Если Церковь желает быть независимой от государства, она должна решиться стать зависимой от своих прихожан

Диакон Андрей Кураев — один из самых популярных священников в России. Слова «популярный священник» или даже «популярный поп» никого не должны оскорблять, поскольку катехизатор и должен быть знаменит. Ему должны верить, к его словам — прислушиваться. Вероятно, Кураев сегодня в самом деле один из весьма немногих православных публицистов, чьи слова вызывают бурю: мало кто заставляет современников столько думать о Боге, сколько он.

А хвалят самого Кураев, а при этом или ругают — вопрос десятый.

БЫКОВ: Андрей, я начну с богословского вопроса. Мне попалась интересная трактовка стиха из Послания к Римлянам, 13:1. «Нет власти, аще не от Бога» можно понимать в том смысле, что я признаю над собой только власть Бога. А все мирские власти передо мной бессильны. Это допустимая трактовка?

Кураев: Не думаю. Иоанн Златоуст пояснял: «Как это? Неужели всякий начальник поставлен от Бога? Нет, идет речь не о каждом начальнике в отдельности, но о самой власти. Апостол не сказал, что нет начальника, который не был бы поставлен от Бога, но рассуждает вообще о существе власти». В параллель Златоуст приводит слова древнего Соломона, мол, от Господа «сочетается жена» (Прит. 19:14). Речь опять же вовсе не о том, что всякий конкретный брак неизбежно вызывает восторг на Небесах. Но сам институт брака дан Богом. Так же и власть: она дана, чтобы человеческое общество было сложным иерархическим механизмом, чтобы мир не превратился в непрерывное состязание альфа-самцов.

БЫКОВ: Извините за прямой вопрос, но легко ли вам смотреть, как нынешнее руководство РПЦ осуществляет симфонию с кремлевской властью?

Кураев: По крайней мере от священников не требуют, как требовали от совграждан в былые годы, приветствовать власть «долгими, несмолкающими аплодисментами». Круг «аплодирующих» очень узок: руководство РПЦ берет на себя все издержки сотрудничества с мирскими властями, но зато рядовые священники свободны от этого. Вообще всегда, когда заходит речь о слишком тесном, как кажется многим, союзе Церкви и власти, я вспоминаю историю, хорошо известную православным. В некоем монастыре был эконом, монах не самого лучшего поведения, ему случалось ночевать вне монастыря, выпивать с мирянами, устраивать с ними сделки… После смерти он довольно быстро, говоря словечком из «Братьев Карамазовых», «провонял» — то есть на нем рано показались признаки тления. Братия сочла это за явный знак его неправедности и решила не утруждать себя и Бога заупокойной молитвой о нем. И тут настоятель возмутился: «Вы что?! Он для того и был плохим, чтобы вы могли быть хорошими! Он брал на себя ваш грех, избавлял вас от контактов с миром! Так что запираем трапезную, начинаем пост, молимся о его душе!» Пять человек в Церкви платят дань политической лояльности и произносят одобряюще-приветственные формулы властям: патриарх, глава отдела внешних связей, ныне — митрополит Илларион, глава отдела по взаимодействию с обществом, ныне — о. Всеволод Чаплин, глава информационного отдела, глава патриаршей пресс-службы. Все. Причем они не требуют, чтобы эти формулы повторяли нижестоящие епископы, священники и тем паче прихожане.

БЫКОВ: Вы излагаете очень лестную версию. Не лучше ли и руководству Церкви не подвергаться этому обстрелу — ведь Церковь, независимая от государства, не такая уж и утопия?

Кураев : Абсолютная утопия до тех пор, пока нет финансовой независимости от государства. Скажем, было бы весьма приятно и полезно, если бы храм Христа Спасителя оказался в полном распоряжении Патриархии, и в нем не устраивались бы сомнительные концерты. Но вопрос упирается в 300 млн рублей — столько стоит его годовое содержание. Где их взять, если не в мэрии? Однако мэрия не может передать эти деньги храму. Она отдает их фонду храма, но ставит своих людей во главе этого фонда… Если Церковь желает быть независимой от государства, она должна решиться стать зависимой от своих прихожан. У нас прихожане отдают деньги священнику, но не могут контролировать его расходы. Приходы до 25% своих поступлений отдают епархии, но не могут контролировать ее расходы. Епархии отдают деньги Патриархии, но не могут контролировать ее расходы. Никто из вышестоящих не отчитывается перед теми, на чьи пожертвования и отчисления он, собственно, и существует. Это и означает, что сверху вниз спускаются лишь обязанности, но никак не права. Отсутствие выборности, прозрачности и отчетности на всех уровнях церковной жизни и в самом деле делает Церковь средневековым реликтом. Именно это, а не наши догматы. Пока же у нас приход никак не влияет на решения настоятеля, священники не могут влиять на решения епископа, а епархии никак не влияют на Патриархию. Вот читаю я приходскую газету из Австралии. Там отчет о собрании, где решается вопрос о покупке нового холодильника для трапезной. Обсуждают, голосуют. Я читаю об этом с умилением, потому что они — подлинные хозяева прихода.

Вписавшись в члены общины, определив сумму своего личного финансового участия в делах прихода, эти люди приобрели и право контролировать, на что идут их деньги. Контроль над финансами в руках всей общины — и значит, епископ не может потребовать принести ему дополнительный конвертик.

Снижается уровень внутрицерковной коррупции, что тоже хорошо. Приходское собрание может вообще заморозить любые отчисления епархии, если епископ убрал любимого священника. И сама возможность такого протеста тоже поспособствует очеловечиванию внутрицерковных иерархических отношений. Наш епископат абсолютно неуязвим для давления снизу. Свои проблемы епископ видит только в своем элитном кругу общения. Но, значит, именно от политической и бизнес-элиты он и становится безальтернативно зависим.

Невозможна община людей, в которой никто и ни от кого не зависит, но епископ мог бы выбрать вид своей зависимости: от своих сослужителей и прихожан или от властей-спонсоров. Увы, вполне очевиден выбор, совершаемый в сторону последнего варианта. Пока не будет вот этой «открытости вниз», не будет гарантий свободы Церкви.

БЫКОВ: А не приведет ли это к жесткой приписке прихожан к конкретному храму — фактически к религиозному аналогу прописки?..

Кураев: Нет, это как с образовательными ваучерами. Человек, выбирая школу для своего ребенка, говорит государству: дотацию, которую ты должно потратить на образование моего ребенка и твоего будущего гражданина, изволь отправить именно в эту, избранную мною школу. А здесь все будут еще прозрачнее, и священник будет помнить, что люди уходят от него с их деньгами. А уйдя, еще и в Интернете расскажут, почему ушли и какие странности заметили в финансовой или пастырской политике своего бывшего прихода.

БЫКОВ: Не кажется ли вам, что кафедра теологии в медицинских институтах — это все же немного слишком?

Кураев: Пусть не кафедра теологии, но кафедра биоэтики с курсом христианской этики была бы там нелишней. Медикам естественно предложить дискуссию о жизни и смерти. Что считать смертью — остановку сердца или смерть мозга? Где границы «человеческого феномена»? Отсутствие или утрата чего именно лишает человеческое существо статуса человека? Где границы вмешательства в геном человека? Полагаю, что медикам было бы полезно узнать не только атеистическую точку зрения на эти философские вопросы. По крайней мере это усложнило бы и проблематизировало их собственное отношение к этой тематике. А дать повод для мысли и дискуссии — это вовсе не плохо.

БЫКОВ: Вы выступили против суррогатного материнства. Почему?

Кураев: Потому что «прогресс» не желает замечать границ своего вмешательства в человеческую природу. За суррогатным материнством последует вынашивание человеческого эмбриона животным, затем полное выращивание в пробирке, а затем — генные модификации. Выведут шахтеров, способных дышать метаном, людей, приспособленных к работе в экстремальной жаре или холоде. Судьба Ихтиандра вряд ли остановит «прогрессистов». А ведь такой «адаптированный» человек, по сути, становится собственностью заказавшей его компании. А дальше можно вывести тип человека, не выносящего красного цвета, и он будет ненавидеть коммунизм не по идеологическим, а по биологическим причинам. Я мало знаю вещей страшней евгеники. Если мы начали осознавать свою ответственность за наше вторжение в окружающую среду, отчего мы столь тупо одобрительны перед лицом проектов, предлагающих бездумно менять нас самих?

БЫКОВ: Как вы думаете, почему нет сегодня в обществе такого же церковного авторитета, как Иоанн Кронштадтский? Сегодня не только консерваторы, но и либералы пишут о насущной необходимости такой фигуры…

Кураев: Иоанн Кронштадтский, может быть, не самый удачный пример, потому что его авторитет в значительной степени базировался на его близости к царской семье. Если позволите, я деятельность Иоанна Кронштадтского оставлю без комментариев. Мне ближе другой тип святости — скажем, Серафим Саровский. Но такой человек по определению не может быть публичен: свет и опыт своей души пушкинский современник святой Серафим дарил не массам и не перед журналистами. Это были личные ответы на очень личные вопросы.

БЫКОВ: А чем журналист страшен духовному лидеру?

Кураев: Не критикой, нет. Он страшен тем, что заставляет высказываться по тысяче непрофильных вопросов, заставляя боксера высказываться о балете, а священника — об экономике. В медиа и в своем блоге я вынужден отвечать на эти вопросы и порой попадаю впросак просто потому, что человек не может знать всего. В Интернете не может быть святых. Это пространство, исключающее абсолютный духовный авторитет.

БЫКОВ: Тогда зачем вы там появляетесь?

Кураев: Я ведь не ставлю себе цель стать абсолютным духовным авторитетом. Я посильно помогаю тем, кому могу помочь, и разговариваю с теми, кому важно мое мнение.

БЫКОВ: Как вы относитесь к фильму о. Тихона Шевкунова «Византийский урок»?

Кураев: Весьма положительно. Признаюсь, я малость причастен к генерации идеи этого фильма. Мы вместе путешествовали по Турции, видели руины православных храмов, и неожиданно о. Тихон сказал: а ведь вполне возможно, что и в России мы со временем увидим нечто подобное… Такое высказывание от человека, близкого к власти и называемого даже ее идеологом, дорогого стоит. Он понимает всю серьезность положения и всю гибельность множества сделанных ошибок. В конце концов разгромы храмов после 1917 года — вина не только погромщиков.

БЫКОВ: А «Несвятые святые» вам нравятся?

Кураев: Это полезная книга. Для человека церковного вся жизнь святого окутана благоуханиями; он с рождения словно ступает по облакам. А о. Тихон в своей книге приближает святых к нам, обычным негероическим обывателям, рассказывает о тех, чья повседневная, будничная святость почти незаметна.

БЫКОВ: Почему в России почти нет богословия, той религиозно-философской публицистики, которая в начале Серебряного века многих привлекла к Церкви?

Кураев: Так сложилось, что русское богословие ХХ века — это в основном парижская школа. Но она уже завершила свою славную историю. И завершила ее спуском с философско-богословских туманных высот к каменисто-осязательным трудам историков. А в советской России даже историки были слишком подцензурны. И поэтому богословской тематикой в России последней трети ХХ века занимались в основном профессиональные филологи. Богословие стало превращаться в текстологию: история рукописей, разночтений, редактур, уточнение значения терминов, исторический контекст… Это хорошо. Через эту школу научной требовательности и трезвости надо пройти нашему богословию.

Но на этом пути трудно «жечь сердца» и стать «трибуном». Оттого и нет общеизвестных имен. Я читаю церковную периодику и время от времени нахожу там замечательные тексты, но имена авторов не откладываются в памяти даже у меня — просто потому, что это как строительство храма: каждый кладет свой маленький скрупулезно-научно обточенный кирпич, и личность автора, как и в иконописи, мало что значит. Настроя на генерацию новых философских идей пока у нас нет.

БЫКОВ: Если сейчас молиться о России — чего просить?

Кураев: Я думаю, прежде всего — здравомыслия.

БЫКОВ: Вас не пугает уровень злобы — в Интернете, в обществе, на улицах?

Кураев: Да нет, я как-то не сталкиваюсь с этой злобой. Скорей, напротив, мне кажется незаслуженным доброжелательство, которое я вижу.

Очень стыдно бывает. Вот вчера я на скутере проехал на красный, и постовой меня пристыдил: «Такой известный человек…» Я-то думал, что в шлеме я как бы в домике и меня никто не узнает…

БЫКОВ: Но ряса-то на вас была?

Кураев: Неужто по всем отделениям ГАИ прошла ориентировка, что если на скутере и в рясе, то это именно Кураев ?..

Андрей КУРАЕВ родился 15 февраля 1963 года в Москве. Диакон храма Архангела Михаила в Тропарево, профессор богословия, профессор Московской духовной академии и старший научный сотрудник кафедры философии религии и религиоведения философского факультета МГУ. Андрей Кураев пишет книги (среди них и официальный учебник по основам православной культуры), читает лекции и ведет блог в ЖЖ, который пользуется большой популярностью.

Писатель, публицист Дмитрий БЫКОВ