«Духовный настрой заразителен»

Беседа на Русской земле

Схиархимандрит Иоаким (Парр), настоятель монастыря преподобной Марии Египетской в Нью-Йорке, на протяжении многих лет занимается миссионерской деятельностью, организует помощь бездомным. Летом 2011 года отец Иоаким посетил несколько монастырей в России и разговаривал с монахами и монахинями, мирянами, детьми. Он говорил с ними о любви: бесконечной, бескорыстной любви Бога к человеку и любви ответной, которую ждет от нас Спаситель. Публикуемый ниже разговор отца Иоакима с сестрами одного российского монастыря вошёл в книгу «Беседы на Русской земле».

Схиархимандрит Иоаким (Парр)

Я хотел бы поделиться с вами некоторыми мыслями, а затем мы сможем обсудить ваши вопросы.

На последних наших встречах мы беседовали о любви друг к другу и о брани, которая с этим сопряжена. И мне кажется, что брань понять несложно — каждый из нас ее имеет. Но вот любить друг друга — это по-настоящему сложно.

Мы недавно вернулись с Валаама, где провели Богом благословенные несколько дней. И тема, к которой мы постоянно возвращались как в беседах с монахами, так и в беседах с мирянами, — очень сложно заниматься внутренней жизнью и в то же время любить ближнего и Бога. Складывается впечатление, что мы отводим часть времени для одного, часть — для другого, часть — для третьего, но сложить все это вместе. вот где мы сталкиваемся со сложностями.

Вот что, мне кажется, может помочь понять, как это сделать.

Когда-то я знал монахиню, которую звали мать Елизавета. Она была настоящим воином. Родилась Елизавета в Германии во время прихода к власти Гитлера. В Соединенные Штаты она приехала вместе со своей матерью незадолго перед тем, как началась Вторая мировая война. Здесь она вышла замуж за человека, который совсем не интересовался вопросами веры. Да и она знала о религии чрезвычайно мало. С мужем они вырастили трех детей, причем ее отношение к жизни было такое: если я буду хорошо заботиться о детях и муже, то и в жизни все будет хорошо.

В 1960—1970-е годы Елизавета работала медсестрой и в конечном итоге заняла очень высокий руководящий пост в крупной больнице. Муж ее был трудолюбив, но не обладал таким же сильным характером, как Елизавета, которая придерживалась такого взгляда на жизнь, который часто встречается сегодня: что мораль не существует и делать можно все, что хочется, если ты не вредишь другому.

Оба сына этой женщины несколько раз неудачно женились, а ее дочь Клавдия увлеклась «альтернативными» молодежными течениями, наркотиками, жила в калифорнийских коммунах хиппи, исповедовала «свободную любовь» и занималась медитациями. И там, в Калифорнии, она впервые услышала о Православии. Одна девушка, которая происходила из православной семьи, сказала ей, что на Пасху хочет поехать в Сан-Франциско.

— Пасха? Что это? — переспросила тогда Клавдия.

— Я не знаю, я еду не по религиозным причинам, просто мне нравится чудесная музыка и красивое богослужение, — ответила ее подруга.

Итак, они поехали в Сан-Франциско на праздник. И там Бог ее и настиг. Клавдия была настолько переполнена впечатлениями от пасхального богослужения, что почувствовала, что она просто обязана узнать больше о том, с чем она соприкоснулась.

Через какое-то время девушка приняла крещение и стала православной. Узнав об этом, Елизавета пожала плечами:

— Что ж, я рада, если это делает тебя счастливой.

Однако обстоятельства сложились так, что Клавдия, которой тогда уже было около тридцати, не могла больше оставаться в Калифорнии и должна была вернуться в Нью-Йорк, в дом своих родителей. И хотя она хотела оставаться православной и жить по-христиански, с родителями это осуществить оказалось далеко не просто — отношения трех взрослых людей, живущих под одной крышей, не всегда складывались гладко. И вот эта молодая женщина однажды сказала Елизавете:

— Ты должна принять Православие!

Но Елизавета ответила:

— Тебе это интересно — вот и хорошо, но это не для меня.

Клавдия продолжала разговоры на эту тему. По праздникам Елизавета подвозила ее в церковь и, в конечном итоге, тоже приняла Православие — и полностью изменилась. Через некоторое время умер ее муж, который незадолго до смерти также принял крещение. Дочь Клавдия ушла в монастырь и стала монахиней, а Елизавета однажды приехала ко мне на приход, где я тогда служил, и сказала:

— Я пожилая женщина, мне уже семьдесят восемь. Вряд ли я смогу стать монахиней — никто меня не примет. Но, может быть, вы знаете, где я могла бы просто жить, молиться и работать?

И я рассказал ей о том, что по благословению нашего епархиального архиерея мы создаем сестричество и с радостью примем ее к себе.

Итак, мы собрали шесть женщин, выразивших желание присоединиться к сестричеству, и поместили их в монастырь в городе Балтимор. Елизавета была самая старшая, самая трудолюбивая и самая смиренная. Молилась она тоже больше всех остальных сестер. Она была очень больна, но никогда ни на что не жаловалась. Вне зависимости от самочувствия, она всегда первой приходила в церковь и последней из нее выходила. В промежутках между богослужениями она постоянно работала, помогала окружающим и при этом всегда оставалась жизнерадостной.

В доме, где жили сестры, было четыре этажа и не было лифта. Для того чтобы попасть на службу или куда-то еще, Елизавета, которой к тому времени было уже почти восемь десят, каждый раз должна была спускаться на четыре этажа вниз, а затем столько же этажей подниматься вверх. В конце концов у нее случился сердечный приступ и врачи сказали, что она не выживет. Но она выжила и снова вернулась в монастырь. И когда я увидел, каким желтым стало ее лицо после операций, я воскликнул:

— Но ты никогда ничего не говорила и не жаловалась!

— Мне и не нужно, — засмеялась мать Елизавета, — сестры делают это за меня.

И она сказала, что проблема других сестер заключается в том, что они не умеют по-настоящему работать, а всегда ожидают, что кто-то сделает что-то за них.

Через два года у нее случился инсульт. Когда ее отвезли в больницу, выяснилось, что артерии с правой стороны совершенно закрылись и кровь к ее голове поступала только через кровеносные сосуды слева.

Сестра Елизавета полностью ослепла на правый глаз, левый на девяносто процентов утерял способность видеть, и правая сторона ее тела оказалась частично парализована. Естественно, она больше не могла оставаться в монастыре.

Так как ее дочь жила в монастыре в Калифорнии, я предложил Елизавете переехать к ней, но Елизавета отказалась, так как не хотела становиться обузой для своей дочери. Тем не менее я позвонил игуменье монастыря и спросил, не согласится ли она принять к себе на попечение Елизавету. Реакция игуменьи была однозначная: Елизавета слишком старая, слишком больная, и ее присутствие ляжет непосильным бременем на плечи сестер ее монастыря. Мне ничего не оставалось, как только попросить игуменью молиться о Елизавете и, может быть, еще подумать об этой ситуации.

Игуменья выполнила мою просьбу: после размышлений и молитв она позвонила местному архиерею спросить его мнение по данному вопросу, и архиерей ответил, что, по его мнению, Елизавету стоило бы принять. После этого игуменья обсудила этот же вопрос с сестрами обители, и все сестры ответили: «Да, мы ее готовы принять». Тогда игуменья позвонила мне и сказала:

— Я по-прежнему считаю это неправильным, но так как все остальные согласны, я тоже согласна принять Елизавету.

Приехал сын Елизаветы и отвез ее в монастырь в Калифорнию. И оказалось, что с приходом Елизаветы в монастырь пришла радость. Она практически ничего не видела и была очень больна, но по-прежнему приходила в церковь самой первой и по-прежнему постоянно была занята на послушаниях. Для того чтобы Елизавета могла заниматься садовыми работами, сестры вбили в землю специальные столбики, между ними натянули веревку, держась за которую Елизавета могла передвигаться по саду. И по-прежнему с ее уст не сходило ни слова жалобы.

Прошло время, и игуменья позвонила мне с известием, что Елизавета, которая в то время все еще была послушницей, находилась при смерти — у нее случился еще один инсульт, и, вероятно, ей не удастся прожить и нескольких дней.

— Вы должны ее постричь! — воскликнул я.

— Но я не совершаю постриги так быстро, — возразила игуменья.

— Но она умирает, ее нужно постричь!

— А что случится, если я ее постригу, а она останется жить? — спросила игуменья, но пообещала спросить архиерея.

Епископ благословил постриг в мантию. Когда Елизавета услышала об этом, то очень обрадовалась. Так как она находилась в больнице, то для совершения пострига все сестры монастыря приехали к ней в палату.

Как и Елизавета, игуменья обладала сильным характером, так что в наших разговорах Елизавета не раз говорила, что сердце настоятельницы как будто бы сделано из камня. И вот представьте себе картину: мы находимся в ее палате, и почти слепая Елизавета говорит мне:

— Батюшка, подойдите сюда, где я могу вас видеть.

И когда она смогла меня разглядеть, она сказала:

— Батюшка, я так рада, что вы приехали! Хоть я и пробыла здесь несколько лет, я все равно считаю себя вашей монахиней. Вы же знаете, у нашей игуменьи каменное сердце!

А игуменья тем временем стояла рядом со мной, но там, где Елизавета не могла ее увидеть. И, не зная о ее присутствии, Елизавета продолжила:

— Я никогда бы не хотела, чтобы наша игуменья меня постригала!

— Что ж, — сказал я, — все сестры в сборе, они будут петь, а я совершу постриг.

Елизавета была счастлива. И когда служба закончилась, игуменья обошла больничную кровать с другой стороны, чтобы поздравить ее.

— О, я очень рада, что и вы приехали! — сказала мать Елизавета.

Она не осуждала ее и не пыталась быть жестокой. Своим присутствием в этом монастыре мать Елизавета изменила жизнь всех сестер. Там были сестры, которые были даже старше ее и были больны, так что монастырь напоминал больницу. Кто-то лежал, обложенный подушками, кто-то подкладывал что-то под ноги, кто-то дремал под какой-то специальной лампой. А мать Елизавета была больна больше, чем кто-либо из них, но она постоянно работала или была в церкви.

Показывая на голову, она говорила мне:

— Вот где их болезни. Как они могут что-то делать, если постоянно размышляют о своих болезнях!..

И представляете, она все еще жива! С тех пор в монастыре умерли уже две другие монахини, а мать Елизавета все еще там.

Причина же, по которой я рассказал вам эту длинную историю, заключается в следующем. Дело не в том, какой крест вам дает Господь. Дело в том, принимаете ли вы его с радостью и насколько вы любите Его. Если мы любим Его, мы сможем любить друг друга. И мне кажется, что мать Елизавета прекрасный тому пример.

У нее были деньги, часть которых она скопила за время работы, а часть унаследовала от мужа. Мать Елизавета попросила благословение игуменьи пристроить к зданию монастырского общежития отдельную келью. В просторной пристройке все было рассчитано на то, чтобы после кончины матери Елизаветы помещение могло быть приспособлено для относительно самостоятельного проживания престарелых и больных монахинь. Тем самым она позаботилась о том, чтобы облегчить жизнь остальным сестрам обители. И когда я спросил ее, нравится ли ей жить в ее новой келье, она воскликнула:

— Что вы, я не настолько больная! Я все так же живу в своей старой келье. Я построила ее для других.

Такой духовный настрой заразителен — так же, как заразителен и дух уныния и бессилия. Что выбрать — зависит от вас. От вас зависит, хотите ли вы жить как будто окруженные грозовыми тучами или же вы хотите, чтобы солнце освещало вам путь к Богу. Наш выбор не изменит нашего физического состояния, но изменит наш духовный мир.

Когда я посещал святой Валаамский монастырь, я хотел было рассказать братии одну вещь, но мы так много общались на другие темы, что мне так и не представилась возможность это сделать. Я хотел поговорить с ними о том, что я бы назвал жизнью души. Святые отцы говорят нам, что жизнь души — внутри человека, в его сердце, и ничто стороннее не может прикоснуться к ней или причинить ей вред, если только мы сами не позволим этому случиться. Только то, чему вы позволяете проникнуть в ваше сердце, может либо разрушить вас, либо сделать вас лучше. Святой Исаак Сирин говорит, что если вы хотите подлинно жить, вы должны нудить себя и приносить себя в жертву. Саможаление и любовь к себе — вот ваш враг. Когда вы жалеете себя, когда вы любите себя, вы разрушаете свою душу.

Глубоко внутри вас, в вашем сердце, идет война. Нам постоянно кажется, что реальный мир — это мир вокруг нас, но подлинный мир внутри. Когда вы научитесь хранить сердечный мир, вы научитесь познавать Бога. Мы часто переживаем, нервничаем, беспокоимся, считая, что причина этих чувств — происходящие с нами события, но это не так, мы сами допускаем, чтобы эти переживания становились частью нас.

Когда вы пришли в монастырь, вы, наверное, думали, что вы уже что-то знаете. Но когда вы стали жить в этих стенах, вы начали понимать, что ничего из того, что вы знали, не сможет вам стать надежной помощью, — вся информация и все знание, приобретенные в миру, оказываются не способны успокоить сердечную боль и дать вам неотъемлемый мир. Дать это может только Бог. Мы должны расстаться со всем — мирское знание не есть знание Бога. И если мы обнаруживаем, что необходимость расставания приносит нам боль, это значит, что мы думаем не о том, как любить Бога, мы думаем о том, во сколько нам обойдется эта любовь. Вот откуда приходит печаль: «Я не могу, это слишком трудно..» И все вокруг нас медленно погружается во мрак. Радуйтесь! Любите! Отдавайте, не задумывайтесь о том, как взять. И вы увидите, как ваша жизнь начнет преисполняться светом.

Все, что необходимо для вашего спасения, находится прямо здесь. Вы просто должны научиться использовать это.

Казанская церковь в Воскресенском Новодевичьем монастыре Санкт-Петербурга. Фото: М. Бобров

Ответы на вопросы сестер

Воскресенского Новодевичьего монастыря г. Санкт-Петербурга

— Батюшка, как правило, время для келейной молитвы остается только вечером. Но вечером ты приходишь уставшей и обессиленной после послушаний. Как преодолеть себя? И сколько молиться, чтобы это физически было осуществимо?

— Вас интересует молитвенное правило?

— Не столько правило, сколько то, как организовать молитву, чтобы она разогрела сердце и дошла до Бога.

— Вы имеете конкретное правило, которое вы должны совершать, или вы сами вольны решать, из чего оно должно складываться?

— Правило — молитвы на сон грядущий.

— И вы должны читать их?

— Да.

— Сколько вам требуется времени для того, чтобы их прочесть?

— Около получаса.

— Если в течение дня вы заняты тем, чтобы показать Богу, что вы любите Его, и сердце ваше непрестанно беседует с Ним, молясь о том, чтобы остаться с Ним наедине, сделать это вечером вряд ли покажется вам сложным. Но если то, чем вы заняты в течение дня, вы рассматриваете как работу и груз, от которого вы торопитесь освободиться, вы весь день думали о себе — и вечером вы также будете продолжать думать о себе. В этом случае вас захватывает себялюбие, и когда вы вечером закроете дверь своей кельи, все, чего вам будет хотеться, это лечь спать. Разве не так?

— Так.

— Значит, если вы хотите изменить то, как вы ведете себя с Богом, когда остаетесь с Ним один на один, вам нужно изменять то, как вы живете в течение дня. И вероятно, вы не в силах изменить тот род работы, который вы должны выполнять, но вы можете изменить свое отношение к этой работе.

В нашем районе в Нью-Йорке жила женщина, которая жила в одной квартире со своей больной матерью. У нее было трое детей — подросток и два маленьких ребенка. Женщина работала в швейной мастерской с семи утра до семи вечера, а мать сидела дома с детьми. Возвращаясь вечером домой, она убирала квартиру, готовила, занималась с детьми и при этом непрестанно пела. И она говорила мне, что весь день на работе предвкушала, как вернется домой и будет заботиться о своей семье.

— Фактически, — сказал я ей, — у тебя две работы. Как тебе удается все это делать?

— У меня есть только одна работа, — ответила эта женщина, — это быть с моей семьей, и это — радость.

Возвращусь к матери Елизавете. Однажды игуменья сказала ей:

— Ты можешь больше не работать, просто молись. Ты уже слишком старая, чтобы работать.

Мать Елизавета ответила:

— Моя работа — это моя молитва. Когда я работаю, я молюсь, и, таким образом, я молюсь весь день.

Только представьте, что бы произошло, если кто-то объявил нам, что работать больше не нужно, а нужно только молиться?

— Какое бы вы дали определение тому, что такое монашество? В беседах вы часто приводите примеры, которые имеют общехристианское значение. А что определяет именно монашеский образ жизни?

— Монашество по сути — это делание, совершаемое мирянами. Это не организация клириков. Монашествующие — это часть верных Церкви. Монашество — это образ жизни, устраиваемый в стороне от мира, единственной целью которого является жить по Евангелию настолько совершенно, насколько это возможно, без препятствий в виде семьи, денег или других попечений. Это образ жизни, внутри которого эти вопросы решаются за вас для того, чтобы вы могли сосредоточиться в Боге.

Итак, монашеская жизнь — это стремление достичь совершенства. Мы следуем за Христом, Который сказал: если хочешь, приходи и следуй за Мной; продай все, что у тебя есть, и раздай вырученные деньги бедным (см.: Мф 19, 21), отрекись от себя, возьми крест свой и иди за Мной (см.: Мф 16, 24).

Но крест, который мы получили, нам не нравится. Мы не следуем за Христом — вместо этого мы говорим Ему о том, каким этот крест должен быть. Мы ропщем. Нам трудно отречься от всего. Мы сохраняем общение со всеми, кого когда-либо знали. Все это происходит тогда, когда вся наша жизнь должна строиться на послушании, и не потому, что мы должны делать только то, что кто-то нам говорит, но мы должны делать то, что нам говорит Бог.

Но человеческое своеволие чрезвычайно твердо. Именно через него мы совершили все те грехи, в которых мы каемся. Именно из-за него мы печемся о себе больше, чем печемся о Боге. Мудрость же Церкви состоит в том, что она говорит нам: если ты хочешь следовать за Христом, ты должен руководствоваться Его волей, а не своей. И мы используем послушание для того, чтобы убить наше своеволие.

Святые отцы говорят: послушание — это могила нашего своеволия, могила, из которой процветет смирение. Итак, монашеская жизнь — это подчинение своей воли воле Божией посредством святого послушания. Цель же этого — стяжать смирение, а через смирение стяжать святость.

Поэтому не важно, где вы находитесь и что вы делаете, если вы делаете это в духе послушания и любви. Тогда вы — монахи. Если же вы делаете то, что хотите вы, и не отрекаетесь от своей воли, любите себя и боретесь со всем, кроме себя самого, вы можете называть себя как угодно, но вы не монахи. Вы можете постричься хоть в великую схиму — вы по-прежнему не монахи.

— Сейчас идет обсуждение типового устава русских монастырей. Изучая то, как строилась жизнь согласно древним уставам, мы видим, что в современных условиях ряд требований либо неосуществим, либо требует соответствующей адаптации. Часто в современных монашеских кельях можно найти холодильники, монастыри оснащены душевыми. Где та грань, за которой внесение корректив начинает разрушать самые основы монашества?

— Эта грань проходит через наше сердце. Мы приходим в монастырь из-за понимания, что в одиночку жить по Евангелию очень трудно и даже, может быть, невозможно. Поэтому Церковь утверждает две основные формы жизни — брак и монашество, ибо оба этих состояния представляют собой разные формы общинной жизни и помогают человеку прийти к Богу. Основное положение монашеской жизни — равно как и жизни в браке! — это то, о чем говорится в Писании: если ты хочешь быть совершенным, отвергнись себя, возьми свой крест и следуй за Мной.

Я думаю, что мы, монашествующие, должны чаще собираться вместе ради того, чтобы поддерживать друг друга и подогревать стремление жить монашеской жизнью и вдохновлять друг друга на то, чтобы делать это ревностнее, с большей преданностью кресту Христову, с меньшим количеством послаблений.

Я бывал в монастырях, где все уставы соблюдаются с буквальной точностью, но где нет любви, а без любви нет никакого смысла в уставах. Я также бывал в монастырях, где была любовь и где братия стремилась к тому, чтобы достигнуть той меры, к которой призывают уставы. Но мерилом тому, как они пытались это осуществить, всегда была любовь — и в этом случае монастырь, ищущий любви, также становился способен к более совершенному исполнению устава.

Вопрос о том, иметь или не иметь холодильник, не должен решаться монахом самостоятельно. Вот поэтому у нас есть понятие послушания. Игумен или игуменья не должны злоупотреблять своей властью и с легкостью допускать послабления. Подобное поведение не поможет нам. Но в то же время, мы не должны быть строгими перед лицом немощи ближнего, но должны быть готовы оказать ему помощь таким образом, чтобы не причинить вред его душе.

Компьютеры, телефоны и прочее. Мир постоянно предлагает нам то или это, без конца. Мы покинули мир для того, чтобы быть свободными от мира, но мы делаем все, чтобы вернуть мир в свою жизнь. Плохо ли иметь телевизор в келье? Нет. Это глупо. Вы лишаете себя молитвы. Вы подменяете глупым телевизором Господа, Которого вы любите.

— У нас нет телевизоров в кельях.

— И у меня. И несмотря на это, мы по-прежнему поступаем глупо, потому что у нас есть другие вещи, которые мы ставим между собой и Богом.