Американская тетрадь

Перед поездкой необычная плотность событий: праздник за праздником, до радостного изнурения, до перехода на «автопилот». Вчера — храмовый праздник — Агапита. А накануне — Вознесение, совпавшее с памятью мученика Философа. Хорошо помню из Житий его страдание. Его, обнажённого, привязали к дереву и оставили на волю блудницы. Известно ведь, что ничто так не погашает благодать, как блуд, даже невольный. Но он откусил себе язык, выплюнул его женщине в лицо, чем ужаснул её и привел в бегство, а сам болью погасил похоть. Невообразимо по нынешним временам и нравам! Впрочем, всегда невообразимо. Среди этих мыслей — сборы в Америку.

Человека можно купить, обмануть, развратить, запугать. Если всё это не действует, то только тогда возможно мученичество. Петра на время запугали, Иуду купили. Мученика Философа не купили и не запугали. Потому что его хотели развратить. А когда не получилось, пришлось убить. Нам не быть мучениками (говорил об этом в церкви). Даже мечтать не надо. Эта высота почти недосягаема. Мы просто не способны на этот подвиг до тех пор, пока нас обманывают, покупают, развращают и запугивают. Можно догадываться о специфической «гуманности» врага, который не хочет крови, если можно обойтись развратом и деньгами, ложью и страхом. Герой Аль Пачино так и говорит в «Адвокате дьявола», произнося последний зажигательный спич: «Я — Гуманист!». Он — гуманист, а мы живём под знаком обмана, подкупа и испуга. Стыдно. Святые будут судить мир, говорит апостол Павел. Они уже его судят. В аэропорт — ночью. Сон — в полглаза.

Чикаго

Мой путь — в Чикаго, на южный берег, но не Крыма, а Озера Мичиган (Скажи мне «Южный берег», и я тут же представлю Ласточкино гнездо). Чикаго — город ветров, windy city. Это все, что я о нём пока знаю, если не считать Аль Капоне и мрачную историю с транзитом алкоголя из Канады во времена «сухого закона». Да, ещё — само имя означает «гнилое место» на языке местных индейцев. Никогда не получается мало-мальски приготовиться к поездке, почитать что-то о том, куда востришь лыжи. Вот так едешь, словно в полную неизвестность, как «с моста в воду», что, видимо и правильно.

Если условно считать Боинг «железной птицей», то я видел сегодня Амстердам с высоты птичьего полёта. Самолёт долго летел над городом и погода была ясная, как счастливое детство. Красиво. Венецианское сочетание воды и камня. Есть и разница. Венецианские каналы хаотичны, как московские дворики, а амстердамские — разлинеены на плане, как петербургские улицы и проспекты. Всё кажется четче, темнее, холоднее, аккуратнее, что ли. Хотя что можно разглядеть с высоты за несколько минут, чтобы потом выносить суждения?

Аэропорт столицы, торгующей тюльпанами и алмазами. Здесь пересадка. Вот это Вавилон! Вернее — восточный базар, помноженный на европейскую северную аккуратность. Ещё только соприкоснулся с этим многолюдством, а уже чувствуешь, что одно только сохранение веры (не говоря о распространении её) в таких условиях требует чрезвычайной свободы от греха, благодатности, любви ко Христу. Где у нас всё это? И если честно признаться в личной и общей слабости, то что мыслить о будущем, в котором нас ожидает только разрастание некоего всемирного города и поглощение им всего и вся, что есть «не от мира сего»?

Стоп! Среди значков и указателей — фигурка коленопреклоненного человека. Надпись — «meditation centre». Может это молитвенная комната, названная ради толерантности местом для размышлений? Вот будет очередной упрёк нам, не имеющим в Борисполе ни храма, ни часовни. Пошёл на стрелку (мимо СПА салона и душевых!) и нашёл обычное лежбище пассажиров, в полной тишине на лежаках ожидающих своего рейса. Молитвой не пахнет, храпят арабы и китайцы, но хоть не так стыдно, что у нас в аэропорту молитвой тоже не пахнет. Но поучиться всё же есть чему. Прямо в аэропотру — музей голландской живописи. При долгом ожидании шансы познакомиться с миром прекрасного увеличиваются. Я снимаю несуществующую шляпу перед местным населением. С потретов глядят клирики и бюргеры, крестьянки и пейзажи с мельницами. И время среди картин проходит мягко, спокойно, не торопясь, но и не притормаживая.

Рядом с музеем — библиотека, одновременно электронная и обычная — книжная. Ну когда же и мы научимся с этой простейшей и необходимейшей стороны подходить к Европе в очереди за теми сокровищами, что от нее остались? А с другой стороны, откройте библиотеку в Жулянах или Борисполе, будут ли там читатели? Не знаю. Говорят: «Построй храм — люди придут». Возможно и здесь так: «Разложи книжки на полках, поставь столы и стулья, размести зарядные гнезда для ноутбуков и люди начнут читать книги в ожидании своих «железных птиц». Короче, я ещё домом пахну и совсем немного налетал, но уже кое-что достойное увидел.

Пролетев над озером Мичиган, которое намного больше Азовского моря, мы таки сели и я выдохнул. Ощущение — одно из двух: либо я сплю, либо я — Гагарин, или около того (Чкалов?). Чтобы не бояться бегать один километр, нужно бегать три. После перелета над океаном любое путешествие теперь рискует показаться мелочью. Собственно это евангельский принцип: идти два поприща, когда заставляют идти всего лишь одно, и отдавать больше, чем просят. Уставал от полёта в Европу — слетай-ка в Америку. Ленился поехать в Житомир — посети Новую Англию. Легкость на подъем многих западных людей объясняется неизбежностью для них частых и дальних перездов и перелетов. На их фоне мы — затворники и «сидельцы» на месте.

Впечатления от полёта: конечно усталость. Потом: великолепие Гренландии при ясной погоде. Не понятно, как можно было назвать это гордое соединение камня и льдов «Зеленой землей», а вполне сносную для жизни Исландию — как раз «Землей льда». Ещё — статья в «Гардиан» о спорах среди епископов Англии о гомосексуализме. Светская пресса язвит клириков, хватает их за язык, требует отчёта в нетолерантности, и у тех буквально нет слов, нет умного оружия, чтобы защищаться. Как будто контракт подписан на работу только внутри западной парадигмы, а парадигма, оказывается, вполне уживчива с безразличием к греху, и даже требует его (греха) амнистии. И вот западные исповедания не знают как с этим бороться, ибо они и есть — исторические творцы западной школы мышления. Всё это очень похоже на конец цивилизации и попахивает неотвратимостью краха.

Выход из аэровокзала похож на заход в мароканский хамам. Душно. Влажно. Я на ногах уже скоро сутки. Но глаз раскрыт и жаден до первых впечатлений. Сегодня в Чикаго пуэрториканский праздник. Вечером, говорят, будет гульба, по причине которой над некоторыми районами уже кружит полицейский вертолёт. А пока по улицам проносятся машины с открытыми окнами, из которых высунуты флаги Пуэрто-Рико, и и девушки мясистой комплекции сидят в этих открытых автомобильных окнах, свисают с них, что-то задорно крича и показывая руками. Праздник, одним словом.

Что мы едим в милом доме у милейших хозяев в тихом районе, по слухам похожем на Белфаст или Дублин? Мы едим борщ (чтобы смягчить культурный перепад). А куда мы потом идём, то есть — едем? Мы едем в храм. Завтра память отцов Первого Вселенского собора. «Но собор, иже в Никее, Сына Божия Тя проповеда, Господи, Отцу и Духу сопрестольна». Чудная служба, чудная смесь английских возгласов и стихир, пропетых по-славянски. Уже непривычное для меня малолюдство молящихся в храме. Но глаза предательски слипаются и требуют спичек, а рот кривится в неудержимой зевоте. День заканчивается борьбой со сном, в которой сон одерживает убедительную и безоговорочную победу.

Биологический будильник поднял меня на ноги в то время, когда за окном было еще темно. Сегодня моя первая в жизни Литургия на Американском континенте. А у нас дома уже стрелки перебежали за полдень и служба отслужена. Очевидно происходит то, о чём когда-то говорил и писал статью: эстафета молитвы передается по часовым поясам, и по мере вращения Земли преемственно тухнут одни и зажигаются другие лампадки.

Зарубежная Церковь хранит Святую Русь в землях рассеяния; хранит то, что от неё осталось, то, что можно сохранить от того, что осталось. А много ли осталось? Временами почти ничего. Нужно начинать всё заново и объяснять людям азы. «Вы читали каноны?», — спрашивает епископ у причастницы. «А что такое каноны?», — спрашивает она в ответ. И так во всём. Мы что-то спрашиваем и требуем от людей, подразумевая, что они что-то знают и кем-то научены. Но кем? Кто учил? У них не только нет ответов, а им даже вопросы не понятны. Мы же привычно, заканчивая службу, не соизволяем ничего произнести на пользу, кроме объявления о времени ближайшего богослужения. Что за тотальное безумие, наряженое в одежки хранения традиций? И долго ли это продлится?

Но всё равно ощущение от храма и службы глубокое, светлое. А вот в целом от Америки — нет. Мне грустно, и это не просто ностальгия. Американская цивилизация велика и притягательна. У неё не только бульдожья хватка успешного бизнесмена, но и широкая улыбка простого парня, зарабатывающего на хлеб простым трудом. В этой цивилизации есть нечто от евангельской глубины и широты, есть открытость и смелость. Не понимать этого означает пребывать в плену идеологических предрассудков и иметь чёрствую душу. Но вот я втягиваю носом воздух этой цивилизации и чувствую, что на отрывном календаре осталось не так много листков. Америка вступила в полосу заката, падения, развала. Конечно, её падание может быть долгим, как тормозной путь поезда, но она больна. Доказательства? У меня их нет. Они есть у тех, кто здесь живёт и знает нюансы народной психологии, динамику нарастания сложностей, накопление изменений в повседневной жизни. А у меня только «чуйка». Ещё небоскребы мешают облакам плыть по небу, а в Бостоне болеют за «Брюинс», ещё авианосцы пенят воду в Мировом океане, а в национальных парках стоят доисторические дубы в десять обхватов. Всё еще есть, включая хайвэи, великую литературу и национальное многообразие. Но есть и стойкое чувство, навязчивое, как запах. Чувство того, что город в кольце и кольцо сжимается.

Кровавая слава Аль Капоне связана с Чикаго. А бесславное падение и последующая «гибель с шумом» связаны уже с Сан-Франциско. Там, в островной тюрьме Алькатрас окончились его дни. Моё путешествие пролегает по маршруту его заката: сначала Чикаго, потом — Сан-Франциско. И это не сознательный план. Просто так получилось. Боже! До чего же долго опять лететь! Шесть часов! Если представить Штаты в виде человеческого манекена, то лететь приходится по диагонали — от правого плеча до левого бедра. Всё-таки я сухопутный человек и странно, как это я вообще дерзнул на такие перемещения в пространстве.

Рака с мощами свт. Иоанна Шанхайского. Фото: Православие.ru

Вечером служба в соборе. Подошёл к мощам Иоанна Шанхайского и .. должен был быстрее отойти, чтобы не забиться в истерике. Сердце само подкатывает к горлу и слёзы льются, как из опрокинутого стакана. Ради этого стоило терпеть любой перелёт. До чего же благодатен этот человек! О, Господи! У меня нет слов. Научи меня молчать и плакать. После службы встреча с местной русской общиной. Очень тепло и радостно. Куда-то девалась усталость. Говорили много и о смешном, и о грустном.

Мой биологический будильник продолжает поднимать меня в четыре часа по местному времени, и значит сплю по два-три часа в сутки вот уже который день. От недосыпания совсем не хочется есть, что лишь доказывает то, что переесть лучше, чем недоспать. Служил Литургию в соборе. Причащались несколько американцев, молодая пара македонцев и несколько перешедших в православие пожилых коптских женщин (чернокожие, одетые в белые балахоны, поднимающие руки на молитве — чудо!). Реальная Вселенская Церковь, не знающая разделения на этносы. После службы завтрак у одного из клириков собора. Есть не хочу и много говорим. Опять таки о чувстве заката. Батюшка подтверждает мои догадки. Он говорит: Америка 60-х и 70-х всё еще была страной семейных ценностей, молитвы и упорного труда. В последние же десятилетия всё стремительно меняется. Рушится семья, усиливаеться отчуждение между поколениями, ведётся агрессивная проповедь антихристианских «ценностей». Против геев говорить не смей, против абортов говорить не смей, и так далее. Единственное место свободы — богослужение. В него пока не залезли. Пока. Получается, что в Америку ехали и плыли за свободой, а оказалось, что у нас теперь свободы больше. Американская же действительность угрожает превращением в некий концлагерь очень больших размеров и с очень либеральной риторикой. К тому же «наши» очень не активны, и сознание у них какое-то эмигрантское, «чемоданное». При такой ситуации обычно бывает глубокая бесплодность. Спасает Владыка Иоанн, и при его мощах собор живёт в режиме паломнического центра.

Форт Росс. Фото: academiamarginalia.wordpress.com

Сан-Франциско — холмы и ветер. Форт Росс — крайняя точка русского присутствия в Америке. Дорога — через провинциальную Америку, красивую в своей простоте и очень похожую на наши широты и пейзажи. Думаю о том, что основа сильного государства — устойчивый психологический тип гражданина. Если какая-то мораль родила большую страну и потом изменилась, мутировала — стране не устоять. Экономика не спасает изменения в психотипе. Так, среди тягостных раздумий о великом и могучем по серпантину наконец добрались до деревянного частокола русской колонии. Здесь была любовная история (Юнона и Авось), здесь алеутов и кешая (такое племя) крестил и венчал митр. Иннокентий (Вениаминов), здесь русских любят, в отличие от большинства мест на планете. Любят за то, что наши предки были милостивы к местным индейцам, не в пример испанцам или англичанам. Мы стреляли из пушки, пели тропарь Вонесению в часовне, молились на кладбище, and so on. Чувство слёзное, глубокое и где-то схожее с чувством на кладбище Сен-Женевьев-Дюбуа. Возвращаемся поздно. Так поздно, что слов нет, а вместе с тем я совсем сбился с графика сна и вполне подражаю Владыке Иоанну, спавшему урывками и сидя в дороге.

Наутро обратный полёт в Чикаго. Облака за окном, отсиженная «пятая точка», выдача багажа, многолюдство, сложный траффик на дороге в город, вечером — гости и разговоры обо всём на свете. У местных наших людей страшный дифицит качественного общения. И сами люди очень интересны, ярки, но лепить из них живые приходы никто не научился ни здесь, ни на исторической Родине.

Поутру беседа на местном русском радио. Тема — гомосексуализм. Вместо запланированных 20-ти минут говорим в эфире час! Звонки разрываются и телефоны в студии нагреты! Попадание стопроцентное. Эта тема — местный бич, свистящий в воздухе и находящийся в неизвестно чьих руках. На эту тему пришлось говорить ещё весь день в разных местах. Мне говорят: это личное дело каждого, и не лезьте. Стихийные противники извращений говорят, что это гнусь, но это не аргумент. Я же говорю, что ярко увидел умом, и пытаюсь объяснить, что это — изменение нравственного кода коренного американца. И если это так, то страна, построенная на одном моральном законе, неизбежно рухнет при перемене его на другой. Христианская цивилизация (а Америка — яркий её представитель, хоть это и не всем нашим по нраву слышать) стоит среди прочего на римском праве. А там сказано, что брак есть «добровольный союз мужчины и женщины, и равное участие в правах Божественных и земных». Сегодня код изменён. Брак это уже союз не мужчины и женщины, а двух людей. Таким образом в сложных инженерных расчётах заменили несколько важных величин. Как теперь зданию не упасть? Из фундамента Западной христианской цивилизации вынули несколько плит, и это здание накренилось а-ля Пизанская башня. Радоваться не надо, потому что такие шкафы громко падают. Так громко, что падение Союза будет «цветочками» типа ромашек и лютиков. Так вот в чём наше призвание, господин Чаадаев! Русь может сохнанить классическую мораль, как основу выживания христианского мира, и стать тем маячком нравственной свободы для «западных», каким были передачи «Голоса Америки» для нас во время оно. И это — лишь одно из наших слов, которые до сих пор не звучали. А вообще чувство смутное и грустное. Чувство пребываения в тюрьме, где по утрам нужно воодушевленно петь гимн исправительному заведению.

Вечером — ужин у интересных людей. Как всегда хочу спать, значит — не могу есть, чем, вероятно, оскорбляю хозяек.

Наконец сплю по-местному и не просыпаюсь в 4 утра. Сегодня наш путь в Новую Грачаницу. Я очень хочу домой. Просто очень. Мысль, что здесь можно задержаться надолго или остаться насовсем — подлинный кошмар для ума. Но три последних дня обещают быть весьма насыщенными.

Монастырь Новая Грачаница

Мы в монастыре. Сербы строят так широко и основательно, что диву даёшься. У них тоже был свій раскол на Зарубежную свободную Церковь и Церковь на Родине, не совсем свободную от комунистов во время оно. При Патриархе Павле раскол был уврачёван. Слава Богу! Сразу по приезде у нас лекция. Рассказываю о смысле молитв обручения и венчания, чтобы через них открыть взгляд Церкви на брак. Есть не могу (что-то с желудком). Сербы как один в качестве лекарства рекомендуют сливовицу. Наши люди! Поздним вечером у костра беседа о том, что я люблю больше всего — о Литургии. Один минус — на улице нужно усиливать голос, а он у меня далеко не шаляпинский. Боюсь сорвать связки.

Иногда на меня накатывает тоска, которую невозможно перенести, если бы она задержалась. Я вообще склонен к печали и мучаюсь даже от коротких разлук. Но благо — сегодня Задушная суббота накануне Троицы. Служим у сербов. Ко времени канона я уже дерзаю читать возгласы по сербски. Отец Серафим одобрительно улыбается и после службы с любовью говорит, что я стал сербом. Я и не против. Вообще они милейшие люди — владыка Лонгин, отец Серафим и остальные. А ещё очень красивые: статные, сильные, крупной кости, с выразительными лицами. Ничего общего или бесцветного. Положительно — прекрасный народ. Днем еще две лекции, а вечером — наскоком в Либертивилль, где лежало тело Николая Велемировича. При переносе мощей часть осталась в могиле, то есть Владыка пожелал не до конца расставаться с Американской землей и сербами, здесь живущими. Пропели величание и смахнули слезу. Слава Тебе, Сладчайший Иисусе!

Передо мной вырастают в значении и духовной красоте три святителя 20-го века: Лука Крымский. Иоанн Шанхайский и Николай Жичский. Все разные и все удивительные. Доктор, аскет и поэт. Исповедник, молитвенник и певец Бога. Все трое терпеливы, все трое биты и терты как чужими, так и своими. Все трое близки к нам по времени, так что и в самолётах летали, и по телефону разговаривали, и драконово дыхание современности отражали крестным знамением. Хорошо бы написать их совместную икону, как братское подобие Трех Вселенских учителей. Кто из них кому бы соответствовал? Лука похож на Василия, поскольку строг и адаманту подобен. А вот Иоанн и Григорий одновременно похожи на Максимовича и Велемировича. Велемирович сладкогласен, как Иоанн, но и возвышен, как Григорий. А Максимович — такой же уединённый молитвенник, как Назианзин, но и такой же народный вождь, как Златоуст. Всё это нужно додумать и соборно обсудить. Но сама мысль мне кажется яркой и достойной внимания. И уже не сербы только, и не русские должны просить у Святителей молитв, но вся Церковь Вселенская должна взывать к ним: «Молите Бога о нас, чудные Христовы архипастыри времен предпоследних!»

Завтра домой! Это так же весело, как идти в школу нанкануне летних каникул. Правда сегодня ещё служба Троицы, и лекции, и встречи. И Владыка просит (требует) служить с ним. Я не против. Я всегда рад, лишь бы сил хватило.

Сил хватило. Послужили, облобызались, попрощались и обязались молиться друг за друга. Уже в аэропорту я понимаю, как важно моё сюда пришествие. Важно для меня самого. Я совсем по иному чувствую и вижу нашу измученную и дезориентированную Родину. Она свободна и прекрасна, как ни одна страна в мире. И об этом я скоро буду говорить на каждом перекрестке, на тех «распутиях», о которых говорит Евангелие. Если Бог благословит.

Иллинойс 2013 г. от Р. Х.

http://www.pravoslavie.ru/jurnal/62 495.htm