Положение и деятельность священника в инородческом приходе

Уфимские епархиальные ведомости № 13, 1882 г.

Стерлитамакского уезда села Мелеуза Троицкой церкви священник Димитрий Громогласов представил Его Преосвященству, Епископу Уфимскому, изложение своего положения и деятельности в приходе, в котором инородческая часть заявила намерение отпасть от христианства. Признается полезным сие искреннее изложение напечатать, с присовокуплением, что по некоторым сторонам своей деятельности священник Димитрий Громогласов получил надлежащие наставления от Его Преосвященства.

В 1857 м году, пишет о. Громогласов, вследствие некоторых обстоятельств, по моему прошению я был принять в Уфимскую губернию и определен причетником в с. Левашево, Стерлитамакскаго уезда. Имея большую любовь заниматься с мальчиками, я на другой же год 1-го мая открыл в с. Левашеве мужскую и женскую школу. Проучивши безвозмездно четыре года и притом устроив из мальчиков и девочек два хора, я за подобные труды, во время проезда Преосвященного Филарета (бывшего уфимского) для обозрения церквей, был рукоположен им, в сан диакона с оставлением в том же селе на причетнической вакансии.

Будучи диаконом, я не переставал учить крестьянских детей как и прежде. За такое обучение я в 1869-м году 4-го апреля указом консистории был вызван в г. Уфу для рукоположения в сан священника к церкви села Медеуза, Стерлитамакскаго уезда. В виду наступающего праздника Пасхи, я поспешил в свой назначенный мне приход и нашел его в самом жалком состоянии во всех отношениях.

Весь приход состоял из 375-ти душ новокрещеных чуваши татар. Нравственность их была на самой низкой степени; не было в них никакого сочувствия к христианской религии. Церковь в то время была также в самом жалком и убогом состоянии. Построена она была за счет казны и оставалась притом в неоконченном вид. Снаружи была обшита ветхим тесом; крыша была гнилая на колокольни висел один колокол, и тот без языка посему, в первую мою службу, церковный сторож — чувашин должен был производить благовест ударами топора. На вопрос: «где же язык от колокола», сторож отвечал мне: «незнай кто его карапчил» (украл). Бедная церковь снаружи, внутри была еще беднее. Стены были обмазаны белой глиной; в иконостасе было только четыре иконы; утвари никакой не было; из книг нашелся только один требник. Для отправления пасхальной службы я взял из села Васильевки цветную триодь, крест, маленькое евангелие кадило и пр.

В первый день пасхи, по окончании часов (литургии не было, так как церковь не была еще освящена), взяв местную икону Спасителя, я отправился служить молебны по домам. Оказалось, что ни в одном доме не было икон и никто не мог сделать на себе крестного знамения. На вопрос, почему у вас нет икон, новокрещеные отвечали, что «у нас на базаре их не продают, а в другом месте купить не знаем где». Немедленно я написал в Верхоторский завод крестьянину Ивану Ефимову, торгующему иконами чтобы он привез ко мне больше икон. В скором времени получив иконы, я в день св. Троицы или храмовой праздник отправился с крестом по домам и раздал иконы. Никоторые брали за деньги, а другим раздавал иконы даром.

Раздавши их всем и научивши многих делать крестное знамение, я тотчас же вооружился против многих языческих обрядов своих прихожан. Так узнавши в скором времени что новокрещеные татары хоронят умерших без ведома священника, я немедленно донес об этом становому приставу, который в скором времени прислал предписание, чтобы они без ведома священника не хоронили умерших. Спустя несколько дней по получении этого предписания приходить ко мне крестьянин Феодор Никифоров и объявляет, что у него умерла женщина-вдова. Зная наперед обычай своих прихожан хоронить в лубках, я приказываю ему вместо лубков сделать гроб. «Короб, ладно, делаим», отвечал мне чувашин. «Какой короб? Гроб», говорю ему, «нужно сделать». «А… короб-ладно, делаим" — повторял чувашин. «Да смотри, когда сделаешь гроб, — скажи мне» — добавил я ему.

На третий день переходит этот самый чувашин, говоря: «короб готов». За отсутствием псаломщика, я взял с собою церковного старосту Максима Игнатьева и отправился в дом умершей, для поднятия тела. Придя в дом, я спрашиваю; «где же у вас гроб?» — «Вон там на дворе сидет», отвбчают мне. Я посмотрел его, и что же? он был сделан из толстых досок: в длину имел 3,5 аршина, а в ширину 2,5 арш. Говорю хозяевам: «этот гроб не годится. Он слишком велик.» — «Нам и это ладно», отвечали мне. Немедленно приказал я переделать его по своему плану. Сделали гроб, положили умершую. Я приказал, по совершении панихиды, нести умершую в церковь. «Какой файда (польза) покойникам сюда гулять», отвечали мне. Я постарался объяснить им цель несения покойника в храм; но они оставались совершенно равнодушны к моим внушениям и, не охотно возложив гроб на телегу, повезли в церковь. Я же в это время шел сзади в ризах. По отпетии покойницы я сам немедленно поспешил к могиле, которая была вырыта глубиною всего в аршин. С большим неудовольствием, по моему приказанию, начали рыть глубже. Когда была зарыта могила, я приказал им ставить крест, объясняя в тоже время цель и значение его. На третий день на кладбище поставленного мною креста не оказалось, о чем мною было донесено г-ну приставу, который приказал поставить новый.

Вообще нужно заметить, что до меня на кладбище почти не было крестов, если и ставили некоторые из русских, то их стаскивали, неизвестно кто. Таким образом, я постепенно начал приводить в исполнение христианские обряды при погребении. Оставалось еще уничтожить языческий обычай чуваш — пирование на могиле умершего. Обыкновенно, по зарытии покойника, собиралось на его могилу много чуваш, которые приносили сюда множество съестных припасов, пива, вина и пр.; раскладывали огни и таким образом начиналось пиршество. Между прочим на таких пиршествах участвовала чувашская музыка, состоящая из волынки. Там же были собаки, которые, доедая остатки, производили между собою драку, что, по суеверному взгляду чуваш, означало веселость покойника. Равным образом, по окончании пиршества на могиле, также пировали и в доме покойника. Узнав такой обычай поминок, я строго запретил совершать это. Тогда они начали совершать это по ночам. Я опять запретил и строго преследовал. Но подобные пиршества бывали не только на поминках, а и в других случаях. Так на втором году моей жизни в селе Мелеузе, мои прихожане по поводу засухи собрались и просили у меня позволения помолиться по магометанскому обряду. На вопрос мой «как вы будете молиться? «- они отвечали: «поедем в поле, зарежем быка, всех кормим, поим"… и пр. Я строго запретил им ехать на подобные моления, а вместо этого в следующее же воскресенье учинил крестный ход по полям. Несмотря на некоторые мои усилия, очень немногие из чуваш были на этом ходе, а из крещеных татар никого не было. Вот на какой низкой степени религиозности были мои прихожане.

Мало того, что они не ходили в храм Божий, они даже ездили по мечетям. Так в одно время до сведения моего дошло, что мои прихожане (новокрещеные татары) собираются в мечеть. Узнавши достоверно об этом от некоторых чуваш, я немедленно в назначенную ночь послал церковного старосту М. И. и псаломщика в деревню Кутушево, чтоб уследить своих крещеных татар. В другую башкирскую деревню Мусино послал чувашина Е. Г. с двумя десятскими; в третью деревню Емагузино сам отправился с чувашином К.В., переодевшись в татарскую одежду. Еще до рассвета приехали мы на мельницу, находящуюся в полуверсте от мечети. Оставивши здесь лошадей, мы отправились в мечеть, где пробыли некоторое время. По окончании моления, мы начали следить за выходящими башкирами, в числе. которых узнали и своих двух новокрещеных. И нас башкиры узнали и, окружив нас, спрашивали: «кого вы ищете? Ваших татар нет здесь», говорили они. При этом некоторые начали говорить между собою: «отрубим ему голову вместе с башлыком и бросим в реку». Мой спутник немедленно передал мне эти слова и я поспешил поскорее возвратиться домой. Вскоре после меня прибыли и другие, посланные мною в разные деревни. Оказалось, что в трех мечетях было 10-ть человек из наших новокрещеных татар. На другой же день я созвал их к себе в дом и стал увещевать их. Они со своей стороны принесли мне раскаяние и обещались более, не ездить в мечети, а ходить в церковь. Обо всем этом было донесено Епископу Преосвященному Петру.

Стараясь упорных и старых татар заставить исполнять обряды христианской религии, я в тоже время не оставлял без внимания и молодое поколение. В первые годы моей жизни в с. Мелеузе все мальчики боялись и бегали от меня, как от какого-нибудь зверя. Посредством конфет и других лакомств мне удалось сначала достичь того, что они перестали меня бояться, затем теми же средствами я начал обучать их делать на себе крестное знамение и многих заставил носить на себе крестики. При таких средствах прежние отношения мальчиков ко мне совершенно изменились. Меня перестали бояться, даже напротив с восторгом встречали, говоря радостно: «поп идет». Я же со своей стороны из таких отношений ко мне старался постоянно извлекать пользу для детей. Вообще мои труды с мальчиками заметно увенчивались быстрыми успехами.

Далеко не так дело шло с старыми закоренелыми татарами. За мои увещания и наставления многие возимели на меня зло. Мало этого, некоторые лично обзывали меня неприличными словами, а некоторые даже ударяли в лицо. Вообще за свои нововведения в первое время я должен был много терпеть оскорблений, которые переносил всегда равнодушно. Много встречал оскорблений святыни. Так случалось, придешь в иной дом, спросишь, где у вас икона? Мне отвечают:

«Как… куда пошел?! А… вон она сидит; мальчишка играл да палками толкал», показывая под лавку, — «возьми да молись». Делать нечего, приходилось самому отыскивать икону среди разного мусора… Продолжая заботиться о нравственном исправлении своих прихожан, я строго преследовал несоблюдение постов и употребление в пищу конского мяса. Так в одно время (в субботу на первой нед. вел. поста), узнав, что чуваши и татары собрались в одном доме есть конское мясо и пировать, я немедленно, с волостным писарем, старшиною и двумя сторожами, отправился в тот дом. Действительно, здесь я встретил около 50 человек, которые ели коровье масло. Увидав меня, татары поспешили спрятать масло и пр. Я начал увещевать их, представляя требования христианской религии; но они совершенно равнодушно отнеслись к моим увещаниям. Затем я послал старшину в заднюю избу, сказав:

«Не окажется ли там чего другого?» Старшина отправился. Хозяйка дома, уцепившись за скобку двери, не пускала его. Я сам поспешил туда же. Навстречу мне несет старуха котел с конским мясом и кипящим отваром. Я попытался было взять у нее котел. Она же сначала не отдавала, а потом, плеснув мне на руки, уступила котел. Этим она обварила мне левую руку, отчего я страдал около двух недель. Отнявши котел мы принесли его в волостное правление, с целью обсудить это дело. Боясь различных следствий и судебных дел, многие из чуваш и татар пришли ко мне в дом и просили прощения.

На мои внушения относительно соблюдения постов, они представляли в пример мне станового пристава и мирового посредника, которые, по их словам, будто бы никогда не соблюдали постов. Действительно, слова их оправдались. В одно время, когда мировой посредник г-н… был в с. Мелеуза, я между прочим обратился к нему с просьбою, чтобы он оказал мне некоторое содействие относительно соблюдения постов и неупотребления конского мяса моими прихожанами.

Вместо того чтобы исполнить мою просьбу, г… мне сказал: «что вам, батюшка, за дело; пусть едят, что хотят;. что душа желает, то и ешь». Затем обращаясь к хозяину дома (татарину) и называя его по имени, сказал; «Андрей Кирилыч. Поди-ко заколи молодого жеребенка; я буду с великим аппетитом есть его при вашем батюшке.» Такие слова посредника до бесконечности взволновали меня. Что тут теперь мне оставалось делать?! Таким образом со стороны гражданской власти содействия мни никакого не было, так как в первое время старшиною был самый закоренелый татарин и становой был тоже из татар.

При таких обстоятельствах я обратился к Преосвященному Петру Епископу, и по его ходатайству старшина и становой были сменены. Впрочем и Его Преосвященство преподал мне по сему случаю такое вразумление, во время обозрения епархии, когда он был у меня в доме и когда я ему рассказал все свои обиды и огорчения от прихожан: «Ты, отец, слишком жестоко обходишься с ними; их один Христос исправит; надо. действовать более духом кротости «. Это сказано было в присутствии татар. После этого татары на мои увещания постоянно говорили: «ты что бачка кричишь, сам архиерей сказал, нас не надо притеснять; твоя больно много надо: крест носи, в церковь ходи, покойников в гробах хорони, в домах иконы держи, а по праздникам (в Пасху и Троицу) еще твоих принимай, у нас так прежде не было». Таковы были отзывы на мои увещания.

Мало того, постоянно слышались угрозы, что дескать «надо гонять попа или учить его, чтобы был смирна». И действительно угрозы исполнялись. Так сначала в ноябре месяце украли у меня двух лошадей, потом в марте тоже двух лошадей и коров и десять овец. Спустя несколько времени, залезли в дом мой и утащили почти всю одежду. В конце концов, поджигали дом и даже говорили: «как сабля ниткам висит, висит да оторвет, так и голова попа оторвет». Вот к каким последствиям приводили мои старания и заботы относительно нравственности и религиозности моих прихожан. Вот насколько трудно и опасно подобное дело.

Будучи постоянно обижаем воровством и живя без всякого казенного пособия и при самых скудных доходах (в Пасху получил 10 р.), я решился без дозволения епархиального начальства открыть в своем доме постоялый двор. Об этом временно проживающими в с. Мелеузе было донесено епархиальному начальству, которое узнав о моем бедственном положении в материальном отношении, прислало мне за открытие школы и миссионерские действия 110 р. Но не много помогло это пособие при моем семействе, которое состояло из 2-х дочерей и 4-х сыновей. В скором времени я опять стал находиться в бедном положении и опять получать огорчения. Вот одно самое тяжелое огорчение, которое я должен был получить от какой-нибудь татарки — бабы.

Дело было так. Однажды, когда я еще содержал постоялый двор, ко мне пришел татарин Ефрем Федоров с предложением купить у него овес. По уходе его, я в скором времени отправился к нему с работником. Вошедши в избу, я хотел по христианскому обычаю помолиться Богу; по иконы не оказалось. Спрашиваю хозяйку дома: «где у вас икона?» — «Какой тебе икона. черт шайтан! у нас прежде такой форма не был», дерзко ответила она. «За что ты меня ругаешь», говорю я ей, «ведь я хотел помолиться Богу, чтобы твоя семья была здорова» и пр. Она, не слушая моих слов, полезла в нары, где были куры, и достала оттуда распятие Господа нашего I. X. в самом небрежном виде.

Я говорю: «Господи I. X. в каком небрежном вид твое изображение», и поставил его на приличное место. Выходя из избы, я увидел за печкой крестик и, взявши его, попытался уговорить татарку. А она на мои слова, что есть духу, закричала: «Разбой, разбой! клевещет меня!"… При этих словах вбежал в избу деверь татарки и с азартом закричал на меня: «ты что разбойничаешь». Татарка же при его крике бросилась на меня и ударила три раза по лицу. Воззрел я на Всевышнего и с горькими слезами, не помню как, вышел из избы… Трудно было мне священнику-пастырю перенести такое оскорбление от своей овцы… Мало того что меня постоянно обижали словами и воровством, наконец уже начали и руки возлагать и кто ж?.. Попробовал было сначала принести жалобу об обиде на сельской сходке. — «Не наше дело», ответили мне. Обратился к старшине и приставу (татарам). Они меня назвали кляузником; «ты только кляузничаешь получше тебя были священники; они никогда не обращали внимания на татар; подавай, коль хочешь, прошенье, куда хочешь, а нас не беспокой своей обидой». Так ответили мни старшина и становой.

В скором времени для ночлега приехал ко мне, мировой посредник… которому я рассказал об обиде. Он на другой день вызвал ту женщину на сходку. На вопросы о моей обиде она отвечала: «бильмей» (не знаю). Я говорю, что она очень хорошо умеет говорить по-русски. — «Взять ее под арест», грозно сказал посредник. Тогда женщина упала на колени, со слезами говоря: «Ваше благородие, прости!» — «Проси прощенья не у меня, а у того, кого ты оскорбила», — сказал посредник. Тогда она обратилась ко мни со слезами говоря: «прости батюшка»! Я, по своей пастырской обязанности, сделав над ней крестное знамение, сказал: «Бог тебя простит, вперед не делай так и другим скажи, чтобы так они не делали».

Не менее огорчений и трудов я встретил при постройке храма. С самого начала вступления своего в село Мелеуз я почти на каждой сельской сходке обращался к прихожанам с просьбою относительно исправления храма. Но на мои просьбы они никогда не обращали внимания, говоря: «нам и это ладно «. Мало этого, с большим неудовольствием и даже злобою они стали смотреть на меня, когда я предлагал им пристроить придел (трапезу к церкви и колокольню).

При таких обстоятельствах, оставивши своих прихожан, я, во время базарных дней, посылал благонадежных лиц для сбора пожертвований на украшение храма. В этом богоугодном деле не многие мне отказывали. Даже многие из башкир и раскольников давали небольшие суммы. Таким образом в продолжение шести лет, с помощью доброхотных пожертвований, я приобрел для церкви 8 лампад, трехсвечник, два Евангелия в 140 р., два креста — один серебряный в 60 р., а другой медный в 8 рубл., плащаницу в 140 р., одеяние на престол и хоругви в 100 р., две иконы с киотами в 100 р., четыре колокола в 10 пуд., кадило в 9 р., полный круг богослужебных книг, 4 ризы и три стихаря. Кроме этого стерлитамакскими купцами были пожертвованы две ризы и серебряная чаша. В то же время, во время эпидемии, по моему убеждению, мелеузовцами был куплен колокол в 20 п., за которым я ездил сам лично на собственном иждивении.

Таким образом в церкви была собрана почти вся утварь. Между тем самый храм приходил в упадок. Прихожане, на мое предложение, исправить его совершенно отказались. Но несмотря на это я попросил архитектора М. В — б. написать план нового храма. План был готов, а денег в кассе не было ни копейки. В скором времени предполагалась сдача в аренду питейных заведений. Я воспользовался этим случаем, прося некоторой суммы на церковь. Но и тут получил отказ от своих прихожан. Только благодаря арендатору г. Шотту я был успокоен; он сверх аренды пожертвовал 800 р. на храм. Деньги эти были отправлены в банк на год. На таковую сумму я приступил к исправлению церкви. Для выправки плана из строительной комиссии я ездил сам два раза в Уфу на собственном иждивении. По приезд из Уфы, я попросил собраться на сходку своих прихожан.

Сходка была около церкви. Я со старшиной Н. Н. Ш. обращаюсь к своим прихожанам с предложением об исправлении храма.
 — «На что его исправлять, нам и это ладно», ответили мне.
 — «Крыша совершенно гнилая и совсем развалится, как же не исправить», — говорю я.
 — «Ну, ладно, где доски гнилые, там новый кладем, а фундамент глиной мажем, вот и ладно», сказали прихожане.
 — «А вот в зимнее время, во время бурана, сквозь пазов идет снег, так что иногда по возу приходится выметать его из церкви» сказал я.
 — «Ну, мох кладем», — был ответ.
 — «А вот еще во время больших праздников, по причине, большего стечения народа, бывает слишком душно, так что с некоторыми бывает дурно», — чуваши и татары и на это нашли отговорку, говоря: «а ты зачем много пускаешь народу в церковь: мало-мало пускал бы, и ладно было. Как наша колокол купил, 300 р. давал, теперь у тебя каждый день праздник» (в то время был сорокоуст), «колотит, колотить да и кончает его, а мы опять покупай новый. Архиерей приедет, тогда коленкам» (на коленях), сидим, гоняем тебя".

Так ответили мне мои прихожане. Старшина и писарь хотели было убеждать. их, но те ничего не слушали и разошлись по домам, не решив дела. На меня же возымели зло за то, что я хочу строить новую церковь и тем разорить их. На, другой день после этой сходки старшина собрал всех временнопроживающих в с. Мелеузе. По окончании литургии сделали между собою совет о том, где взять денег на исправление храма. Решили так, чтобы каждый жертвовал столько, сколько он может. Таким образом в этот же день было собрано 333 рубля. В скором времени наняли подрядчика. Тотчас же были вырыты канавы. Нужно было возить бут. Я опять обращаюсь к своим прихожанам. «Сам вози!», — ответили мни. Я уж так и поступил, а именно бут и кирпич, сколько его требовалось, перевозил на своих лошадях со своими работниками. Таким образом в 1878-м году началась постройка церкви, а в 1879 окончена. Крыша была железная.

В 1880 году была окрашена на сумму доброхотных пожертвований. Наконец в 1881 м году, по моему убеждению, татары и чуваши сделали вокруг церкви ограду. Штукатурка стен и иконостас были сделаны на собранную мною сумму от проживающих русских в с. Мелеузе и чуваш и татар, которые на этот раз немного жертвовали. Иконы же в иконостаса написаны были так: сначала я на свой счет приказал написать образ св. великомуч. Дмитрия, потом псаломщик приказал написать образ св. князя Владимира. имя которого он носить на себе. Церковный староста, писарь, старшина также поступили. Смотря на нас, и прочие стали писать в иконостас иконы тех святых, имена которых они носили на себе. В конце 1881-го года был куплен колокол в 40 пудов за 700 р. В этом случае татар и чуваш я не беспокоил, а собрал от крестьян разных деревень.

Вот каким образом была выстроена церковь. Вот сколько трудов и огорчений я должен был встретить за это святое дало! Да, действительно много нужно было положить мне труда, одновременно заботясь и о церкви и о нравственном исправлении своих прихожан.

Не менее я потрудился при обучении мальчиков: по вступлении в с. Мелеуз, я в первое время должен был много употребить усилия для того, чтобы только набрать их для обучения. Открывши школу в собственном доме, я в продолжении шести лет безвозмездно учил мальчиков, в числе которых было много чуваш и татар.

В 1875 м году, по моему ходатайству, стерлитамакское земство открыло земскую школу для девочек. Благодаря моим трудам, из учеников и учениц составились два хора певчих, которые в настоящее время поют уже довольно стройно, на обоих клиросах: на правом мальчики, а на левом — девочки. Одновременно с пением и в особенности мальчиков обучал закону Божию. Между прочим однажды, когда речь шла о второй заповеди и когда я объяснил ученикам слово кумир, говоря, что он есть тот самый идол, который находится у них и которого они называют «ирихом», они на это мне сказали: «его можно взять?» Я сказал, что можно, только нужно предварительно прочитать с усердием нисколько молитв. В скором времени ко мне приносят мои ученики (из чуваш) челяк (лукошко). Я спрашиваю: «что тут такое?» — «Ирих», отвечали мне и притом рассказывали, что они в четырех уже домах уничтожили их, побросав в реку. Затем я посмотрел принесенный ко мне челяк. В нем оказался вылитый из олова болван или маленькая статуя. Здесь же было масло, каша и пр. Таким образом мои ученики уничтожили 5 идолов, за что были наказаны своими отцами. Новых же себе идолов чуваши не могли завести.

Проживши около десяти лет в с. Мелеузе и обучивши около сотни мальчиков из инородцев, я начал замечать большую перемену в своих прихожанах, в особенности в тех, которые в молодости были моими учениками и которые отделились от своих отцов. Очень многие начали посещать храм Божий и ежегодно, хотя и не все, начали исповедываться и приобщаться св. Таин. Во время хода с иконами никто теперь от меня не бегал, а всякий домохозяин встречал с радостью и провожал, как следует. В домах у всех были иконы, пред которыми по праздникам зажигались восковые свечи. Одним словом, прихожане мои стали исполнять все христианские обряды добровольно без всякого принуждения. Я рад был, что мои труды не остались без добрых последствий, но не надолго.

В 1881 м году в августе месяце приехали к нам в с. Мелеуз какой-то чиновник из магометан и старокрещенные татары белебеевского уезда деревни Каныбековой, родственники наших. Эти татары возмутили моих прихожан, говоря, что они вышли в магометанство, а в настоящее время уже избрали из своей среды муллою крестьянина Н. Тарасова, который исправляет все требы по магометанскому обряду.