 |
| Православие и современность | Марина Бирюкова | 22.08.2013 |
Люди, каждый из которых — такое же чадо Божие, как мы с вами.
Должны ли мы им помочь? Хотим ли мы им помогать? Можем ли мы содействовать спасению — хотя бы некоторых из них?
Я встречаю Любу каждый раз, когда прихожу в храм. И она тоже меня видит издали: «Марина, привет! С праздником! Подай Христа ради!». Одно время я пыталась действовать принципиально: категорически отказывала ей в наличности, зато покупала продукты. Потом махнула рукой: никакого толку от моей педагогики все равно не было. Люба охотно помогает в простом, но необходимом труде на территории храма и потом с гордостью докладывает: «А я сегодня подметала!». Одна из наших прихожанок работала в свое время в органах опеки, ей приходилось заниматься судьбой младшего из троих Любиных детей — определять мальчика в интернат. По ее словам, наша Любовь была такой не всегда. Когда-то она была вполне домовитой и работящей женщиной. Что случилось потом? Трудно понять. Прихожане и работники нашего храма не дадут Любе умереть от голода и замерзнуть зимой: теплые вещи собрали, от шапки до сапог. Но поднять эту женщину со дна мы не в силах. У нее давно уже нет паспорта, да и с паспортом никто не взял бы ее на работу — по причине цвета ее лица. Она и сама не видит для себя никакого выхода, отсюда апатия, безразличие к собственной судьбе.
1 Шанс для бомжа. Тема чрезвычайно неблагодарная! Вникаешь-вникаешь, слушаешь-слушаешь тех, кто самоотверженно пытается им помогать,?— есть ведь у нас такие люди! — и приходишь к выводу, что никакого шанса у наших бездомных в общем-то и нет. А если этот шанс, благодаря чьей-то доброте, появляется, то бедняга не находит в себе сил этим шансом воспользоваться.
Монахиня Евфросиния (Морозова), социальный работник храма в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали», опекает бомжей уже восьмой год. Она и ее добровольная помощница Марина Юлова делают для них немало. Хотя от этой работы у кого угодно, кажется, должны бы опуститься руки. Не от утомления как такового даже, а оттого, что очень мало бывает здесь историй со счастливым концом.
— Возле нашего храма сидел Константин, мы все его знали. Он просил всегда только одного: чтоб ему купили молока и хлеба. Однажды утром мы пришли в храм, а он сидит на асфальте: «Матушка, не могу встать, ноги отнялись». Мы вызвали «скорую», но эта «скорая» отказалась Константина везти. У него был туберкулез в открытой форме, педикулез, он был очень грязный, и врач сказал: как я после него буду возить других больных? Понять этого врача можно, конечно. Но оставить Константина умирать на асфальте мы не могли. Я сказала врачу: ни вы, ни я не можем быть уверены, что не окажемся когда-нибудь на его месте. Врач махнул рукой: «Ладно! Только посадите его на пол». И вот так мы с завхозом храма Петром повезли Костю в больницу. По дороге он сказал нам: «Я чувствую, что я умираю». И у нас тоже такое чувство было, что этому человеку приходит конец. Но в больнице его принять отказались. Что было делать? «Скорая» уехала, а ходить наш подопечный не может. Мы долго упрашивали врачей. Они нам отвечали так же, как и врач «скорой»: представьте, что ваш близкий человек лежит у нас в больнице, а рядом с ним на койке — вот этот, с туберкулезом и прочим. В конце концов, мы с Петром вышли на крыльцо и стояли в полном недоумении, не представляя, как нам теперь быть. Костя сидел на скамейке и ждал своей судьбы. Тут вдруг появилась медсестра: «Вы еще не ушли? Ладно, сейчас мы вашим бомжом займемся». Они расстелили на полу огромный кусок полиэтилена, от стены до стены, усадили его и принялись раздевать. Мы ушли немного успокоенные. И только потом узнали, что они переодели Константина во что-то больничное и снова вывели или, скорее, вынесли его на улицу. С улицы его снова забрала «скорая» — кто-то все же порадел, вызвал — и отвезла в другую больницу. Там его сначала приняли, потому что он был уже почище, не так страшно выглядел. Но на следующий день, обнаружив у него все эти заразные болезни — не только туберкулез — снова выпроводили на улицу, где он и скончался.
Таких историй матушка Евфросиния может рассказать с ходу десятка полтора. Самая радостная из них — история Ольги; эта молодая женщина оказалась на улице не из-за алкоголя, а из-за своего психического заболевания, сниженного интеллекта и. родителей, которые, продав квартиру, просто оставили дочь на улице. Ольгу удалось определить в больницу, вылечить от страшной болезни, которой наградила ее жизнь в бродяжьем сообществе, крестить (это был настоящий праздник для всех, приложивших руку к ее спасению) и, наконец, приемлемо устроить ее дальнейшую жизнь. Но сказать, что это было непросто — ничего не сказать; и сегодняшняя ситуация с Ольгой — скорее исключение, чем правило.
Небольшая, но постоянная группа бездомных ежедневно получает в храме горячее питание и, по мере необходимости, одежду. Это самое простое: дальше начинаются сложности. Масса времени затрачивается иногда на то, чтобы бродяга получил паспорт; никаких гарантий сохранности документа при этом, конечно, нет. Огромные усилия — помочь несчастному встать на ноги, попытаться вылечить его от алкоголизма, устроить на работу, найти родственников — часто оказываются бесплодными. И причина тому — не только косность государственной системы, совершенно неготовой к работе с такими людьми, но и сами эти люди. Они говорят о своем желании вернуться к нормальной жизни, просят помощи, но в огромном проценте случаев это только слова или — только способ привлечь к себе внимание и вызвать сочувствие. В городе действует так называемый «Центр-бомж», центр социальной адаптации для лиц без определенного места жительства. Кому-то он действительно может помочь — с ночлегом, питанием, регистрацией, устройством на работу, но у «классического» бомжа нет, как правило, воли на то, чтобы этой помощью воспользоваться. У матушки Евфросинии сложилось мнение: в большинстве подобных случаев мы имеем дело с глубоким психологическим сломом, и с какого-то момента этот внутренний слом в человеке уже неисправим, потому что человек потерял способность к социальной адаптации.
В 1994 году тогдашний президент России Борис Ельцин своим указом ликвидировал систему ЛТП — лечебно-трудовых профилакториев. Эти учреждения находились в ведомстве Управления исполнения наказаний и предназначались для хронических алкоголиков, ведущих асоциальный образ жизни, неработающих и т. д. Ликвидация мотивировалась нормами международного права: нельзя, дескать, лишать свободы человека, не совершавшего преступлений, всего лишь больного, ведь алкоголизм — это болезнь. ЛТП в том виде, в котором они существовали, вызывали массу нареканий; главным аргументом противников было: «Там на самом деле никого не лечат». Там не применялись суперсовременные методики, конечно. Однако в целом «пионерлагеря» (так называли их бывалые алкоголики меж собой) все же тормозили процесс сползания человека на дно, ограничивая его свободу хотя бы на короткое время: максимальный срок пребывания в ЛТП был для женщин — два года, для мужчин — три, но максимум давали только при повторном водворении. Сегодня обсуждается вопрос о восстановлении системы лечебно-трудовых профилакториев. Не знаю, что скажут юристы, но, на мой взгляд, это разумно: если человек сам не отвечает за себя, ответственность за него должны взять на себя другие. И он должен находиться в условиях принуждения, безусловно, и даже не три года, может быть, а дольше. Это в любом случае гуманней, чем смерть на асфальте.
Однако не надо думать, что принудительная изоляция — это мера, единственно возможная и необходимая для всех упавших. Другой путь, другой шанс у человека тоже должен быть, и сейчас мы перейдем, наконец, из минора в мажор.
В редакцию позвонил священник Сергий Вершков, настоятель храма во имя святых царственных страстотерпцев в поселке Дубки, строящий сейчас к тому же храм в Сабуровке. Отец Сергий сообщил нам, что и на стройке в Сабуровке, и на ремонте храма в Дубках с успехом трудилась некая община бывших бомжей, алкоголиков и наркоманов, а собрал и организовал эту общину предприниматель по фамилии Путин. Неплохо бы помочь этим людям, продолжал отец Сергий, им нужна одежда, продукты, медикаменты.
Я отправилась в Саратовский район — знакомиться с Дмитрием Путиным и его подопечными. Настроение мое было довольно скептическим; скорее всего, думала я, этот предприниматель просто нашел дешевые, практически бесплатные руки для своих строительных подрядов, это ведь уже не ново: многие сегодня используют труд бесправных и безгласных «бичей».
Однако я увидела совсем другое! Дмитрий и его жена Галина оказались людьми, во-первых, на самом деле верующими, православными. Дмитрий сам в свое время прошел через наркозависимость и выбрался из нее «только благодаря воцерковлению» — так сказала Галина. Маленькую группу людей, которым хотелось помочь, товарищей по вчерашнему несчастью, Дмитрий собрал вокруг себя давно. Они снимали какие-то комнаты в Саратове, брались за любые работы, и вот наконец им помогли: предоставили старое совхозное зернохранилище и небольшую территорию для обзаведения хозяйством. Сейчас под одной крышей живут все: куры, коза, люди. Жилые комнаты выглядят пока бедно, но планы на обустройство жизни большие. На кухне чисто и уютно. Один из восьми спасающихся (действительно, спасающихся!) здесь людей, 38-летний Александр, возится с тестом и растительным маслом, готовит изысканную прикормку для рыбы: Волга рядом, а Саша с детства заядлый рыбак. Прошу его рассказать о себе. 13 лет тюремного стажа, глубокий алкоголизм, утрата связи с семьей, жизнь на улице. Какое-то время жил в некоей сектантской общине, да что-то не понравилось там — ушел. И встретил Диму. И теперь живет здесь.
У Саши хорошая улыбка. Он еще не выплыл на берег, но он уже не на дне. Спрашиваю: что нужно делать, чтобы помочь людям, на дно упавшим?
— Вот таких общин побольше создавать и поддерживать.
Владимир, в отличие от Александра, связи с близкими не потерял, и дом у него есть, но он алкоголик. «Володя, почему дома вы не можете не пить, а здесь держитесь?» — «Здесь соблазна нет, среды такой нет».
Слава о своем прошлом рассказывать не хочет. Он старше других, ему под шестьдесят. Он в общине отвечает за козу Дашку и, соответственно, за молоко.
Под ногами вертится котенок Дымок: «Такой же бедолага, как мы! Ездили в Дубки на работу, а он там в кустах пищал. Взяли, привезли сюда».
Сказать, что все подопечные Дмитрия Путина стремятся в лоно Церкви, было бы, конечно, преувеличением. Кто-то ходит на воскресные службы в Дубки, кто-то нет. На стене иконы — опять же, кто-то молится, кто-то нет, никого не принуждают. Но Дима с Галиной молятся за всех.
— Мы можем принять еще десять человек, — говорит Дмитрий, — пусть это будут больные, немолодые люди, они смогут оставаться здесь, на хозяйстве, смотреть за курами, поливать огород. Те, кто помоложе и поздоровее, нужны на стройке. У нас очень много работы сейчас. Никаких претензий к качеству, кстати, еще никто не предъявил.
— Догадываюсь, что не все у вас закрепляются. Кто-то перекантуется, подкормится — и уходит.
— Конечно! А потом возвращаются: возьмите назад. Но у нас правило: больше двух раз назад не берем. Потому что это уже не реабилитация, это просто использование общины в своих интересах.
Дело — враг уныния; чувство безнадежности отступает, когда видишь: люди что-то сделали. У нас с вами есть прекрасная возможность этих людей поддержать. Община примет помощь мужской одеждой, обувью, обиходными медикаментами (обезболивающими, противопростудными, заживляющими раны), моющими средствами, продуктами. Если вы знаете человека, который в силу обстоятельств оказался на улице, но хочет вернуться к достойной жизни, — вы можете позвонить Дмитрию Путину, 8−906−155−48−88. И конечно, все мы можем молиться — и за того, кто, упав, пытается встать, и за тех, кто протягивает ему руку помощи.
5 Будем помнить слова Спасителя: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф. 25, 40).
Хотела этой цитатой завершить, да вдруг споткнулась. Вы понимаете? Он их Своими младшими братьями называет — их, черных от водки, покрытых коростой, изъеденных вшами, умирающих на асфальте, — Своими братьями.
http://www.eparhia-saratov.ru/pages/2013−08−21−23−38−00-hristos-nazval-ih
