Человек, если бы ты знал свою ценность!

Данный фрагмент беседы великого румынского духовника архимандрита Арсения (Папачока; 1914−2011) вошел в книгу Джордже Кэбаша «Страницы румынского патерика»^[1].

***

Я начинаю поэтические скитания в поисках лучшего мира, такого, где человек был бы свободен. Сначала я думал, что он становится свободным, стоит только покончить ему с тиранией лжи. Теперь оказалось, что он свободен, если свободен от свободы и тирании. Точнее, если он свободен от всех своих язв. Но можно ли быть свободным от своих язв? Он может быть свободным от них ровно настолько же, насколько свободен от ударов шар на бильярдном столе. А поскольку старая, доставшаяся в наследство язва тяжелее, чем приобретенная, то я отправился искать слов, утоляющих боль ее.

Джордже Кэбаш

— Отец Арсений, в качестве ключевого вопроса: какое слово вы хотели бы оставить в наследство своим последователям?

 — Видите, я специально ставлю проблему спасения так: нам нельзя рационализировать вещи и терять время, которое я считаю чрезвычайно дорогим — может, самым дорогим из всего данного нам Богом. Пока мы еще живы.

Конечно, я ставлю также и проблему нашей вечности. «Смирись и последуй Мне», — говорит Христос^[2]. Это могло бы быть [понято так]: направить свою мысль, любыми способами, на кончину, на жизнь после смерти.

Любыми способами. Потому что благочестивым людям не нужно напоминать, что нас ждет плач, превосходящий всякое воображение, на грядущем распутье последнего дня, если человек потерял время.

Мне много раз в жизни приходилось стоять у изголовья смерти. Когда я в 1964 году освободился из тюрьмы после 14-летнего заключения, я видел людей, лежащих на смертном одре, и всем им хотелось пожить еще денек. Я, переживая этот момент (всю его остроту переживает только он один, бедняга, и всем нам, конечно, тоже придется пережить ее), в какой-то мере понимал его отчаянное положение, ведь он уже своими глазами начал видеть то, о чем говорила ему Церковь: злых духов, затем суд совести и страшных заповедей, — и ему уже не до проведения параллелей с какими-либо высшими философскими построениями.

Я читал у одного монаха, Паисия^[3] (он мне очень понравился простотой своего слога), что к нему в пустыню пришли американцы, желая получить пользу от его мудрости. И спросил их батюшка: «Ну и что же сделали вы, американцы?» — «Мы побывали на Луне». — «А чего вам это стоило?» — «Целый океан долларов». — «А я в мгновение ока могу добраться до Бога».

И вот, говорю вам, я задался таким вопросом: а что успели бы сделать за один день эти умирающие люди? Чтобы и мне самому осознать, и чтобы поняли все мы: одно мгновение — это тоже время. И вздох, который есть молитва длиной в миг (важно само состояние устремления, порыва к Богу), нужно совершать из глубины души, не рационализируя ее [молитву] по уставу или невесть еще какому обычаю. Нужно чувствовать в полную силу. Я не рекомендую [духовным чадам] канон, но состояние непрерывного присутствия^[4].

И я увидел, что за день можно сделать очень многое.

В отчаянии своем и они твердили: «Вот, святой Сисой Великий говорил, что за день мы можем достигнуть Божественной меры».

Говорил — но он был святым, проводившим высокую жизнь. Почему же мы приводим примеры из жизни святых отцов, когда сами являемся другими людьми, и почему бы нам самим не подвизаться, пусть мы и не достигнем меры их жизни?

Возможно, это самое важное — не терять времени. Я всегда говорил, что если бы можно было спросить у небожителей: «А чего вам стоило этакое блаженство?» — то ответ был бы таким: «Времени, проведенного во благо».

Для чего же еще Бог дал нам время, как не для этого? Он создал нас, чтобы мы блаженствовали в вечной радости возле Него. Почему мы всё усложняем?

Церковь скорее освящает, чем учит, и мы не хотим царства человеческого, но Царства вечного. Время для того и существует, чтобы держать нас на связи с вечностью. И я говорю вам: это немалое дело — иметь в себе ощущение вечности, всегда.

Ээто великий дар — то, что мы живем. И мы должны увидеть (иметь здравый рассудок, чтобы признать), что Бог хранил нас и направлял, что Он не обратил внимания на многое негативное в нас всё с той же целью — чтобы мы исправились, чтобы пробудились.

Если бы мы обрели «чувствительность», то поняли бы, от чего только не уберегал нас Бог, лишь бы мы не умерли. О себе лично скажу, что и в тюрьме, и в пустыне Бог хранил меня. Иногда меня спрашивают, зная, что я в полном одиночестве жил в лесу и пустыне, не было ли там какого-нибудь чуда? Было, говорю, было то чудо, что не произошло ни одного чуда, а тем не менее я выжил — в проржавевших цепях, в робе, задубевшей от гноя заключенных, в кандалах, запертых не на замок, который можно и отпереть, а забитых заклепками, но более всего — в таком унижении, какое невозможно себе и представить.

Потому что, говорю вам, все мы должны закончить на кресте. Жертва — это наш спасительный акт, общий для всех. Только путем жертвы мы воспринимаем вещи и получаем наконец благодать Божию во спасение. А если в это страдание входит еще и унижение — крест твой совершенный. Спаситель перенес не только физическую боль, но и унижение, которое было максимальным, ибо Его раздели и издевались над Ним — при том, что Он был Бог, Он был невиновен.

Разве это не чудо Божие — то, что я жив? Я ведь жил в лесах, где в нескольких метрах от себя видишь волков, скалящих на тебя зубы, волков, с которыми тебе никак не договориться. Я прятался за деревьями, чтобы медведь меня не заметил. Научиться говорить с лесом, побрататься с деревьями, освоить этот безмолвный язык природы, да и само это состояние отрешенности от человеческого измерения — всё это великие чудеса.

Были и более приземленные вещи, в которых явствовало действие Божие. Например, послал мне как-то Бог волков. Не стану говорить вам, что там было, но в итоге я ушел в другую сторону. Стояла зима. И вдруг начался такой ужасный снегопад! Меня это просто поразило. Мне не казалось, что это естественно, хотя и была зима. Снег шел так сильно, что не видно было на расстоянии вытянутой руки.

Или когда меня в тюрьме бросали в карцер, в холодильные камеры раздетым, а я все-таки оставался жив. Сесть не было возможности. Стояла только одна-единственная кадка на всю камеру. И ты мог только стоять на ногах — с пяти утра до десяти ночи.

Я сравнивал демонов и наших охранников. Я видывал бесов, но они боялись Бога, а эти даже Бога не боялись. Вы представляете себе, какая это была жуткая опасность? У нас только и было, что вера да сознание того, что Бог знает о нас.

Мы все страдали за великую истину. Они боялись, что меня сделают патриархом. Бред какой-то.

Конечно, были великие чудеса от Бога. Страдание само по себе великий дар от Бога: [страдая] я уже не сомневаюсь ни капли. Я готов на всё.

В Аюде вызвал меня один полковник (там было целых десять полковников — ведь вся страна сидела в тюрьмах).

 — Что ты можешь сказать о существовании Бога? — говорит полковник.

 — В таком возрасте вы задаете вопрос из курса начальной школы? Глаза, которыми мы видим, сердце, которое держит нас живыми и которое любит, — это дары человеческие или от Бога? Это Бог. И сам тот факт, что мы страдаем, но живы, тоже является аргументом.

Видя, что сдает позиции, он спросил:

 — Ну и какое же будет твое последнее слово?

 — Я готов умереть за то, о чем говорю вам.

 — Заберите его отсюда. Хватит!

Вот, говорю вам, это страдание, укрепленное совестью и верой христианской, и есть тот секрет, который дал силы выдержать. Иначе невозможно было бы выстоять в голоде и унижении, превосходящем всякое воображение.

— В этом страдании, сознавая, что несете крест, вы испытывали и блаженство?

 — Это было постоянное блаженство. Если бы не было постоянного спокойствия совести оттого, что ты находишься на кресте, жертва не представляла бы ценности. Человеческое существо обретается по ту сторону того, что оно видит. Ведь человек — это душа, а не тело. Но и его, это бедное тело, нам тоже нельзя игнорировать, потому что оно, посмотри, тоже несет ответственность за спасение.

Я осмелился бы сказать вам, что много раз чувствовал, как мне помогал в спасении бес. Это кажется парадоксальным.

— Вы говорили мне и два года назад: «А что бы мы делали без него?»

 — Конечно. Он открывает нам, какие мы есть. Думаете, Бог зря его оставил?

— Я еще хотел бы спросить вот о чем: как понимать слово Иисусово: «Царствие Божие внутрь вас есть»^[5]?

 — Да, это именно так. Если ты живешь Богом, ты находишься во всецелом Царстве, Его Царстве. Ответ может быть такой: не будем терять ни капельки времени, ведь оно так дорого. О потере времени когда-нибудь мы возрыдаем. Потеряно время!

Мы имеем дело с Богом, Который. бесспорно, если бы люди знали, как сильно Он любит нас, то они были бы трезвеннее, может быть; мы, в конечном счете, были бы более обоженными. <…> Бог есть не только измерение, Он — переживание по ту сторону разума. <…> Когда Бог приходит к тебе, Он мал, как ты. Он пребывает в славе небесной, но для Него составляет удовольствие быть у нас, в нашем сердце — в сердце, которое менее всего есть материальный орган, потому что оно жизнь в жизни. Оно — глубиннейшая глубина, абсолютная глубина в существе человеческом, где Бог сотворил обитель Себе.

А тогда почему же ты, человек, носящий в себе эти чрезвычайные ценности, невнимателен? Посмотри, кого мы ввергаем в ад! Видите, почему говорится: «Человек, если бы ты знал свою ценность!» <…>

— Как понимать: «Не мир пришел Я принести»^[6]?

 — Далее говорится: «свекровь будет против невестки своей»^[7]. Потому что невестка хочет проводить жизнь христианскую, а свекровь не хочет. Это война в семье. Мы не понимаем друг друга в вопросах веры. Мы должны верить. Огорчаешься ли ты, не огорчаешься ли, но в вопросах веры меч твой должен быть обнаженным. Раз смолчишь, два смолчишь, а на третий извлекаешь меч. «Гневайся твердо», — говорит святой Илия^[8].

«Мир в сравнении с праведностью гораздо важнее», — говорит святой Иоанн Лествичник. Чтобы воцарился мир, мудрость должна уступить. Такова христианская позиция. Уметь жертвовать. Без Креста нельзя, он остается самым похвальным делом на земле. В этом символ свечи и лампады. Они не простой обычай. Потому что идею жертвы выражает свеча. Чтобы светить, должен гореть елей, воск, фитиль. Не умеешь жертвовать — не переживаешь священного.

Чтобы быть в состоянии делать это, нужно вести борьбу, нужно извлечь меч. Нужно всячески бороться с неверием вокруг себя.

В наше время я встречаю детей, которым родители запрещают ходить в церковь. Сейчас стало комфортно не молиться. Это очень большая ошибка, потому что ты не можешь освободиться, не можешь ощутить вкус истинного счастья, живя как попало, разнузданно.

Пришла ко мне однажды девушка сказать, что уходит в горы со своим приятелем.

 — Не обманывай себя, — говорю ей. — Какая еще дружба? Это просто отговорка, чтобы вам пожить вместе.

 — Нет, батюшка, вы не знаете его.

Действительно, она вернулась с гор и говорит:

 — Батюшка, он даже не прикоснулся ко мне.

Вот это да, мужчина! Это настоящий мужчина.

Женщина — это царица-дарительница. Ее нужно держать на троне. Не для того, чтобы она повелевала, а чтобы ценила силу того, кто посадил ее на трон. Ибо он голова, а она — сердце. У нее есть благодать умножать мужество мужчины и рождать Христа в его душе. Это ценность, которую создал Бог.

Но женщина изгнана из своего великого царского достоинства. Женщины, берегите свою честь и невинность, чтобы не порочилось ваше имя.

Страх передался атавистически. Женщины еще боятся мужчин, хоть и получили благодаря христианству свободу. Это брак, это чета, это творение Божие. Это принятие в себя, дальше, Еву, которая уже была в тебе и теперь, посредством брака, снова возвращается в тебя. Ведь даже не существует степени родства между мужем и женой. Взаимное поощрение к спасению — вот цель.

— Вы сказали в начале наших встреч, что смысл не в познании Бога, а в Его достижении. Чтобы дойти до достижения, надо знать Его образ, чтобы не поверить во что-нибудь другое.

 — Я даже написал кому-то на одной из моих книг: «Смирись и последуй Мне!» Без смирения нельзя. Благодать приходит путем смирения. Смирение не результат духовной работы. Оно тоже дар — на основе твоей работы, искренней. Если есть смирение, то приходит благодать, ведь нас спасет благодать.

Меня как-то спросили: «Ты спасешься, отче?» Но как же я могу сказать, что спасусь? Я спасусь, если я смиренен. А могу ли я назвать себя смиренным? Разве это значит быть смиренным? Ты никогда не можешь считать себя смиренным. Только тогда приходит благодать. В это нельзя играть.

Кроме того, я не хочу рационализировать факты. Я хочу жить интенсивно, быть мирным и жить с тем, что находится по ту сторону от нас, с тем, что является Божественным в нас. И это Божественное внутри нас не исчезнет даже в аду. Нигде. Оно пребывает всегда. Отдаешь ли ты себе в этом отчет или нет. Но тогда ты поймешь, где ты находишься, потому что будешь жив.

Мы очень богато одарены. Повторяю: человек, если бы ты знал свою ценность!

— Смирившись, сознавая действие благодати, ты улучшаешься?

 — Видите ли, мы не можем подходить к этому с математическими приемами: «Если не дадите мне определенных данных, то я не решу эту задачу». У нас не так. Данные у нас таковы: «Я создал вас по образу и подобию. Я не сделал из вас чего-нибудь еще, но только это: вы боги все^[9]».

— На днях известный представитель театрального мира сказал, что спектакль должен выйти из стен театрального пространства, созданного по вкусам века минувшего. Думаю, это приложимо и к Церкви. Чтобы найти способ, как уменьшить страдания на улице.

 — Важно, чтобы я контролировал самого себя, ведь во мне сокрыт целый мир. Надо крепко установить свою пушку. Если пушка не закреплена, она делает откат и отбрасывает тебя.

Бог знает. Попадается такой проситель милостыни, которому ты никак не можешь помочь, но ты говоришь: «Боже, помоги ему» — и Бог дает ему по твоей молитве. Бог поставил его там не для Себя. Нищий поставлен для нас. Он протягивает руку, чтобы дать тебе Царство Божие. Огромная наша ошибка заключается в том, что мы подаем ему самую малую монету. Так мы совершаем большую ошибку, потому что ты имеешь не то, что имеешь, а имеешь то, что даешь, и не давай того, что имеешь, а то, что ты есть.