Пасха на Синае

Монастырь Святого Георгия на Синае в России известен немногим. За две недели мы увидели в нем лишь одну группу русских паломников. Да и те заехали на полчаса: спешили в монастырь святой Екатерины, где в редкий день не увидишь наших людей. Иногда одновременно приезжают несколько автобусов с нашими гражданами и из Иерусалима, и из Шарм-эль-Шейха. А в Шарме в десятках гостиниц русские составляют абсолютное большинство постояльцев. И все туристические агентства предлагают поездку к святой Екатерине с тою лишь разницей, что одни отправляются утром, а другие под вечер для ночного восхождения, чтобы встретить рассвет на горе, где Моисей получил от Бога скрижали.

Между тем, в прошлом у монастыря святого Георгия были с Россией тесные связи. Когда входишь в храм, первое, что удивляет — русский иконостас. Его трудно спутать с греческим: все иконы написаны в академическом стиле. Можно даже без труда определить время их написания. Этот иконостас был изготовлен в Санкт-Петербурге и подарен монастырю в 1872 году. Сам монастырь был и остается подворьем монастыря святой Екатерины. Он стоит на берегу залива Моисея и все привозимое из Греции и других стран, попадало сначала в него, а потом уже отправлялось дальше.

Русскому иконостасу не стоит удивляться, поскольку русскими государями и частными лицами на Синай посылались не только большие денежные вклады, но и иконы в драгоценных окладах, лампады, облачения. Всего сохранилось около ста предметов ценнейшей утвари, в числе которых позолоченная рака, где находятся мощи святой Екатерины. Ее прислали государи Иоанн и Петр Алексеевичи с соправительницей Софьей, признавшие себя ктиторами монастыря. Русских царей синайские монахи неоднократно просили взять их «под свою высокую руку». Сделать это было крайне сложно не только из-за огромной удаленности и непростых отношений с Турцией, но и из-за противодействия Иерусалимских патриархов, не желавших усиления влияния России на их канонической территории. Первые же, подтвержденные документами контакты монастыря с Россией, относятся к началу XVI века. Сохранилась жалованная грамота царя Федора Иоанновича от 1585 года, позволявшая синайским монахам приезжать в Москву за милостыней. Но известно, что весь православный Восток искал защиты и помощи у России сразу же после падения Константинополя в 1453 году. Монастырские архивы до сих пор изучены далеко не полностью. При правильно организованной исследовательской работе нас, несомненно, ждут очень интересные и важные открытия.

Библейское название Эль-Тура, столицы Западного Синая, где находится Георгиевский монастырь, — Елим. Здесь остановился Моисей с народом в оазисе с двенадцатью источниками и семьюдесятью пальмами. Источники эти сохранились до наших дней, а количество пальм изрядно умножилось. Монахи поселились в этих краях еще в первые века. Многие бежали сюда во время гонений Деция. Они жили в пещерах. Некоторые в центральной пустыне, удаленной от побережья на много километров. Собирались монахи в дни праздников и по воскресным дням для совместной литургии, а потом снова расходились. На месте проведения литургий и образовались монастыри святой Екатерины и Раифский, позднее ставший лаврой. Высокие монастырские стены и храмы были возведены по приказу императора Юстиниана. До этого кочевники часто разоряли и убивали монахов. В четвертом веке пришельцы из ливийской пустыни убили 39 монахов. Несмотря на грабежи и убийства, монахи не покидали этих мест. 39 синайских мучеников причислены к лику святых. А место их подвига отмечено удивительными явлениями. По двунадесятым праздникам живущие в тех местах бедуины приходят в монастырь святого Георгия и поздравляют настоятеля архимандрита Арсения с праздником. Но ведь у этих живущих в пустыне людей нет календаря. Откуда им известно про праздник? Оказывается, в дни праздников песок в пустыне начинает двигаться и кружиться, а из-под земли доносится колокольный звон. Из горы Накус слышны голоса и тихое пение, а по пустыне разносится запах ладана.

Раифская лавра знаменита тем, что по просьбе ее настоятеля Иоанн Синайский для назидания монахов написал «Лествицу», за что был прозван Лествичником. Полное название этого знаменитого труда — «Лествица Божественного восхождения».

Лавра была разорена и разрушена в XI веке, но монахам удалось построить в некотором удалении новый монастырь. Назван он был в честь святого Георгия. Но и он подвергся разорению. Современные его постройки не завершены и начались они в конце XIX века. Имя строителя и настоятеля долгое время были неизвестны. Пока в 1984 году не случилась удивительная история. На месте Раифской лавры велись работы. И вдруг заглох мотор у экскаватора. Экскаваторщик подошел к месту, над которым завис ковш и услышал голос: «Помогите!». Он схватил лопату и начал откапывать, как он полагал человека, попавшего под завал. Но нашел он остатки гроба и совершенно не подвергшееся тлению тело пожилого мужчины в монашеском облачении. Он сообщил о находке настоятелю монастыря. Через некоторое время мощи неизвестного святого были помещены в левом приделе храма. Поразительно то, что сохранилось полностью не только тело, но и глаза.

Вскоре в монастырь приехала группа паломников из Каира. Одна женщина отказалась поклониться мощам и заявила, что всегда боялась покойников. Вернувшись в Каир, она в ту же ночь увидела в тонком сне архимандрита, который сказал ей, что он Григорий — строитель храма и настоятель монастыря, и что имя его можно прочесть на фронтоне храма. Бедная женщина с трудом дождалась утра и поехала обратно в монастырь. Она рассказала настоятелю о своем ночном посетителе, и они стали отыскивать начертание его имени. Осмотрели тщательно все стены, но ничего не нашли. Отец Арсений подумал, что это была фантазия экзальтированной женщины и начал забывать о ней, пока вдруг не случилось землетрясение. Штукатурка над входом обвалилась и все увидели надпись: «Я — игумен Григорий построил этот храм в 1887 году». Святость того, чьи мощи поместили в монастыре, вскоре получила подтверждение. Экскаваторщик, проживший в браке более 10 лет, был бездетен. Он постоянно молился о том, чтобы Господь послал им с женой ребенка. А после того, как узнал имя, найденного им святого, стал обращаться к нему. И жена его через год родила здорового мальчика, хотя врачи уверяли, что она бесплодна.

А 7 января 1992 года рабочие, строившие кельи, увидели среди ночи свет в окнах храма и услышали церковное пение. Храм был заперт. Они заглянули в окна и увидели, что все стасидии заняты мальчиками лет 10 — 12-ти, а по храму ходит с каждением старый священник в блистающем облачении.

Чудесных явлений в этом монастыре было немало, но архимандрит Арсений пока не рассказывает о них. Обстановка в Египте не простая. В дни Пасхальных торжеств власти Эль-Тура прислали военных с бронетранспортером для охраны христиан. Вокруг монастыря огорожена стеной раньше ему принадлежавшая территория. Теперь на ней мечеть с высоким минаретом. Если смотреть со стороны залива, то монастыря не видно. Виден минарет. А в некотором отдалении еще один. Во время службы голос муэдзина, усиленный микрофоном раздается на много километров окрест. А в самом монастыре он заглушает богослужение. В этой мечети под спудом находятся мощи святой Марины — той самой, кто под именем Марина до самой смерти скрывалась в мужском монастыре. Мощи эти обильно мироточат. Просьбы вернуть их Православной Церкви остаются без ответа.

Вот в такое замечательное место я попал по милости Божией стараниями одного спонсора, пожелавшего дать мне возможность помолиться в святом месте всю Страстную неделю, на Пасху и в престольный праздник — в день памяти святого Георгия Победоносца, чтобы потом с просветленной душой приступить к редактированию его книги. До приезда в Эль-Тур душа моя изрядно поскорбела, хотя все было устроено для радости. Несколько дней мы провели в одной из гостиниц Шарм-эль-Шейха — полюбившегося нашим людям египетского курорта. Несмотря на возможность купаться в теплом море и любоваться кораллами и экзотическими рыбами немыслимых расцветок и форм, не радовала сама атмосфера. Великим Постом, конечно, нечего делать там, где все подчинено индустрии отдыха и развлечений. Раздражало то, что обслуги было больше, чем туристов. Из-под каждой пальмы, из-за каждого угла на тебя смотрело несколько пар внимательных карих глаз. Невозможно было и шагу шагнуть, чтобы тебя не окликнули: «Друг, как дела?». Я поначалу отвечал на это странное приветствие, но потом стал по-арабски произносить то же самое: «Хабиби, кейф хяляк?». Арабы удивлялись такому повороту и, естественно, по-арабски долго рассказывали, как у них обстоят дела, но поняв, что мое знание их языка не превышает их знания русского, перестали произносить заученное приветствие и стали просто кивать головами или делать взмах рукой. Из чего я заключил, что радушие и широта улыбки у этой публики прямо пропорциональна надеждам на чаевые. Как правило, большинство вопрошавших только эту фразу и знает. Но некоторые выучили русский и довольно прилично на нем объяснялись. Но и эти люди изображали непонимание, когда у них требовали сдачу или просили об услуге, которую они ленились исполнить. В гостинице было много англичан. Вели они себя шумно, но главное — все были с наколками. И стар, и млад. Особенно нелепо выглядели пожилые женщины. У одной орнамент с острыми шипами начинался от щиколоток и заканчивался на шее. Я не удержался и спросил у симпатичного, улыбчивого англичанина лет двадцати пяти, сплошь покрытого синюшной коростой: изображениями рогатых демонов, китайскими иероглифами и драконами: «Какова символика его наколок?». Он весело ответил: «Никакой. Просто рисунки». Он так дружелюбно смотрел на меня, что я отважился, как бы в шутку, сказать: «Когда ваша душа покинет столь чудно изукрашенное тело, то все изображенные на нем персонажи с радостью встретят ее. Боюсь, что она будет не в восторге от этой встречи». Друзья этого парня громко засмеялись. И сам разукрашенный хохотал вместе с ними. В этой компании лишь на одной девушке не было наколок. Я порадовался за нее, но рано. Над неприлично маленьким купальным облачением я заметил синее пятно с багровыми вкраплениями.

Была среди англичан группа атлетически сложенных молодых чернокожих парней. Несмотря на черный цвет тел, наколки на них были отчетливо видны. В отличие от их белых сограждан с сатанинской символикой, эти парни покрыли свои могучие организмы «христианской» символикой. На одном были 10 заповедей и большой крест, на другом сцена борьбы архангела Михаила с сатаной, на третьем целая глава из Книги Бытия. Чтобы прочесть ее, нужно было упросить хозяина посидеть спокойно минут двадцать. Но он, как и его друзья, с гиканьем прыгал в воду, делая сальто. Они гонялись друг за дружкой и ходили перебежками, боксируя воздух и толкая друг друга.

Слава Богу, в монастыре было совсем иначе. Мы прибыли накануне празднования Входа Господня в Иерусалим. У нас это Вербное Воскресение, а в Египте, за неимением верб используют пальмовые ветви. Вернее, у нас, за неимением пальм, особым почетом пользуются вербы, своими пушистыми шариками свидетельствующие о пробуждении природы после долгого зимнего умирания.

Слева от входа в храм, в тени, сидел пожилой грек, окруженный детьми (как потом выяснилось, внуками). Они плели из разрезанных на тонкие ленты пальмовых листьев украшения: звезды разных форм, внутри которых был крест. Их рукоделие в тот же вечер развесили по всему храму, а после празднования Пасхи раздали прихожанам вместе с крашеными яйцами.

Настоятель встретил нас радушно, но все дни, проведенные в монастыре, я чувствовал его тревогу. Он знал, что я буду писать о поездке на Синай, но, очевидно, не был уверен в том, что мой главный принцип «не навреди» при описании монашеской жизни непреложно соблюдается. От журналистов и незнакомого литератора можно ждать любой беды. Мы сообщили ему о нашем приезде заранее, но это не помогло. На Страстной ожидалось прибытие невероятного числа гостей из Каира и Греции, а гостевые келии не успели достроить. Места в монастыре для нас не оказалось. Мы сразу успокоили отца Арсения и отправились на противоположную сторону залива к знакомому моего спонсора. Это был русский человек — Максим из Севастополя, хозяин клуба серфингистов. Находится этот клуб на территории гостиничного комплекса. Мы сняли 2 бунгало — фанерые сарайчики, обитые пальмовыми стволами, оставили вещи и отправились на всенощную в монастырь. В ожидании такси мы прошлись по гостиничным владениям: парку из пальм и олеандров. В нем в несколько рядов стояли одноэтажные блоки, разделенные бетонными косыми перегородками на отдельные номера. В большой клумбе возвышался трехметровый гипсовый Озирис в короткой юбочке с руками по швам. В одной руке он держал кривой полукостылик — символ власти. На голове его красовалось накрученное нечто, вроде оперения авиационной бомбы, а на спине и по бокам — изображения совы, удода, человеческой ладони, иероглифы, короткая волнистая линия и прочие священные для древних египтян знаки. Неподалеку от Озириса — в другой клумбе стояла невысокая пирамида, за которой происходило какое-то шумное действо. 4 молодых араба с громкими криками склонились над своим товарищем, яростно лупившим по земле палкой. Потом раздался торжествующий вопль, все выпрямились, и над головами взвилось длинное желто-зеленое тело змеи. Смеясь и обсуждая успех, молодые люди двинулись в сторону гостиничного офиса, а мы поспешили к такси.

Перед началом службы оставалось время полюбоваться небольшим парком, окружающим храм. Сама территория монастыря невелика. Со всех сторон постройки — справа от храма ждущие завершения келии. Между зданиями и храмом прекрасно спланированное пространство с высокими пальмами, туями, олеандрами, соснами, розами, оплетшими высокие дуги. За алтарем клумба с кактусами, обильно покрытыми желтыми цветами. Вдоль северного забора кусты, похожие на нашу акацию. Посреди парка — две параллельные мощеные дорожки. Одна вокруг храма, другая ведет к трапезной и келейному корпусу. Перед храмом высокий бетонный круг — будущий фонтан. У южной стены под фреской, изображающей святого Георгия, два крана. Считается, что это источник.

Служба долго не начиналась. Ждали приезда монахов из монастыря святой Екатерины с настоятелем архиепископом Дамианом. Наконец, зазвонил колокол, и народ поспешил в храм. Служил архимандрит Арсений в сослужении нескольких иеромонахов. Служили они по-гречески, но возгласы отец Арсений подавал и на арабском, и на русском языках. Это была очень красивая служба. У отца Арсения приятный голос. Из Афин прилетел псалтис Элевферий. Пел он замечательно. Время от времени к нему присоединялись служившие монахи и отец Арсений. У царских врат на этой службе были вывешены две епитрахили с поразительной красоты вышитыми Благовещением и цветочными орнаментами. В последующие дни епитрахили менялись. На Пасху они украсили и дьяконские двери. Поразителен уровень мастерства вышивальщика. Каждая из этих епитрахилей может украсить не только служащего священника, но и любой музей церковного искусства. Оказалось, что автор этих уникальных произведений — отец настоятель архимандрит Арсений. Он исполнил прекрасную вышивку еще и на нескольких плащаницах и палицах. С этими палицами служили и он сам, и приехавшие на праздник иеромонахи.

В храме Победоносца Георгия нет электричества. Служат при свечах. Русский алтарник Андрей, часто посещающий этот монастырь, зажигал на хоросе свечи при помощи длинной палки с притороченным к ней горящим огарком. Дело это не простое. Нужно в определенное время зажечь не все свечи сразу, а по заведенному правилу: крестом то одну группу, то другую. Он, бродил по кругу под хоросом, отступая на несколько шагов, чтобы увидеть, удалось ли зажечь свечу, и был похож на биллиардиста с кием в руках, высматривающего лучший шар для удара.

На этой службе владыки не было. Великолепное резное седалище под деревянным балдахином осталось незанятым. Но были заняты все стасидии и два ряда стульев по центру храма. Большую часть службы народ слушал сидя. Я оценил возможность узаконенного сидения в храме, поскольку чувствовал себя все эти дни довольно скверно и вряд ли бы смог отстоять три с половиной часа. Но после десяти дней утренних и вечерних богослужений, появилась опасность того, что по возвращении в Россию буду все время искать возможность присесть или к чему-нибудь прислониться.

На следующее утро — в день Входа Господня в Иерусалим — служил владыка Дамиан. Встреча архиерея была без колокольного звона. Тихо, можно сказать, по-домашнему, словно приехал пожилой родственник. Всех благословил во дворе и с трудом преодолевая ступени, поддерживаемый с двух сторон священниками, поднялся по крутой лестнице. Облачение происходило на крошечном пятачке в дверях. Дальше начинались ряды стульев. Владыка облобызал иконы и распятие, расположенные у входа, и взошел на амвон. Благословил молящихся. Священнический хор грянул величественно и радостно, так что все явно почувствовали, что оказались в благословенном Царстве Отца и Сына и Святого Духа.

Греческого языка я не знаю, кроме нескольких песнопений. Но это не большое препятствие к тому, чтобы всей душой участвовать в богослужении. Вообще, можно слушать и смотреть на служащих, повторяя Иисусову молитву или просто «Господи помилуй» и не чувствовать беды от того, что не понимаешь слов. Душа и без участия головы чувствует, что попала в Дом Божий и радуется этому.

В греческой службе есть некоторые отличия от нашей. А в службе Георгиевского монастыря некоторые особенности объясняются тем, что монахов в нем, кроме отца Арсения, лишь иеродиакон Дионисий, а монастырский храм стал, по-сути, приходским для нескольких православных семей, живущих в «Эль-Туре». Это и греки, и копты, и арабы. «Верую» поют не всем храмом, а только дети-иподиаконы. Сначала выходят в стихарях греческие дети от шести до одиннадцати лет, затем — такого же возраста маленькие арабы.

Владыка перебрался на свое архиерейское место под балдахином и радостно подпевал служащим и псалтису. В определенное время ему подавали книгу, и он один читал положенные места. У владыки плохи дела со зрением, и читать он может только с помощью сильной лупы. Ипподиаконы с двух сторон подсвечивали ему фонариками. Но это не смущало самого владыку. Читал он радостно, а закончив, обвел священников и прихожан глазами, лучащимися любовью. Эта радость передалась всем. И уже никто не обращал внимания на его немощь. Я имел возможность наблюдать за владыкой несколько часов. Во время службы эта радость порой переходила в восторг. А после службы, когда все переместились из храма в большой зал для традиционного кофе, радостное выражение на лице владыки изменилось. Оно стало совершенно детским. Он поворачивал лицо ко всем, кто обращался к нему и смотрел на всех с любовью. Больше часа он общался с народом, и ни на секунду выражение радости не сходило с его лица.

Отец Арсений представил меня ему, назвав «церковным писателем». Владыка схватил меня за руку и долго горячо говорил о том, как важно рассказывать современным людям о Церкви и о Христе, о сегодняшней жизни монастырей: «Ведь люди думают, что христианство в прошлом. Что это время, когда Христос был на земле, когда создавалась Церковь и когда первые мученики страдали и умирали за своего Божественного Учителя. А теперь, будто, наступила другая жизнь. Стихия мира всех увлекла в быстрый поток суеты, развлечений, тяжелого труда, финансовых махинаций, погони за деньгами. И люди все больше отходят от Христа. И им нужно напоминать, что Христос — это не прошлое, а настоящее и вечное пребывание с нами. Что разговоры о прогрессе, заслоняющие Господа — пустые и глупые разговоры. Прогрессивно то, что консервативно, что удерживает мир и людей от гибели. Спасение мира не в вульгарном прогрессе, а в соблюдении Христовых заповедей. А они неизменны и пребудут неизменными до скончания века. И нужно талантливо и интересно об этом говорить. Благословляю вас писать о Церкви и о Правде Христовой!». Владыка перекрестил меня, но еще долго не отпускал мою руку, ласково глядя мне в глаза.

Все были веселы. Соседи радостно и довольно шумно общались друг с другом. Кроме одного иеромонаха, сидевшего рядом с владыкой Дамианом. Было видно, что он глубоко погружен в молитву, и даже общая беседа и шум не мешают ему. У этого монаха была аскетическая внешность: худое лицо и очень длинная борода. Он сидел, опустив голову и прикрыв глаза. Но при всем контрасте с остальными, присутствовавшими в комнате, он был органичной частью собравшихся вместе прихожан и монахов. И не было в нем никакой позы: вы-де веселитесь, а я, вот, молюсь. Мне сказали, что это иеромонах Иустин — американец, принявший православие.

Когда все вышли во двор, я подошел к нему. Поскольку он слышал наш разговор с владыкой, то представляться не было нужды. К моему удивлению он заговорил охотно и на мой вопрос о том, как он попал на Синай из далекой Америки, рассказал свою историю. Он из протестантской семьи, где все было подчинено строгому соблюдению заповедей. Он с детства молился, но его мучил один вопрос: «почему люди его деноминации знают о Церкви первых веков и о времени, начавшемся после Лютеровских реформ?» Будто бы не было целых 15 веков между ними. Он занялся изучением истории Церкви и открыл для себя потрясающий мир. И чем глубже он его изучал, тем сильнее становилось желание побывать в местах, где прошла земная жизнь Господа нашего и где подвизались первые монахи. Когда он приехал на Синай и взошел на святую гору, а потом побывал на службе в монастыре святой Екатерины, то почувствовал реальное присутствие Бога в этом месте, и уже никуда не смог уехать из него.

Мы не долго беседовали с отцом Иустином. Подошел монах и сказал, что его зовет владыка. А я стал прогуливаться по дорожкам, разглядывая прихожан, разбившихся на группки. Один грек, видя, что я не примыкаю ни к арабам, ни к его соплеменникам, обратился ко мне по-английски: «Как нам повезло с настоятелем и архиепископом. Они такие замечательные и такие простые. Для всех находят время и добрые слова». Кивнув на мою видеокамеру, он продолжил: «Владыка — святой жизни человек. Он великий молитвенник, но скрывает свои духовные подвиги. Никакой в нем начальственной важности. Со всеми ласков и внимателен. Ведет себя очень просто и часто юродствует. Раньше, пока позволяло зрение, любил фотографировать. Службу часто снимал и людей на службе. И вот однажды снимает он с амвона народ, а ему подают дикирий и трикирий. Он берет в левую руку дикирий, а в правой у него фотоаппарат. Так он народ и благословил дикирием и фотоаппаратом. А как-то он служил в храме, где хорос висит очень низко. Вот он обходит храм с каждением и задевает митрой за хорос. И митра остается на хоросе. Он, не переставая кадить, вернулся, присел, прицелился и без помощи рук попал головой в митру. И пошел дальше, не перестал петь и кадить. Но при этой простоте он замечательно ведет архипастырское служение. А проблем сейчас очень много».

Был во дворе еще один человек, не примкнувший ни к одной из групп. У него была огромная черная борода и всклокоченные волосы. Джинсы изрядно вытертые, а рубашка в мелкую клетку походила на непритязательное советское изделие. Я принял его за нашего парня. Оказалось, что это француз. Он уже второй месяц бродит по Востоку и останавливается в православных монастырях. Ему нравятся наши службы, но он еще колеблется: не уверен, что готов принять православие.

Вскоре нас позвали на трапезу. Я оказался за одним столом с псалтисом Еливферием и его женой Мирофорой. Это удивительная пара. Тихие, кроткие. Говорят вполголоса, словно боятся разбудить кого-то. Мирофора на всех службах следила по книге за ее ходом. Губы ее шевелились: было видно, что она про себя поет вместе с мужем. Они давно мечтают побывать в России и знают много о наших святых и святынях. После трапезы владыка вместе с монахами уехал.

На следующее утро мы вместе с Еливферием и Мирофорой поехали в монастырь святой Екатерины. Проехали мимо источника Моисея, окруженного зарослями пальм. Сам источник находится в круглом павильоне, а рядом с ним несколько бассейнов, куда с гиканьем прыгали загорелые мальчишки.

На службу мы не успели, так как нас 5 раз останавливали на блок постах. Посты на Синае повсюду, но на дороге из Эль-Тура их особенно много. Возле первого поста к нам подошел офицер и потребовал показать паспорта. Паспорт я с собой не взял. Что делать? Я повернулся к моим греческим друзьям и строго повторил требование арабского воина. Взял их паспорта и передал офицеру, моля святых Екатерину и Георгия сделать что-нибудь, чтобы о моем документе он не вспомнил. И что же. Пролистав греческие паспорта, офицер возвратил их и позволил ехать дальше. И так повторилось еще 9 раз. Когда мы рассказали об этом отцу Арсению, он улыбнулся: «Господин писатель хотел узнать о чудесах. Вы 10 раз должны были отправиться в тюрьму. А потом бы я целый месяц упрашивал отпустить вас. Уговорить арабских военных не так-то просто».

В монастыре святой Екатерины я уже бывал. И рассвет на горе Синай встречал. Мои спутники приехали сюда впервые. Для нас открыли музей, и я вновь осмотрел замечательную экспозицию с древними книгами, церковной утварью и иконами, написанными до иконоборческого погрома. Подошли к неопалимой купине. Нужно было ждать два часа до начала вечерней службы, и мы решили обойти монастырь снаружи. Пройдя вдоль могучей стены до тропы, ведущей на вершину горы, мы свернули вправо и поднялись немного по тропе Моисея. За нами увязались бедуинские мальчишки. Перекрикивая друг друга, они предлагали верблюдов: «Камэл, камэл!». Они решили, что мы пойдем до самого верха. Верблюды по одному и группами лежали, прячась от солнца в тени огромных валунов. Их не сразу и заметишь. Довольно скоро нам тоже захотелось укрыться от обжигающих лучей. Когда температура +38 градусов в тени, а тени нет, гулять по открытому пространству затруднительно. Мы поспешили обратно и оставались в оливковой роще до начала службы. Всю службу отстоять нам не удалось — нужно было возвращаться в наш монастырь. Нас провели к месту, где явился Господь Моисею, вынесли ковчег с мощами святой Екатерины. Я долго не мог оторвать глаз от иконы Синайского Спаса, вспоминая, как несколько лет назад один миссионер рассказывал о Христе, поставив на стол репродукцию этой иконы. Он говорил быстро и уверенно, а когда закончил, к нему подошел человек и долго стоял, рассматривая лик Спасителя. Потом он обратился к проповеднику: «Тебе не очень верю, а вот, если бы встретил Его, то Ему поверил бы».

На обратном пути повторилась история с проверкой паспортов. На одном блок-посту, когда мы уже изрядно удалились от монастыря, нам велели повернуть обратно и ехать через Шарм-эль-Шейх. А это крюк более, чем в сто километров. Шоферу потребовалось немало времени, чтобы получить разрешение продолжить путь. Он несколько раз звонил кому-то и и передавал трубку офицеру. На этом посту мне пришлось поволноваться особо. Между огромным бронетранспортером с крупнокалиберным пулеметом на крыше и служебной будкой сновала толпа человек в пятьдесят, вооруженная автоматами Калашникова. Среди пожилых воинов были и мальчишки. У некоторых автоматы волочились по земле. Очень не хотелось, чтобы эти люди вытащили меня из машины и оставили в своей кампании. Я просто кричал сердцем, прося Георгия-Победоносца помочь нам. И снова я убедился в его скорой помощи, и в том, что он — бывший воин хорошо знает военных и имеет над ними власть. Нас пропустили. Я и забыл о том, что до границы с Израилем рукой подать. Правда, в гостинице нам принесли листок с предупреждением о том, что несколько дней будут маневры, и чтобы туристы не пугались, когда в небе появятся боевые самолеты и послышатся взрывы. Слава Богу, война не началась.

Страстная неделя пролетела, как один день. В среду приехал автобус с паломниками из Каира. Отец Арсений вышел на шум мотора из храма, и, увидев, кто приехал, быстро сбежал с крыльца, раскинув руки (так дети изображают самолет). Целых полчаса он не опускал рук, обнимая новых гостей. Это были старые друзья и духовные чада, приезжающие на Пасху каждый год: и греки, и православные арабы. Один грек рассказал мне позже, что он не может оставаться в Каире на большие праздники и едет сюда, к отцу Арсению. У него, что-то вроде «синайского синдрома»: не может жить без монастыря святого Георгия. Теперь на службах стало тесновато. Принесли несколько стульев. Народ стоял в проходах и даже на паперти при открытой двери. Все были шумны и веселы. Печаль чувствовалась только в Страстную Пятницу. В остальные дни был слышен смех и громкие разговор. Но трудно осуждать людей, приехавших к любимому духовнику. Для них ожидание Пасхи стало недельным предвкушением великой радости. Тот же господин сказал: «Зачем грустить, зная, что Спаситель победил мир и самое смерть!» Отец Арсений был очень рад гостям и не считал нужным скрывать это. После каждой трапезы проходили общие беседы. Но и после этих бесед кто-нибудь подлавливал батюшку и рассказывал о своих проблемах, получая горячее сочувствие и нужный совет. Не знаю, спал ли отец-настоятель по ночам, но отдохнуть днем после долгой службы ему не удавалось. За него это делал один господин, спавший на всех службах. Он сидел в стасидии, положив голову на руку, занесенную, как при плавании вольным стилем. Никто этого пловца не осуждал и слегка одергивали лишь тогда, когда он начинал храпеть, мешая службе. Этот человек работал в ночное время, и напрочь перепутал день с ночью. Для него эта неделя в монастыре была необходимым отдыхом и духовной подпиткой. Но, когда было нужно, он вместе со всеми пел и одним из первых шел причащаться. На Пасхальной службе он бодрствовал. Вообще, греки ведут себя в церкви не так, как русские. Многие запреты, столь строго соблюдаемые у нас, особенно пожилыми женщинами, просто отсутствуют. Платков женщины вообще не надевают на службах. Причащаются они без исповеди. Никакого «хранения устом своим» после причастия: весело болтают и не делают строгих торжественных лиц. Никто не скажет: «Я причастился, и целовать тебя мне нельзя». Лобзаются и веселятся, как дети. Особенно меня поразило то, что почти все, отправив в рот антидор, стряхивают крошки на пол, ударяя ладошкой об ладошку. У нас некоторые бабушки, обронив крошку антидора, слизывают ее с пола. Не заметил я и особо благоговейного отношения к архиерею и архимандриту. Все общались на равных. Очевидно, оттого, что священство само не поощряет особого чинопочитания. На Пасху на батюшкин возглас «Христос Анэсти! (Христос Воскрес!) ответное «Воистину Воскресе! (Алифос Анэсти!)» прозвучало тихо и как-то вяло. Говорят, отец Арсений советует своим чадам побывать на Пасху в наших храмах, чтобы услышать, как русские с громоподобным восторгом отвечают священнику «Воистину Воскресе!». Когда я как-то попенял одному греку на показавшуюся мне расслабленность греческих православных, он заметил, что его народ узнал и полюбил Христа на тысячу лет раньше русских. И то, что меня смутило, говорит лишь о том, что у греков с Господом особые родственные отношения.

Между службами были интервалы иногда по 5 и 6 часов. Вечернюю службу отец Арсений начинал иногда в 7 часов. Комнаты в монастыре у меня не было, и я на время межслужебного перерыва уезжал в свою бунгалушку. Иногда купался с видом на панораму города с высокими минаретами и колокольней коптского собора, с горами на заднем плане. Из-за постоянного марева они едва темнели. Монастырского храма из-за соседства мечети не видно. Зеленеет лишь небольшое пятно: верхушки пальм и сосен над монастырской стеной.

Над моим жилищем беспрестанно громко кричали вороны. Других птиц я не видел. Поразительно то, что над морем и над кораблями не кружились белые чайки. Иногда пролетали какие-то серые, почти черные птицы. Мои слабые орнитологические познания были посрамлены. Оказывается, это и были чайки. А то, что они не белые, а черные, очевидно, объясняется жарким солнцем: загорели птахи. В сорока километрах на другой стороне моря и люди черные.

Иногда приходилось общаться с нашими любителями серфинга. Они бедные маялись по причине безветрия. Доски с парусами стояли не востребованные. Деваться было некуда, и наши молодые граждане лежали на широком (метров пяти) ложе покуривали кальян и смотрели юмористические передачи из Киева и любимый фильм хозяина заведения Кин-Дза-Дза. Иногда «делали Ку» — шутливо кланялись, приседая и разводя руками. Ребята были симпатичные, но совершенно не интересовались своей соседкой — великой православной святыней. Но на Пасху, все же, выкрасили яйца и несколько человек пришли в монастырь их освятить. На Страстную Пятницу задул сильный ветер, и наши ребята начали с утра носиться на досках под парусами по всему заливу. Один ловкий парень улавливал ветер в парашют и довольно высоко взлетал над серфингистами. В самый печальный день Страстной недели у них получился праздник. И муэдзины в этот день кричали особенно громко. И в шалманах на набережной гремела музыка. Не только восточная, но и тяжелый рок. Я думал, что в мусульманском крае его не услышу. Над водой этот грохот улетал далеко. На расстоянии двух километров он был таким же оглушительным, как и в пяти метрах. Казалось, ад празднует свою победу — крестную смерть Сына Божия, не подозревая о скором Его Воскресении.

А на другой стороне залива проходили торжественные печальные службы Великой Пятницы. Погребение плащаницы сопровождалось таким потрясающим пением, что у многих на глазах появились слезы. С приездом каирских паломников петь стали антифонно поочередно по-гречески и по-арабски. Арабские псалтисы были не менее искусны своих греческих коллег. Раньше мне не приходилось слышать православную службу на арабском. Она так же красива, как и на греческом. И язык арабский в православных песнопениях преображается. Он мало похож на бытовой язык улицы. Мне показалось, что он мягче и одновременно мужественнее, чем греческий. Разумеется, это всего лишь мое впечатление, и многие его не разделят. Когда правый клирос заканчивал стих по-гречески, и левый клирос подхватывал на лету еще звучащую последнюю ноту и энергично продолжал пение по-арабски, а потом снова начинали звучать греческие слова, казалось, что мощные волны божественных звуков обрушиваются на шум житейского моря, успокаивая его, преображая и унося вместе с собою ввысь в горние пределы. Особенно торжественно и красиво пели на Пасхальной службе. И отец Арсений был еще более вдохновенным, чем обычно громко выкрикивая на трех языках «Христос Воскрес!». И народ православный: местный и приехавший из Каира и из России пребывал в Пасхальной радости. А я окаянный вдруг загрустил по дому и неожиданно вспомнил Афанасия Никитина, ушедшего за три моря и горевавшего от того, что не мог жить по-христиански, и негде ему было причаститься среди доброго, красивого, но иноверного народа. Я же был среди народа, причащавшегося всю Страстную Неделю на каждой литургии. Весь храм, все причащались, кроме четырех русских паломников. Мы приняли Кровь и Тело Христово в Великий четверг и на Пасху. И все же так не хватало благодатной радости, которую я всегда испытываю в России. Сколько бы ни говорили о том, что земное отечество не должно заслонять собой Отечество Небесное, видно, я не смогу усвоить этой великой истины. А посему решил никогда не уезжать из России в дни православных праздников.

Батюшка даже из уважения к русским братьям прервал на несколько минут службу и окропил принесенные подобия куличей и яйца.