 |
| Православие и современность | 05.10.2013 |
Когда мы встречаемся с православными в иных, неправославных странах, беседуем с теми нашими единоверцами, которым Православие, казалось бы, исторически не свойственно, — мы лучше понимаем наднациональность, всемирность нашей православной веры. В каждом православном храме, где бы он ни был, ты оказываешься в знакомой атмосфере любви и защищенности. И люди тебя окружают свои, родные, на каком бы языке они ни говорили при этом.
Приход во имя святителя Николая, архиепископа Мир Ликийских, в городе Амстердаме основан митрополитом Сурожским Антонием; в августе этого года мы отметили десятилетие со дня преставления этого замечательного православного архипастыря, просветителя, проповедника, служившего в Великобритании, но светившего всем: и Европе, и Америке, и России. Этот приход — самый многочисленный из семи приходов в составе Гаагско-Нидерландской епархии Русской Православной Церкви Московского Патриархата; а образована эта епархия была в 1972 году, когда епископ Гаагский Иаков (Аккерсдайк) обратился к Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Пимену с прошением о переходе голландских приходов Русской Православной Церкви Заграницей под его омофор.
Чем удивительна православная Голландия, чем она похожа на Россию и чем отлична от нее? Об этом нам рассказали русский настоятель, священник-голландец и прихожанка грузинского происхождения.
Протоиерей Сергий Овсянников, настоятель храма во имя святителя Николая, архиепископа Мир Ликийских, в Амстердаме:
— Появился я здесь почти 25 лет назад, это произошло по благословению митрополита Антония Сурожского. В 1987 году я был рукоположен Патриархом Алексием II во диакона, потом меня отправили в Лондон учиться библеистике. И там я служил в Успенском кафедральном соборе с владыкой Антонием, учился у него. В какой-то момент он стал готовить меня к священству и в 1990 году, рукоположив во пресвитера, отправил в Амстердам, как предполагалось, ненадолго. Приход тогда был небольшим, около 30 человек. Я думал: большой деятельности здесь нет, немножечко послужу, немножечко помогу и отправлюсь восвояси в Питер. Но Бог судил иначе.
Приход был рожден подвижничеством одной семьи. Эту семью воспитал тоже владыка Антоний. Он задал такой тон и тонус Православия здесь, в Амстердаме, который семья отца Алексия Фогта сумела сохранить и поддержать. Отец Алексий — голландец, он прекрасно знал русский язык, матушка Татьяна, его жена, была регентом, и дочь Алена во всем поддерживала родителей. Это был небольшой приход, все друг друга знали, все друг друга любили или ссорились, как и положено в любой семье. И конечно, с тех пор изменилось многое, потому что семья из 30 человек — это возможно, а из 200 человек — это уже невозможно: община стала качественно иной. И все, что мы сегодня здесь делаем, — это уже не дело одной семьи, это дело прихода.
— У вас заметна такая открытость к голландцам, значит ли это, что вы занимаетесь миссионерской деятельностью?
— Мы занимаемся миссионерской деятельностью, безусловно. Но миссия для нас — здесь, в храме. Не надо думать, что мы как протестанты выходим за пределы храма, разворачиваем плакаты «Jesus is waiting you» или что-то в этом духе. На улицу мы выходим разве что с крестным ходом. А наша миссия — это создать такую атмосферу в храме, чтобы человек вошел и изумился. Чтобы он почувствовал: здесь что-то не так, как в том мире, из которого он сюда пришел. Это миссия, но она более сложная.
— Близки ли голландцы к Православию? Православие у голландцев — оно особенное?
— Православие близко к каждому человеку, и каждый человек близок к Православию. У голландцев, впрочем, как и у англичан, обычно бывает так: они приходят в храм и изумляются тому, что им здесь так хорошо. Меня это поражало вначале: «Ну что такое, ну что вас сюда тянет?». Они отвечали: «Мы здесь дома. Мы чувствуем здесь себя как дома». Я долго не понимал, что это означает. Они чувствуют какую-то внутреннюю свободу, они могут обращаться к Богу. Вот это и есть честность. Они могут здесь быть самими собой. А на улице, на работе, где-то еще они должны постоянно играть какую-то роль. В этом смысле сказать, что голландское Православие особое, — разве что в том, что они его открывают, они изумляются и какое-то время они как дети. Это замечательно, потому что дети умеют удивляться, дети умеют восхищаться, дети умеют благодарить. А Евхаристия — это благодарение.
— А есть у голландцев какие-то особые интересы, приоритеты в их церковной жизни?
— Есть. Я бы два назвал. Первое — это богословие. Это интерес к богословию святоотеческому. Они очень настойчиво пытаются им овладеть, то есть в него проникнуть. На самом деле, это тоже очень сложная задача. Отцы Церкви — это совершенно не то чтение, которым можно заняться на досуге, удобно сидя в кресле. Это тяжкий труд, но православные голландцы к нему готовы.
А второе — это служение ближним. Вот это у них в крови, вот это уже голландское, возможно, как-то связано с кальвинизмом. Но без этого они христианства не мыслят. Если ты христианин, ты должен помогать, ты должен что-то делать для ближних. У них колоссальная церковно-социальная работа.
— Это у протестантов. А как в вашем приходе это проявляется?
— Мы участвуем в каких-то благотворительных проектах, в раздаче одежды и пищи. Есть такая организация — Futselbank, то есть пищевой банк, который собирает пищевые пакеты, раздает малоимущим, и мы в этом участвуем. Сначала мы просто предоставляли им помещение, помогали, сейчас мы выходим на более активную позицию. Но это один из примеров. Мы организуем сбор денег на добрые цели во время каждого поста. Нам приходится собирать деньги на содержание храма (в Голландии ситуация не такая, как в России: если прихожане сами не будут содержать свой храм, его никто не будет содержать. — Ред.), но мы собираем и на иные цели. Собирали, например, на сиротский дом в Вологде. И люди знали, что деньги идут именно туда, и сознательно приносили дополнительные деньги.
— Жизнь эмигрантов связана с большими трудностями. Кто-то, может быть, приходит сюда от отчаяния?
— Отчаяние — это отталкивание от чего-то, от какой-то беды. А наша задача — перевести человека от отталкивания к притяжению. Чтобы он перестал отталкиваться от какой-то беды своей и начал притягиваться ко Христу, идти к свету. Настоящая молитва — она не с отчаянием, она с радостью, очень большой радостью.
Говоря «наша задача», я имею в виду — наша и владыки Антония, который незримо все время здесь, с нами.
— Что звучит на голландском языке во время Литургии?
— Если надо, то звучит все. В первое и третье воскресенье каждого месяца богослужение на славянском языке, а во второе и четвертое — на голландском, но, как правило, не полностью. Примерно процентов 10−15 остается на славянском, чтобы не потерялись те, кто не знает языка. Но и на славянских, и на голландских службах в равной степени присутствуют и голландцы, и русские, и прочие.
Священник Хилдо Босс, клирик храма во имя святителя Николая, архиепископа Мир Ликийских, в Амстердаме:
— Отец Хилдо, как Вы, природный голландец, воспринимаете Православие — это действительно Вселенская Церковь для Вас?
— Я коренной голландец, славист по образованию, изучал русский язык, а в Православие пришел лет 20 назад. Прослужил здесь пять лет диаконом, и вот, четыре года как я священник, четвертый священник этого прихода. У нас, по последнему нашему подсчету, больше 20 национальностей на приходе. Мы очень дружим также с представителями других Православных Церквей: с греками, с болгарами, с румынами, с сербами. В Амстердаме нет ни греческой церкви, ни румынской, ни болгарской, и очень многие из них ходят к нам, мы им очень рады. В Пасхальную ночь мы читаем Евангелие на 15 языках. И не просто ради показа, а потому, что эти люди среди нас в храме и очень рады тому, что слышат Евангелие на своем языке. В клире у нас, кроме настоятеля, отца Сергия Овсянникова, — два священника-голландца, я и отец Серафим, он иеромонах, у него есть еще приход в Германии. А отец Мелетий — он коренной англичанин, уже более 40 лет в священном сане, специалист и по психологии, и по наркозависимости, человек с большими дарами. И у нас два диакона, один голландец и второй, опять-таки, англичанин. И достаточно много тут голландцев, которые, как я, так или иначе связаны с Россией.
Многие из русских, переехавших в Голландию, начинают ходить в церковь, скучая по родине, желая встречаться с соотечественниками, а потом уже понимают, что церковь — это не клуб, это нечто большее. Благодаря нашему настоятелю, очень активная работа с ними проводится: и кружки, и беседы, и встречи. И практически все прихожане прошли воцерковление именно здесь.
— Как же он проходит, этот процесс — от восприятия храма как клуба соотечественников до подлинной духовной жизни?
— Рано или поздно человек, где бы он ни находился, сталкивается с реальными вопросами жизни — страдание, несправедливость, смерть, болезнь, радость. Он понимает, что на первом месте в этой жизни стоит Господь. Что управляю всем не я, и решаю все не я, а Господь Бог. И что мне нужно какое-то место, которое отведено исключительно Ему, место, где я могу делиться с Ним своей скорбью и своей радостью. Это универсально, это свойственно всем людям. Мне кажется, очень хорошо, что здесь, с одной стороны, человек русский найдет такую церковную жизнь, которая ему будет напоминать родину, что здесь он встретит своих соотечественников; в этом нет ничего порочного, но, с другой стороны, эта жизнь в храме позволит ему идти дальше. Идти к Абсолютному, ко встрече с Богом.
Вначале у нас было 10−20 прихожан. Сейчас гораздо больше, но мы пытаемся сохранить дух семьи. Несколько раз в год мы проводим встречи. Например, мы на Троицу всегда выезжаем в парк, на пикник, на Пасху то же самое — разговляемся всей общиной. У нас есть детский лагерь, воскресная школа, мы делаем все возможное, чтобы люди действительно дружили. Конечно, не все могут быть друзьями, но мы составляем живую общину, и для нас это очень важно. И еще важнее, чтобы в этой общине, при всей любви ко всем национальным особенностям, при всем уважении к русской культуре, к другим культурам, самое главное — это Господь.
— Как голландцы приходят к Православию? Догадываюсь, что многие мужчины — следом за русскими женами.
— У нас много смешанных браков, но ситуации бывают очень разные. Одна русская или украинская невеста прямо скажет — либо ты примешь Православие, либо я с тобой венчаться не буду. А иногда бывает иначе: муж-голландец просто сопровождает свою русскую супругу, и видит, и понимает, что для него тоже есть здесь место, что он здесь не чужой, что это не какой-то клуб каких-то непонятных людей, которым до него нет дела. Мы здесь рады неверующим мужьям, если они приходят к вере, мы им помогаем, беседуем с ними, разъясняем сущность нашей веры и Церкви. Но есть также и такие голландцы, которые совершенно самостоятельно пришли к Православию, кто-то через иконопись, кто-то через пение, кто-то через изучение богословия. У нас есть один прихожанин, уже пожилой, который изучил все христианские конфессии и сделал заключение, что Православие ближе всего к первоначальному чистому христианству. А кто-то ничего не изучал, просто с улицы вошел и влюбился. Мы не выходим активно на миссионерство, но наши двери открыты.
В Амстердаме каждый год проводится так называемая Ночь церквей, и разные храмы в городе открывают свои двери, люди могут присутствовать на службах, организуются экскурсии, беседы. Мы тоже в этом участвуем, открываем свои двери, и кто-то интересуется, и тому, кто заинтересовался, обязательно надо помочь. Заниматься с ним необходимо и до того, как он сознательно примет Православие, и после — потому что Православие коренным образом отличается и от кальвинизма, и от католицизма, и просто так человека принять и все оставить на волю Божию нельзя.
— Голландцы — протестанты и традиционно хорошо знают Библию. Это помогает им открывать для себя Православие?
— Да, при всех, может быть, своих других доктринальных ошибках — Библию они знают хорошо. И это помогает им понимать, помогает полюбить православное богослужение. Наши певчие, бывшие протестанты, сразу узнают ветхозаветные корни всех наших церковных песнопений.
— Какие трудности испытывает Православная Церковь в Голландии?
— Я бы не сказал, что у нас есть особенные внешние трудности. Я думаю, что главная трудность нашей эпохи — это то, что окружающая нас культура, она, конечно, полностью посвящена деньгам и человеческому «эго». Лучшим примером для меня является рекламная кампания L’Оreal, где говорится: «Ты этого достойна». И когда Церковь говорит о самоограничении, о самопожертвовании, о посте, о том, что центром нашей жизни должен быть Господь, а не я, — она идет совершенно против течения. Для молитвенной жизни самое главное — уметь сосредоточиться, и когда в руках наших детей каждую минуту какой-то гаджет, айпад, айфон, какая-то компьютерная игрушка, которая на самом деле лишает ребенка этой способности сосредоточиться, — это трудно. Но я часто бываю в России, я знаю, что в России такая же сложность. Нельзя ведь спрятаться, и ребенка нельзя спрятать в какой-то закрытой православной среде от всего, что происходит. В Голландии есть очень консервативные протестантские круги, есть люди, которые живут в своих деревнях, у них свои школы. Но я сам был свидетелем того, как эти молодые люди потом поступают в институт, впервые сталкиваются со свободой и не могут этой свободой распоряжаться, просто не справляются с ней. Поэтому простых рецептов жизни для нас нет, но, слава Богу, в Голландии нам дают все права, все возможности. Вот мы сегодня вышли с крестным ходом на улицу, это допускается, даже поощряется. Городские власти к нам очень хорошо относятся. Особой помощи нет, но и никаких препятствий они нам не чинят.
— Православная Церковь в Голландии противостоит явлениям, с точки зрения христианства неприемлемым, выражает свою позицию?
— Исторически в Голландии были очень сильные христианские политические партии, но в связи с расхристианизацией общества они теряют свое влияние. Если бы это было не так, нам можно было бы прятаться за спиной этих крупных христианских партий и не поднимать своего голоса. При этом я не исключаю: может наступить момент, когда общество выставит нам, православным, неприемлемые для нас требования. Что мы сделаем, если нам вдруг скажут, что наше неприятие однополых браков, любых однополых сношений — это нетолерантно? Если нам скажут: то, что вы не допускаете их к Причастию, — это дискриминация? Тогда возникнет интересная ситуация, и тогда, возможно, от нас потребуется гражданское непослушание. Но я не думаю, что до этого дойдет, потому что в Голландии всегда уважали внутреннюю свободу религиозной общины, на этой почве Голландия возникла. Наше государство родилось, когда стали преследовать протестантов. И тогда жители сказали: «Нет! Все должны быть свободными, все должны жить по своим убеждениям». Любая конфессия в Голландии может создавать свои школы, и эти школы будут финансироваться государством. Поэтому я не думаю, что до этого дойдет. Но, конечно, христиане в какой-то мере являются в современном обществе исключением.
— Какие черты голландского характера наилучшим образом раскрываются в Православии, а какие, напротив, препятствуют воцерковлению?
— В голландцах замечательна прямота, иногда она воспринимается как грубость: голландец всегда прямо в лоб говорит то, что он думает. Простота: вопрос потери лица вообще не стоит, человек не боится показаться смешным, понимает и принимает шутку, спокойно относится к критике. Это положительные черты. Но, когда человек приходит в Православие, перед ним всегда встает вопрос: какие элементы моей культуры и моего прошлого я могу взять с собой, в Православие? Какие из них я должен преобразить, очистить, обновить? И что я должен навсегда оставить за порогом Церкви? И мне кажется, есть у нас, голландцев, вещи, которые надо оставить. Например, рационализм, уверенность в том, что все вопросы можно решить человеческим рассудком. Легализация однополых браков — это пример голландской последовательности. Еще один пример — легализация проституции. Если искоренить проституцию нельзя, нереально, давайте легализуем. Все это будет под надзором властей, будут платить налоги и т. д. Но это же сфера, которая по своей природе греховна, и она не может быть полезной. В итоге этим бизнесом все равно владеют преступные сферы, никакая легализация не помогла. Голландцы иногда не понимают, что нравственность не только в голове; что понятия о добре и зле не вмещаются в статью закона. Православие учит нас тому, что нельзя все измерить рассудком, что есть безусловные нравственные запреты, которые идут от Бога, и человек не может их отменять.
— Отец Хилдо, а почему Вы приняли Православие, как это произошло в Вашей жизни?
— Я всегда был верующим. Мой дедушка был пастором. Моя мать оставила Церковь, как часто бывает с детьми духовенства, но не потеряла веру. Просто меня не воспитала в Церкви. Еще у меня была тетя, которая какими-то интересными путями столкнулась со схиархимандритом Софронием (Сахаровым) в Англии. У меня хранится детский рисунок — два православных монаха. Не помню уже как, но это вошло в мое детство. Всегда был интерес к храмам, особенно тем, что на юге Европы, католическим храмам, расписанным. В кальвинизме я себя не узнавал. И меня привело к Православию, наверное, то, что я видел в фильмах Андрея Тарковского — открытость к тайне, открытость к красоте, но красоте не человеческой, а Божественной. Ну, и события жизни. Я несколько раз столкнулся со смертью. Сам несколько раз почти погиб, мои друзья погибали, в горах. Это заставляет думать. После лицея я выбрал славистику и русский язык — достаточно интуитивно, но тоже благодаря фильмам Тарковского. Встретился с верующими людьми. И быстро понял, что принятие Православия — это для меня естественный шаг. А потом, уже гораздо позднее, я понял, что больше всего меня привлекает — отношение к человеку. В кальвинизме очень мрачное восприятие человека: мы уже предопределены — кто-то спасется, а кто-то нет, Бог наверху, за облаками, Он карающий, Он грозный, а мы ничего делать не можем. Это очень мрачная картина. И потом, религиозность в кальвинизме воспринимается исключительно как нечто невещественное. А придя в Православие, я понял, что Бог присутствует во всем, что в нашем взаимодействии с Богом, в устроении нашего спасения участвуют и тело, и ум, и душа. Это всеобъемлющее качество Бога было очень важно. Но тогда я это понял интуитивно, бессознательно. А умом гораздо позднее. И тогда же понял: для того, чтобы стать православным, мне не нужно превратиться в русского мужика, что при всей моей любви к России я тоже остаюсь голландцем. Вот, как я уже сказал: беру то, что нужно взять, и оставляю то, что надо оставить, и так процесс идет. И, слава Богу, у меня жена, воспитанная в церковной среде, я, скажем так, извне получил, а она изнутри.
Библиотекарь Тата Логвин:
— Наша приходская библиотека создавалась так. У отца Алексия Фогта была масса книг дома. Когда отец Алексий скончался, из его дома в храм привезли 16 мешков книг. И отец Сергий из Петербурга перевез всю свою библиотеку. В основном книги дарят, ну мы, конечно, что-то и приобретаем. Членство в нашей библиотеке стоит за год шесть евро, и мы какие-то книги заказываем, выписываем.
В наш амстердамский храм приезжают со всех концов Голландии. Любят наш храм, потому что здесь особая обстановка. Очень богатая библиотека, и батюшки у нас высокообразованные: окончили духовные академии, каждый владеет несколькими языками. Когда я только пришла сюда, в приходе было больше людей моего возраста — старше среднего, так скажем. А сейчас очень много молодежи. Новые люди приходят, а на Пасху у нас этот огромный храм переполнен.
Я все же из православной страны, я из Грузии. Это теперь православный календарь у меня всегда рядом, а раньше я совершенно нецерковная была: мое поколение в Церковь не пускали, хотя это, конечно, не оправдание. Дома я молилась. Я знала какие-то молитвы наизусть: Отче наш, Богородице, Николаю Угоднику. И вот, уже здесь, в Амстердаме, просыпаюсь в одно воскресенье, смотрю — Великий пост начался. И понимаю, что мне срочно надо в церковь. Я бегом, бегом, примчалась — и ничего не знаю: куда идти, что делать? Вот почему я теперь так понимаю людей, которые только что пришли в Церковь.
Стою, смотрю — люди выстроились в очередь к священнику, ну и мне, думаю, надо подойти к нему. Оказывается, это к Причастию очередь. Я подхожу, отец Сергий меня спрашивает: «Я вас не знаю, кто вы? Вы в Амстердаме живете?». Я говорю: «Да». А у меня в глазах слезы, мне плохо, мне надо войти в церковь — вот такое у меня было душевное состояние. Полная бездуховность, без русских книг, без русских людей, знаете, было очень трудно. Он посмотрел мне в глаза, видит, что они полны слез. «Хорошо, — говорит, — посидите, я с вами поговорю». Ну и потом, после службы, он побеседовал со мной, я ему рассказала о своей жизни, о том, кто я, что я. Он предлагает: «А вы бы не хотели у нас в библиотеке работать?». Вот с того дня я не прерываясь работаю в библиотеке, и каждый раз, уходя отсюда, я благодарю Господа: «Какое счастье, Господи, что Ты мне дал эту библиотеку! Какое счастье, что столько книг, я имею возможность их читать и какую-то пользу приносить и Церкви, и людям».
