Скоро Пасха

Рассказ

За окном медленно проплывали поля, бедные лесочки, деревеньки. Под стук колес хорошо дремалось. Апрельское солнце приятно согревало лицо девушки, уютно устроившейся на верхней полке, и хорошо ей было думать, что вот — скоро Пасха, а там и лето со всеми его чудесами.

Пассажиры на нижних полках еще и познакомиться не успели, а речь уже, как водится, шла о судьбе России. Бледные и слегка взвинченные от весеннего авитаминоза, они видели всё соответственно — мрачно и безнадежно. Говорили о потере нравственных ориентиров, которые передавались когда-то от бабушек внукам.

- Да чего там! Включите телевизор, и все понятно, — махнула рукой учительница истории, сидевшая слева у окна, и сердито отвернулась от собеседников.

В купе стало как-то особенно тягостно, даже зубы заломило. Все уставились в окно, а там как нарочно — оголившийся из-под снега прошлогодний мусор да неухоженные убогие деревни. Так в тишине прошло несколько минут.

Вдруг с верхней полки раздался чистый и сильный девичий голос:

- И все-таки я с вами не согласна! Не согласна, и всё!

Девушка, которая с самого начала пути вела себя совершенно незаметно, села на своей полке, и теперь все удивленно разглядывали её. Она аккуратно спрыгнула вниз, достала из-под своей подушки ажурный вязаный платочек и, уютно укутавшись в него, удобно уселась рядом с учительницей истории.

И всё как-то сразу изменилось в крохотном пространстве купе. Неуловимо. Как будто перспектива унылого путешествия с неприятными людьми вдруг обернулась обещанием интересного и тёплого разговора с давним другом. Девушка, слегка смущаясь, обвела взглядом своих соседей и радостно представилась:

- Ася. Давайте познакомимся!

Игорь Викторович с симпатией смотрел на попутчицу — она ему сразу понравилась. Учительница поглядывала ревниво и неприязненно. Девушка была свежа и хороша, но дело было не в этом. Главное — в ней было нечто, что возвышало её над всеми красавицами и мудрецами, если в них этого не было. Что это такое, учительница не могла понять, и потому была раздражена.

Четвёртой попутчицей была скромная полноватая женщина с виноватой улыбкой на лице. Её участие в разговоре ограничивалось этой улыбкой и согласным киванием — она будто боялась, что поинтересуются её мнением, поэтому заранее со всеми соглашалась. На Асю она уже смотрела с обожанием и как-то сразу расслабилась: перестала стыдиться своего фланелевого, черного с синими восточными «огурцами» халата и отсутствия прически.

- Я, знаете, слушала ваш разговор, — продолжала Ася, — всё вы правильно говорите, и для уныния вот такого, конечно, имеются причины. Но вот ведь у всех вас, наверное, есть дети. И вы хотите их вырастить, или там внуков уже поднимаете, — девушка взглянула на Игоря Викторовича, — И никогда руки в этом деле у вас не опустятся. И если бывают особенно тяжёлые моменты, отчаяние даже, вы это всё переживаете, а потом всё сначала. А почему? Да потому, что вы их любите и надеетесь, несмотря ни на что. Так и со страной, с Россией нашей.

Девушка помолчала и как бы не замечая, что никто не проронил ни слова, продолжала:

- Не знаю, веруете ли вы. А я точно знаю — не оставит нас Господь и детей наших не оставит. И деревни эти. — Ася кивнула в окно, — А что до того, будто некому традиций передать, так неправда это. То есть правда, конечно, но ведь их не только люди могут передавать.

Было видно, что девушка волнуется, хочет сказать что-то очень важное для себя и боится, что её не поймут. Говорила она быстро, сбивчиво — ситуация была для неё явно непривычная. Попутчики смотрели на Асю напряжённо, будто боялись пропустить хоть слово.

- Может вам покажется глупым, что я скажу сейчас, или мелочным, но я всё равно скажу. Ну, вот хоть мужики наши бородатые, православные, которых в каждом храме сейчас встретить можно. Я всё любуюсь, как они друг друга целованием встречают. Красиво как! Как естественно — не учились же они этому, а вспомнили! Как в храмах крестятся, молятся те, кто от родителей и бабушек своих ни слова о Боге не слышал! Как они всё там быстро понимают, запоминают — нет, вспоминают!

Я, между прочим, в детском доме выросла, подкидыш я. Но это не важно. Важно, что ни о каких традициях православных или хотя бы русских там речи не было. Скудно и тоскливо, грубо очень, и еще стыдно.

Но вот попалась мне в нашей библиотеке книга, которую никто никогда не брал читать. Вы её знаете, конечно, — это «Идиот» Достоевского. Я тогда еще совсем девочкой была, но как-то сразу поняла: князь этот, Мышкин — идеал человека. Все такими мы должны стать, тогда и счастье на земле будет. Как мне хотелось о нем всем людям рассказать. Объяснить! Никто меня слушать не стал, посмеялись только. Сказали, своих идиотов полно. А я не обиделась. Главное — князь этот со мной на всю жизнь остался, вместо отца и матери. А когда я к Богу пришла, тогда и поняла, про Кого Фёдор Михайлович свой роман написал, и для чего книгу эту мне в нужный момент Господь послал. Я ведь тогда после очередной «тёмной», которую мне девчонки устроили, всё обдумывала, как мне в реку броситься.

- И что же, передумали? Про идиота прочитали и передумали? — не скрывая насмешки, поинтересовалась учительница.

- Ага, передумала, — просто ответила Ася, не замечая иронии собеседницы и даже не взглянув на неё. — А главное, вы мне объясните, как я это в 13 лет понять-то смогла, это ведь первая толстая книжка, которую я прочитала. Значит, Бог всё устроить может. Всё.

- А потом со мной ещё чудо произошло. Года примерно через два, и жила я уже в интернате, где много «родительских» детей было, неблагополучных, а все-таки у них были семьи. И их на праздники по домам разбирали — родители или родственники. А я одна оставалась. Тоска, конечно, наваливалась. И вот, помню, сижу на своей кровати в спальне, плачу. Книжку маленькую листаю. Как она ко мне попала, уже не помню. На обложке написано: «Кустодиев. Жизнь и творчество». Книжка, хоть и маленькая, но издана хорошо — на глянцевой бумаге, репродукции отличные, яркие. Листаю машинально: купчихи какие-то, самовары.

К моей жизни — никакого отношения, я ведь и в музеях тогда еще ни разу не бывала. Нас в цирк только водили и в кино. Так вот, просматриваю книжку вскользь, думаю о другом. И вдруг — «Масленица»! Жемчужный зимний город в низине, а на переднем плане — сани с нарядными яркими людьми, как гладью на шёлке вышиты. И такая радость вдруг меня охватила! У меня и сейчас мурашки по спине. Я даже иголочки льдинок, что из-под копыт летят, на лице почувствовала. Меня как вихрем понесло туда, в город — услышала праздничный гул, звон колокольный и бубенцов каких-то. И смех такой, для меня тогда еще незнакомый, беззаботный, открытый, радостный и счастливый!

Борис Кустодиев. Масленица

И все для меня вдруг знакомо стало. Я поняла, что это всё моё, родное, я даже тяжесть русой косы вокруг своей головы почувствовала, лицо своё румяное в самоваре увидела, холод ледяной воды в проруби — будто бы я белье выполаскиваю. И движение это сильными руками, размашистое — все мне знакомо..Здоровый запах простыней, которые «колом» стоят, как их с мороза заносят. И как полы на террасе в жару пахнут, когда их холодной водой вымоешь.

Да много всяких таких ощущений, которых мне в жизни негде было испытать. А запахи Пасхи! Я тогда же услышала и узнала его — сладкий, смиренный, тишина в нем и покой. И как борода христосующегося со мной приказчика махоркой пахнет! — Ася смущенно рассмеялась.

- Я эту радость всю до сих пор в душе несу. Ответьте мне — откуда это всё на меня обрушилось прямо-таки?!

Думаю, мне это Господь авансом тогда дал, чтобы не отчаялась. И каждому может дать. Нужно только попросить. Сказать: я — Твоя, Господи, не оставляй меня никогда, ничего мне больше не нужно — только о Тебе порадоваться!

Учительница слушала всё это, сначала снисходительно улыбаясь, а потом, даже как-то испуганно отпрянув. Игорь Викторович смотрел на Асю пристально и напряженно. А полноватая простая женщина, Татьяна, с пониманием. И когда девушка замолчала, Татьяна робко, сильно волнуясь, заговорила:

- Всё, что вы сейчас рассказали, и мне немного знакомо. Только я это словами, как вы, ни за что бы не сумела объяснить. Вам спасибо. Я вот когда первого ребеночка своего носила и первый толчок в животе услышала, то мне это ощущение знакомым показалось, и еще, как молоко в груди прибывает, покалывает, я это ощущение всегда-всегда знала. Да, точно, — Татьяна прислушивалась к своим воспоминаниям о первенце, смущаясь своего признания. Сомневалась, прилично ли о таком рассказывать. Но робкая улыбка счастья уже светилась на её разрумянившемся лице.

- Сколько же у вас детей? — поинтересовался Игорь Викторович

- Пятеро, — просто ответила Татьяна.

По купе пронесся выдох — изумления или восхищения?

Ася сказала:

- Какая же вы. Какая красивая и счастливая.

Татьяна, до этого казавшаяся забитой и замученной, сейчас действительно выглядела счастливой красавицей — сильной, спокойной и ладной.

- Куда же вы едете одна-то? — учительница из всех сил старалась вернуть ироничный снисходительный тон.

- В монастырь, — Татьяна назвала монастырь, — К мужу. Он там на строительстве помогает. Руки у него золотые — вот нам и предложили туда всей семьей перебраться.

- Вы что, в монастырь уходите, с детьми? — поперхнувшись, спросила учительница.

- Ну, нет, — засмеялась Татьяна, — Будем рядом в деревне жить. Вот еду дом смотреть. Детей с сестрой оставила — вместе нам дорого ехать, а сестра должна справиться, не в первый раз. А что? На нашу квартиру покупатели есть. В городе нам делать нечего. Я это давно поняла.

- Как же вы там детям образование давать собираетесь? — уже совсем недоброжелательно спросила учительница.

- Спасать их надо, — просто ответила Татьяна и отвернулась к окну.

В купе стало тихо. Каждый думал о своем.

Татьяна старалась заглушить беспокойство о детях мечтой о шестом ребенке, которого уже подозревала в себе. Пыталась представить дом, в котором они все будут жить. Как там будет ладно и уютно. Как они всей семьей будут ходить в храм — все девочки в белых платочках. Такого счастья в городе у них не было — все так далеко и неудобно. В деревне не будет этих ужасных врачей, которые каждый раз находят у неё все новые болезни, пугают смертью, уговаривают избавиться от очередного ребёночка. А сами давно уже мертвые. Там, на свежем воздухе она поправится, кровь войдет в норму, не будет этих обмороков, которые так пугают детей.

А Игорь Викторович вдруг вспомнил. Рыжика. Рыжик — это маленький, похожий на белку крольчонок, которого он так любил, когда ему было лет пять. Тогда, у бабушки в деревне, он взял его от крольчихи в большую корзину. Разместил под кроватью, кормил травой и наблюдал, как он прыгает по комнате. У Рыжика была поразительно умная мордочка и выразительные большие черные глаза. Игорь Викторович вдруг отчетливо ощутил нежность его пушистой шкурки на своей щеке и как он пахнет — ребеночком, валеночком, молочком. Когда он смотрел на эту, еще такую наивную, девочку Асю, то чувствовал нечто подобное, и был так благодарен этой девочке за её фантазии, в которых что-то такое было. Настоящее, что ли, очень красивое и пронзительное. И снова вспомнился Рыжик. Однажды он, тогда еще Игорёк, целый день провел на речке и ни разу не вспомнил о крольчонке, не покормил и не напоил его. Вспомнил только ночью. Вскочил, зажег свет, достал из-под кровати корзину. Кролик был мёртвый — еще теплый, но совсем мёртвый. Мальчик сразу понял, что не сможет пережить этого, не сможет пережить своей вины. Онемевшими губами он звал бабушку, и та услышала его немой зов, проснулась. Потом завернула Рыжика в свой платок и подошла к иконам. Игорь Викторович вспомнил, как он молился — первый и последний раз в жизни — громко рыдая и прижимая руки к груди. А потом прижимал ожившего кролика к себе, наслаждаясь сильными толчками его задних лап, которыми тот расцарапал тогда ему весь живот. Позднее мама объяснила, что на самом деле кролик не умирал, а просто был в обмороке, а когда бабушка согрела его — то пришел в себя, а мёртвые не оживают. Тогда ушло от мальчика ощущение чуда, с которым он уже, было, свыкся, и которое сделало его жизнь такой полной и необыкновенной. Зачем мама это сделала? Потом Игорь Викторович вспомнил сына с невесткой и внука, которого не видел уже год. Вдруг понял, почему ему так неприятна эта учительница, соседка по купе, она чем-то напоминала его жену, была из тех кто, может, как его жена, спросить сына, приведшего впервые свою девушку в дом: «Где ты это откопал?», хорошо, что хоть не при девушке спросила. А могла. Просто невеста была из той же породы, что и эта Ася, да и Татьяна. Пришлась не ко двору. Он, Игорь Викторович, крупный начальник, занятый целый день на заводе, старался не вникать в конфликт с семьей сына, хотя и скучал по ней. Теперь все будет по-другому. Слава Богу, что он из упрямства отказался ехать в спальном вагоне, а купил билет в обыкновенный, познакомился с Асей. Слава Богу.

Учительница сидела, стараясь ни о чем не думать, разглядывая кисти своих рук. Она всегда гордилась ими — узкими, с длинными породистыми пальцами, с прекрасным маникюром. Теперь они казались ей когтями хищной птицы. А внизу живота толкались все пятеро, не рожденных ею детей. Такое уже было однажды, тогда это закончилось больницей. Неужели опять? И еще она чувствовала, как её захлёстывает волна тяжелой ненависти к этим двум женщинам, соседкам по купе. Это всё из-за них, зачем они?

А Ася, полная любви ко всем этим почти незнакомым ей людям, смотрела на проплывающее мимо русское кладбище — такое нарядное, даже весёлое перед Пасхой. Свежевыкрашенные ограды, привязанные к ажурным крестам бумажные нежные цветы — трепещут на ветру. Хотя кладбище было довольно далеко, и всего этого увидеть было, конечно, нельзя, Ася, никогда еще не бывавшая на кладбище, точно знала всё про эти цветочки.

И ей казалось, что так ощутимые ею волны любви, что текут от убогих домиков деревни к ухоженным могилам и обратно — от усопших к живым — захлёстывают и её, и Татьяну, и Игоря Викторовича и даже противящуюся им учительницу истории.