Мы встретились с диаконом Артемием Носковым в Андреевском храме Петербурга. Он приехал из Германии навестить свою маму. После разговора вышли во двор сфотографироваться. Земля была застлана красно-жёлтыми листьями, осыпавшимися с клёнов. Эти улицы, дворы, храмы вокруг станции метро «Василеостровская» — моё любимое место в городе. Для отца Артемия, кажется, тоже. Он прожил здесь много лет. Не было смысла спрашивать, скучает ли он по нему, как и я. Листья лежали у нас под ногами, как погашенные билеты в эту, недосягаемую для нас, жизнь.

— Почему вы уехали, отец Артемий?

— Это произошло в 2004-м. У меня жена — гражданка Германии. Мы долго пытались добиться для неё вида на жительство здесь, но у нас ничего не получилось. Сначала визу Нины можно было продлевать, но потом визовый режим ужесточился: каждые три месяца нужно было выезжать за границу и въезжать обратно. Это было сложно.

Служил я тогда в приходе Святителя Московского Петра, где и получил благословение поступать в семинарию. И однажды услышал от одного из священнослужителей: «Что ты мучаешься? В Германии не хватает православных священников».

Там я получил вид на жительство за полчаса. Организация, занимающаяся паспортно-визовыми делами, в Германии отделена от полиции, поэтому всё намного проще. Хотя есть свои ограничения. Например, мою маму забрать к себе в Дортмунд мы не можем.

— Ваша жена из российских немцев?

— Нет. Нина — это её настоящее имя, по паспорту — родилась и выросла в Германии, но отец у неё русский. Бежал в ФРГ, когда служил в армии. Потом оказался в США, я ни разу его не видел, только по телефону разговаривал. А дед — священник, служит где-то в районе города Шахты Ростовской области. Ещё в то время, когда Нина была лютеранкой, она случайно оказалась в этом городе, там жили её знакомые баптисты. И, что совсем уж было чудом, каким-то образом встретилась с дедушкой. Он принял её очень ласково, благословил.

— А как она оказалась в России?

— Она занималась своего рода миссионерской деятельностью. Скорее, благотворительной. Помогала создавать христианские детские садики — сначала в Египте, потом попросила, чтобы её направили в Россию. Всё-таки она наполовину русская.

— Как же вы познакомились?

— Начну с предыстории. Мой отец был искусствоведом, потому я с детства видел дома иконы. Значения их тогда не понимал, но что-то в душе было. Потому что, ещё не будучи крещёным, проходя мимо Андреевского собора, я осенял себя крестным знамением. Потом стал заходить на утренние службы. Помню, стою полусонный, ничего не понимаю, но всё-таки стою. Потом устроился сторожем в Александро-Невскую лавру, где я и начал знакомиться с жизнью Церкви.

В то время я ради изучения немецкого начал бывать в лютеранской церкви на Невском проспекте, оставаясь православным, конечно. Там мы с Ниной и повстречали друг друга. Я помогал ей готовить спектакли, которые мы возили в Германию. Потом мы поженились.

К православию она с самого начала относилась очень хорошо, хотя не сразу перешла в него. Какое-то время ей трудно было понять почитание святых, Богородицы, в лютеранстве этого нет, но потом пришла и к этому. Сейчас работает в детском доме с немецкими детьми из очень неблагополучных семей — ребята эмоционально неуравновешенные, у многих родители в тюрьме. Но это её путь — Нины. Мечтает создать православный детский сад в Дортмунде.

* * *

— Итак, вы решились в какой-то момент отправиться в Германию. Что определило выбор места жительства?

Отец Леонид Цыпин

— В 2004 году я побывал на каникулах в городе Вупперталь, где познакомился с отцом Леонидом Цыпиным, настоятелем тамошнего прихода. Он основал и приход в Дортмунде, и много других. Это был уникальный человек, физик по образованию, богослов. В молодости пришёл в Церковь, закончил Киевскую академию. Можете поискать в Интернете его статьи — например, на сайте нашего прихода (nadegda.de). Когда он приехал, то два года служил в пустом храме. Как было вначале пятеро прихожан, так пятеро и осталось. Никакого сравнения с Украиной, откуда приехал батюшка. В Германии, если хочешь увидеть человека в храме, нужно его привлечь, сам он не придёт.

Даже те, кто хотел бы оказаться в храме, могут просто не знать, что в их городе есть наш приход. Здесь нужно пояснить, что для многих эмигрантов из России русский православный храм — это кусочек родины. А вокруг совершенно непонятная для него немецкая жизнь, которая отталкивает: здесь говорят на другом языке, другие традиции. Он у себя дома, в Петербурге или Алма-Ате, в жизни бы в храм не зашёл, но за границей всё меняется.

Но как проторить дорожку для этих людей? Отец Леонид думал-думал над этим, и, наконец, в нём произошёл перелом. Он начал устраивать для желающих библейские катехизаторские занятия в Дюссельдорфе под началом архиепископа Лонгина. Приезжали люди из разных городов земли Северный Рейн-Вестфалия, начали открываться новые приходы.

— Из разных городов?

— Это Рурский бассейн, вроде нашего Донбасса. Там городки один на другой наползают, столько их. В общем, людей у нас было мало-мало, а тут вдруг оказалось, что православных довольно много. Мы развешивали объявления в русских магазинах, как-то давали о себе знать, а потом включилось сарафанное радио — эмигранты стали более или менее осведомлены, где можно найти храм. У нас сейчас община самодвижущаяся. Люди приводят знакомых, сами миссионерствуют.

Так вот, с тех пор эта традиция — заниматься преподавательской деятельностью — у нас развивалась, я тоже преподаю. Нужно привлекать людей, миссионерствовать, иначе, помимо всего прочего, нашим приходам материально не выжить. Богатых спонсоров нет, государство, местные власти никак не помогают, потока желающих поставить свечки или креститься, чтобы быть как все, тоже не наблюдается.

* * *

— Я слышал, что в Германии государство помогает всем конфессиям.

— Это не совсем точные сведения. Помогают лютеранам и католикам. Это официальные религии, которые государство поддерживает. Православные не получают ничего, мы на полной самоокупаемости. Церковь содержат прихожане, и никто другой. Некоторые регулярно оставляют по десять евро, другие ещё как-то поддерживают. Люди зависят от нас — священнослужителей — в духовном плане, а мы зависим от них. Хотя есть несколько храмов-музеев, например в Лейпциге, где царь построил собор, но это редкость. В иных местах священник вынужден подрабатывать на стороне, занимаясь светской деятельностью. Но у нас в Дортмунде приход достаточно сильный, чтобы содержать священника, диакона, казначея и завхоза. Большинство обязанностей прихожане выполняют бесплатно.

— Храм отца Леонида, как я понял, был в Вуппертале, а ваш приход — в Дортмунде. У вашего прихода нет своей церкви?

— Есть. Теперь есть. Ситуация в Германии такая: исторические русские храмы, построенные до революции, находятся в руках Зарубежной Церкви. Кроме тех, конечно, которые были на территории ГДР. Я уже сказал о Лейпциге, есть церкви в Берлине, Дрездене, ещё где-то.

Что же делать новым русским приходам, которые появляются в Западной Германии? Их пускают в определённые дни недели лютеране, иногда греки, либо бесплатно, либо сдают помещения в аренду. Но долго так продолжаться не может, поэтому приход стремится купить лютеранскую или католическую церковь или какое-то церковное здание.

— А лютеранам и католикам они больше не нужны?

— Немцы всё больше отходят от веры. Лютеране быстрее, католики медленнее, но упадок у тех и у других. Тысячи храмов лишаются прихожан, и тогда епархии продают здания, которые им не по силам содержать. Иногда за символическую цену, скажем в один евро. Наш приход выкупил гигантский общинный дом в Дортмунде за 300 тысяч евро. С одной стороны, за такое здание — это очень недорого, но для нас это громадная сумма. Своими силами удалось собрать лишь 10 тысяч, остальное — в кредит. Поэтому обустроили там четыре квартиры, которые сдаём внаём. Остальные помещения занимают храм, классы, библиотека и прочее.

— Как складываются отношения с другими конфессиями, другими православными Церквями, Зарубежной Церковью, с которой мы объединились?

— У греков храмы очень красивые, поражают росписями. Но приход содержит обычно лишь одного священника, желательно монаха, так экономнее. Нас они пускали служить по субботам, потому что по воскресеньям они сами проводили литургию. Общаемся редко. У греков очень сильна национальная составляющая.

С Зарубежной Церковью был очень прохладный период. То есть с нашей стороны отношение никогда не было плохим, а вот нас поругивали. Потом произошло объединение. Проводились совместные епархиальные собрания. Те наши прихожане, которые живут поблизости с храмами Русской Зарубежной Церкви, перешли туда. Так им удобнее. Когда стало ясно, что к нам в объятья из РПЦЗ никто не спешит, отношения стали просто ровными. У них сейчас около двадцати приходов в Германии, у нас за последние годы произошёл большой рост, сейчас около шестидесяти приходов.

С кем по-настоящему тёплые, дружеские отношения, так это с сербами. Они к нам иногда приезжают.

С католиками и лютеранами отец Леонид чаще общался, у него было много знакомых пасторов, мы — очень редко. Но отношения доброжелательные. Мы в одном котле: перед лицом оккультизма, атеизма, секуляризации христиане едины.

— В Германии очень много мусульман…

— Мечетей всё больше. Пока это никому не мешает, но неизвестно, как всё сложится дальше.

* * *

— Что происходит с немцами? Почему они оставляют свои церкви?

— Сильное оскудение. Многие не хотят платить налоги. Там если ты католик или лютеранин, то должен платить налог на содержание Церкви. Часть расходов покрывает государство, часть собирается в виде особого налога. Но желающих платить его всё меньше. Падает не только религиозность, а и общая культура. Мало кто читает классическую литературу.

Для них очень много значит удовольствие — «шпасс». Всё должно приносить удовольствие, быть прикольным, азартным. Учёба — удовольствие, работа тоже. Если не приносит — значит, это не нужно. У нас, правда, рабочий район, интеллектуальной элиты нет, но по старому поколению видно, что раньше немцы были другими. Немецкие традиции исчезают. Эмигрантов не так много, как во Франции, но турков очень много, некоторые города уже турецкие. Да и других приезжих хватает. В трамвае обычная сцена: негры по-французски шпарят, поляки, русские, немецкой речи не слышно. Русские магазины есть, сохраняющие имидж классических советских гастрономов, где можно услышать: «Вась, сколько рыба стоит?» Русские, к сожалению, не всегда ведут себя достойно, бывает очень стыдно за наших. Но доминируют среди эмигрантов всё-таки турки.

— Неприятие турок у немцев есть?

— Трудно сказать. Некоторые даже ислам принимают. С другой стороны, есть нацисты, полиция их охраняет, когда они демонстрации проводят. Общество быстро меняется, боюсь, не к лучшему. Всё время какие-то забастовки транспортников, когда становится трудно добраться от дома до храма.

— Работодатели не наказывают опоздавших из-за забастовок?

— Наоборот, зарплату увеличивают, потому что сложнее добраться.

— Какие отличия между россиянами и немцами особенно бросаются в глаза?

Дортмунд. Приходской дом

— Возьмём наш приход, где, в общем-то, доминируют русские. Но встречаемся мы только в храме, в повседневной жизни разобщены, что творится в душе человека — понять очень трудно. Люди редко ходят друг к другу в гости. То есть поддаются каким-то стереотипам немецкой жизни, хотя приход и пытается этому противостоять. Общения, человеческих отношений — вот чего особенно сильно не хватает в Германии. Что такое дружба, немцы, мне кажется, вообще забыли. Теряется менталитет, который сформировался в Средневековье. Уходят аккуратность, порядочность, пунктуальность.

Турки рожают много, некоторые по 12 детей, немцы — мало, у них семья исчезает как понятие. Работать на ребёнка — это не «шпасс», не удовольствие. Кстати, наши православные семьи тоже многодетные, 5−7 детей не редкость. Дело в том, что, в отличие от России, в Германии семьям очень хорошо помогают. Человек не думает, чем будет кормить своих малышей. Есть серьёзное немецкое пособие, государство может помочь купить квартиру.

Что ещё у них лучше? Меньше страха. Здесь, в России, принято защищать себя решётками, заборами, железными дверями, такое чувство, что люди готовятся к тому, что на них нападут. Страх словно разлит в воздухе. А в моей дортмундской квартире дверь стеклянная. Правда, был момент, когда об этом можно было пожалеть. У нас в доме поселился наркоман, и вот пропал запасной ключ, который висел в подвале. Был такой напряжённый момент. Но потом мать перестала оплачивать жильё этому наркоману, и он съехал. Наверху два студента живут. Весёлых. Ещё одна соседка всё деньги просила взаймы, потом выяснилось, что она их проигрывает в игровых автоматах. Но страха всё равно нет.

Ещё одно отличие: россияне всё несутся куда-то, напряжены, боятся голода, материального краха. В Германии этого нет. Там другая крайность — беззаботность. Страна богатая, очень сильна социальная помощь, люди защищены, жизнь дешёвая. Распродажи всё время, новый товар привезут, старый распродают по бросовой цене. Жить там проще.

* * *

— Какие святые среди православных Германии особо почитаются?

— Те же, что и в России. Серафим Саровский, Сергий Радонежский.

— Но вот святой Прокопий Устюжский — он ведь был немцем.

— Из немцев почитается святая княгиня Елизавета. С остальными туго, в том числе с теми, что прославились до разделения Православной и Католической Церквей. К тому же чисто немецких святых до разделения было немного. Скажем, святой Вонифатий, или, как его зовут на Западе, Бонифаций, он ирландец. Ирландия раньше Германии приняла христианство, и оттуда приплывали монахи, чтобы миссионерствовать. Почитаются мученики Фивейские — здесь, на Рейне, погиб от рук гонителей Фивейский легион, исповедавший Христа.

Очень почитались в Германии мученица Урсула, англичанка по происхождению, и её сёстры во Христе. Все они тоже погибли, исповедуя Спасителя. К сожалению, от древних времён о них дошло мало сведений, одна доска римская, не вполне внятная. Затем, в Средневековье, о них много чего придумали. Например, число казнённых девушек — 11 тысяч — вызывает большое недоверие. Но если отделить истину от позднейших легенд, это подвиг всё равно очень значимый. Пострадала святая Урсула под Кёльном, и в городе есть храм, посвящённый ей, с залом-пещерой, где покоятся её мощи. Рассказал мне о ней когда-то Геннадий Столяров, он у нас специалист по святым Германии. А в 2006 году Урсула стала местнопочитаемой святой Берлинской епархии Московской Патриархии. Я нередко оказываюсь у её мощей, даже когда заранее ничего не планирую, ощущаю какую-то связь с ней.

— Кёльн далеко от Дортмунда?

— Ну да, прилично. Около часа езды.

— По нашим меркам это в черте Петербурга.

— Да, у немцев другие представления о расстояниях. Хотя дороги очень хорошие.

* * *

— Ваше диаконство — это этап на пути к священству?

— Да, так. Хочется стать сначала хорошим диаконом, не миновать этой ступени слишком быстро, как часто бывает.

— Сколько у вас прихожан?

— Около двухсот человек. Это очень много, если сравнивать с тем, что было вначале, всего несколько лет назад. Но русских и русских немцев, границу между которыми трудно провести, в городе намного больше.

— Православные приходы, где служат на немецком языке, в Германии есть?

— Были. Там случился какой-то разлад относительно календаря. Победили сначала те, кто хотел жить по новому стилю, а потом и те и другие оказались в наших храмах и церквях зарубежников, где и календарь старый, и службы идут на церковнославянском.

Но если говорить о будущем, то возврат к немецкому, скорее всего, произойдёт. Как я уже сказал, у наших прихожан очень много детей, и сейчас они в храме, говорят по-русски, особенно те, кто успел пожить в России. Но чувствуется, что удержать русский удастся далеко не всем. Есть семьи, где русский культивируется, фильмы, мультфильмы — всё по-русски. Я одну такую семью знаю. Отец там, кстати, немец, родившийся в Германии. Но, как правило, тем, кто родился в Германии, проще говорить на немецком. Если мы хотим их сохранить для православия, придётся, возможно, переходить на немецкий со временем. Сейчас только Евангелие читается по-немецки. По-русски и по-немецки.

— Сколько у вас в храме коренных немцев?

— Трудно представить, как их можно привлечь. Кроме моей жены, есть ещё двое — мужья русских. История одного из них — Йозефа, Иосифа во крещении, — поразительна. Женился на русской гражданке, но она его не любила, а потом умерла от рака. Когда он пришёл к нам впервые, я готовил людей ко крещению. По-русски чуть-чуть он говорил, объяснил, что хочет помолиться за жену. И с тех пор начал к нам ходить, сначала просто помолиться, потом на литургию. Такая любовь к жене умершей, которая его не воспринимала.

По разным причинам приходят люди. У меня родственница приехала, светская-пресветская, муж масон-розенкрейцер, правда, человек добрый, на «скорой помощи» работает. Говорить нам было не о чем, да и встречаться мы не могли. У неё мероприятия, дни рождения и прочее, праздновались по воскресеньям, когда я служу в храме. Но я за неё молился. Тоже общение, пусть и сокровенное. Она родила двух здоровых детей, а третьего — с синдромом Дауна. Стала ходить в храм, причащаться. Муж тоже здесь, за детьми присматривает.

— Как протекает общение с прихожанами?

— Очень сплачивает Чаша. Не все причащаются каждое воскресенье, но очень многие. У нас, что называется, евхаристический приход, где частое причащение — это норма. После службы проходит общая трапеза, хор репетирует, в воскресной школе идёт учёба, там собираются прихожане от трёх лет до шестидесяти, наверное. На протяжении всей недели идут какие-то занятия. Я, например, занимаюсь с ребятами от восьми лет до четырнадцати. Общаемся в основном по субботам и воскресеньям, потому что у всех учёба. Молодёжи, детей очень много. Как я уже сказал, многодетная семья у наших прихожан — это норма, а не исключение.

Разговариваем, фильм можем посмотреть, да много чего. Каждые каникулы — православные молодёжные лагеря. Упор на то, чтобы ребята сдружились между собой, чтобы храм стал для них родным домом. Друг к другу ребята очень тянутся, тем более что окружающая жизнь в Германии им не очень близка, особенно для тех, кто успел пожить в России.

С немцами они сходятся очень трудно. Причины разные. Например, для немцев не является пороком доносительство. Заложить товарища — обычное дело, между тем у нас это называется предательством. Нет, я знаю немало хороших немцев, но их молодёжь производит пугающее впечатление. Положиться редко на кого можно — всё больше «шпасс». Метро залито пивом, набезобразничать стало нормой. Всё это мало походит на Германию, какой она представляется из России.

Хотя, возможно, только в Рурском бассейне так. Германия, в отличие от России, очень разная. Есть Южная, есть Восточная, есть Северная, которые похожи друг на друга меньше, чем иные страны на разных континентах. Что общего, так это ужасное телевидение. Оно несравнимо хуже российского, которое мы часто ругаем, не представляя, что может быть намного хуже. Какие-то мульт­фильмы мерзкие, дебильные, неинформативные передачи. Хороших фильмов практически не показывают. Если ребёнок в это погрузится, он будет потерян не только для Церкви, но и для родителей. Поэтому и для родителей, и для самих ребят храм — это остров спасения. Дети — будущее нашего прихода. Мне трудно сказать, каким оно будет, но когда вижу своих учеников, понимаю, что оно есть.

С диаконом Артемием Носковым беседовал Владимир ГРИГОРЯН

http://www.rusvera.mrezha.ru/693/5.htm