе», в действительности «отвечали за свое происхождение, за сфабрикованные в недрах НКВД „преступления“ своих родителей. Все это сопровождалось еще и намерением переформатировать сознание детей, лишить их семейной памяти, навязать им новый способ жизни, какой бы органично вписывался в модель сталинского режима» (с.216).

Возвращаясь в конце раздела к вопросу о судьбах жён репрессированных, автор характеризует период «ежовщины» как время, когда «впервые в истории человечества большое количество женщин попало в места лишения свободы только по факту совместного проживания с „врагами“ правящего режима» (с.237).

«Виновность» супруги при этом «практически стопроцентно» определялась сочетанием двух факторов — обвинением мужа в «контрреволюционном преступлении» и осуждением его определённым судебным органом.

«В этом смысле, — считает Т. Вронская, — операция против жён „предателей“ Родины наглядно демонстрировала логику государственного террора, к которой конкретная вина не имела никакого значения, или противоречия с установленными традициями права по индивидуальной ответственности» (с.236).

В следующем, третьем разделе книги рассматриваются идеология и практика внесудебных репрессий коммунистического режима в годы Второй мировой войны. Исследование охватывает как депортации и принудительные миграции в процессе советизации Западной Украины (1939−1941 гг.), так и взятии родственников в заложники в карательной политике советского государства в период противостояния СССР с нацистской Германией. Завершает раздел параграф о принудительных перемещениях последнего года войны.

И здесь нельзя не согласится с выводами автора о том, что в военную пору «репрессии к членам семей „врагов“ советской власти варьировались в очень широком диапазоне. Это и ссылка в отдалённые местности, и оставление на поселении и в лагерях ЖИР (жён „изменников Родины“ — Д.С.), которые уже отбыли свои сроки; и лишение права получать деньги и продукты по войсковому аттестату; и конфискация имущества; и морально-психологическая дискриминация, которая на долгие годы огромным бременем легла на судьбы многих ни в чем не повинных людей» (с.332).

Завершающий, четвертый раздел монографии охватывает период от окончания войны 1941−1945 гг. до смерти Сталина (1945−1953 гг.), частично затрагивая события последующих десятилетий. Темой указанного раздела являются карательные мероприятия советской власти в Западной Украине, осуществляемые в процессе борьбы с националистическим повстанческим движением.

И здесь коммунисты активно практиковали принцип коллективной ответственности, ссылая на «вечное поселение» семьи «оуновцев» и прочие «враждебные» элементы. Таким образом сталинский режим рассчитывал шантажировать участников «самостийницкого» движения, лишить их моральной поддержки, а также продемонстрировать остальной части населения, что их ожидает в случае непокорности. Прекрасно осознавая противоправный характер депортаций, советско-партийное руководство, по мнению автора, так и не сумело «узаконить их или сформулировать какую-то более-менее внятную мотивацию» (с.398).

И, как показывает анализ документов и воспоминаний участников событий тех лет, репрессии против семей и родственников повстанцев, вместо «ожидаемого властью результата привели к обострению противостояния». Сопротивление повстанцев стало более ожесточённым, а нападения на советский актив участились, нередко приобретая характер мести. Люди, у которых отобрали всё самое ценное — семью и родной дом, не видели иного выхода, кроме как вести сопротивление до последнего" (с.398).

Подводя итоги своей работы Т. Вронская, на наш взгляд, правильно констатирует, что «репрессии и дискриминация членов „вражеских“ семей были целенаправленной и продуманной государственной политикой, составляющей частью политического террора, направленного на тотальное усмирение всего общества. Они реализовывались в контексте его массовых кампаний и по инициативе лидеров правящей партийной верхушки» (с.425).

При этом, «в течение большевистского правления репрессии в отношении членов семей „врагов“ режима, как составляющая общего политического террора, проявлялась по-разному: менялись их характер, объекты, „правовая“ база и размах, возникали новые акценты, способы и формы» (с.427). На каждом новом витке репрессий понятие «враги народа» волею идеологов и исполнителей насилия обретало новое наполнение. Одновременно расширялось и число членов семей «врагов» советской власти, которые подлежали репрессиям (с.430).

Отсюда автор приходит к закономерному выводу, что «массовые внесудебные расправы направлялись на то, чтобы заставить людей почувствовать никчемность жизни и свободы перед неограниченной властью тоталитарного режима. Их неминуемость породила фатализм и пассивность в обществе. Перманентное насилие, разнообразные дискриминации имели парализующий эффект и дегуманизирующее влияние, поскольку создавали непреодолимое чувство, что отдельный человек не способен в любых обстоятельствах влиять на собственную судьбу» (с.432).

Выражаем уверенность, что в силу специфики заявленной темы, её актуальности для всей территории бывшего СССР, книга Т. Вронской будет широко востребована не только украинскими, но и российскими читателями, интересующимися темой коммунистического террора 19 171−1953 гг., а также сопутствующими вопросами, касающимися проблемы реабилитации репрессированных и восстановления исторической справедливости.

Впервые опубликовано: «Посев», № 8 (1631), август 2013. — с.32−34