 |
| Вестник Русской линии | Л. Головкова | 01.05.2001 |
Сразу после революции в Москве появилось множество карательных учреждений. Число их особенно увеличилось к осени 1918 г.
Попробуем представить себе Москву после выхода постановления СНК от 15 сент. 1918 г. «О красном терроре»., затем — декрета ВЦИК от 12 апр. 1919 г. «О Революционных трибуналах», где трибуналам предоставлялось «ничем не ограниченное право в определении меры репрессии», других подобных же документов. Мы увидим, что Москва покрылась сплошной сетью узилищ, застенков, местами массовых казней. Кажется, никто не пробовал еще воссоздать эту зловещую картину, ставшую будничной для послереволюционной Москвы. Конечно, не приходится претендовать на исчерпывающую информацию по этому вопросу: слишком скудными документальными сведениями мы обладаем, слишком глубоко они скрыты. Все же следует хоть по крупицам собирать эти свидетельства, чтобы можно было понять, что творилось тогда в Москве, и мысленно побыть рядом с мучениками в их последний час.
Нет нужды напоминать, как проводилось (или вовсе не проводилось) в те годы следствие. Все же для наглядности стоит процитировать напутственные слова виднейшего чекиста, одного из заместителей председателя ВЧК, М. Лациса, обращенные к работникам следствия и дознания.
«Не ищите на следствии материалов и документов того, что обвиняемый действовал делом или словом против Советов. Первый вопрос, который вы должны ему предложить — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания или образования… Эти вопросы и должны определять судьбу обвиняемого».
Расстрелы в конце 1918-го, в 1919-ом и 1920-х гг. происходили по всей Москве — в подвалах тюрем, монастырей, превращенных в тюрьмы, в храмах (следы этих расправ обнаруживались в последние годы при восстановительных и реставрационных работах), во дворах, парках, на всех почти городских кладбищах. По воспоминаниям коменданта Кремля П. Д. Малькова расстрелы в 1917—1919 гг. происходили и в самом Кремле, в полуподвальных помещениях под Детской половиной Большого Кремлевского дворца, средь бела дня, под гул заведенных во дворе грузовиков.
Традиционным местом расстрелов в Москве еще с 1905 г. были Хамовнические казармы. (Казармы были перенесены сюда из Сущевской части, где жители ближайших домов взбунтовались, не желая иметь столь мрачное соседство.) По сведениям сотрудника МВД, в послереволюционные годы на стене одной из Хамовнических казарм, обращенной к улице, была начертана огромными буквами надпись: «ЗДЕСЬ ИДУТ РАССТРЕЛЫ».
Первые массовые расстрелы, о которых тогда сообщалось во всех газетах, происходили на Ходынке и в глубине Петровского парка. На языке чекистов это почему-то называлось — «отправить в Иркутск». Присутствие чекистов на Ходынке подтверждается архивными документами Главного тюремного управления: в числе учреждений, подведомственных Московскому управлению принудительных работ, значится Ходынская «контрентрационная больница».
Считались «расстрельными» московские монастыри: Спасо-Андрониковский, Ивановский и Новоспасский. Конечно, документов, подтверждающих расстрелы в этих монастырях, мы не имеем и никогда не будем иметь. Можно считать несомненно доказанными только расстрелы в Новоспасском монастыре. Этот монастырь был обращен в застенок в начале января 1918 г., причем первым узником его стал настоятель закрывшегося монастыря епископ Серафим (Голубятников); по всей видимости, он там и погиб в 1921 г. Упорные слухи о расстрелах на территории Новоспасского монастыря нашли подтверждение в начале 1990-х гг. При ремонте коммуникаций были обнаружены на склоне холма (с западной стороны от монастырской стены) многочисленные захоронения расстрелянных.
С конца 1917 — начала 1918 г. сеть арестных домов покрыла Москву. Наиболее значительными из них были Городской (Кривой пер.), Мясницкий (М. Трехсвятительский пер.), Сущевский (Селезневская ул.) и Сретенский (3-ий Знаменский пер); последний отличился в 1920—1921 гг. устройством каких-то особых «механизированных расстрелов».
В послереволюционной Москве были переполнены и старые тюрьмы, принадлежащие теперь ведомству госбезопасности — Бутырская и Лефортовская, тюрьмы Главного управления мест заключения: Сокольническая, называемая в народе «Матросская тишина» (эта тюрьма сразу после революции была закрыта, ее помещения отданы под рабочие общежития, но с 1926 г. из-за нехватки мест тюрьма снова функционировала), затем женская Новинская тюрьма, находившаяся как раз на месте теперешней Мэрии, пересыльная (ныне Краснопресненская) и большая губернская Таганская тюрьма, где, как мы знаем, томилось в ожидании суда множество священнослужителей, свезенных сюда из монастырей и храмов Москвы и Московской губернии.
В начале января 1918 г. ВЧК вместе с правительством переехала из Петрограда в Москву. Сначала она помещалась на ул. Поварской в бывш особняке Ф. Соллогуба, затем перебралась в здание бывшего страхового общества «Якорь» по адресу ул. Б. Лубянка, д. 11, а в феврале 1920 г. заняла помещения страхового общества «Россия» на Лубянской площади, д. 2. Здесь в гостиничном здании акционерного общества, спрятанном в глубине двора, и расположилась знаменитая Внутренняя тюрьма ВЧК-ОГПУ-НКВД. В инструкции по управлению Внутренней тюрьмой Управделами особого отдела ВЧК от 29 марта 1920 г. говорится: «Внутренняя (секретная) тюрьма имеет своим назначением содержание под стражей наиболее важных контрреволюционеров и шпионов на то время, пока ведется по их делам следствие или когда в силу известных причин необходимо арестованного совершенно отрезать от внешнего мира, скрыть его местопребывание, абсолютно лишить его возможности каким-либо путем сноситься с волей». Эту свою функцию Внутренняя тюрьма, как мы знаем, успешно выполняла до конца 1970-х гг.
К 1920 г. в районе московских улиц Б. и М. Лубянка, Кузнецкий мост, Рождественка, Варсонофьевский, Хользунов, Б. и М. Кисельные переулки образовался целый лабиринт служб госбезопасности, где отдельные службы имели свои собственные тюрьмы. Московская чрезвычайка занимала дом N14 по ул. Б. Лубянке. Со всеми строениями, выходящими на параллельную ул. М. Лубянку, она тянулась на целый квартал. Дальше по той же стороне улице в доме N18 находилась знаменитая Губчека, а по другой стороне улицы на углу Б. Лубянки и Варсонофьевского переулка размещались особые службы ВЧК.
Об этих страшных «расстрельных» тюрьмах сохранились воспоминания людей, побывавших в них и чудом оставшихся в живых. Здание МЧК (Б. Лубянка, д. 14) москвичи называли «Кораблем смерти"… Этот «Корабль» МЧК, как и многие другие московские тюрьмы и концлагеря, стал местом мученической кончины многих священнослужителей. Сохранилось описание последних дней иеромонаха Чудова монастыря Макария (Телегина), проходившего по процессу о сопротивлении изъятию церковных ценностей в г. Шуе.
«Сидевший с ним в одной тюремной камере священник рассказывал, как Телегин нетерпеливо ждал казни: «Жду не дождусь, — говорил он, — встречи с Господом моим Христом». Священник Заозерский, тоже осужденный за противодействие ограблению храмов, когда его вывели из суда на Лубянскую площадь в Москве, широким крестом крестил приветствовавшую его толпу. Обритого и остриженного, его вместе с иеромонахом Телегиным и тремя представителями белого духовенства застрелили в роковом «Корабле» чрезвычайки. «Было удивительно, — добавил автор, — поведение вдов. Одна из них, из-под черного головного платочка сияя глазами, говорила другой: «Как мы счастливы с вами, матушка, как мы счастливы. Какой смерти сподобились мужья наши. За веру венец мученический прияли. Теперь нам только молиться за них надо. Нет, и молиться не надо: это они за нас пред Господом молятся». Другой очевидец пишет о доме напротив — N11 по Б. Лубянке.
«Каждую ночь, редко когда с перерывами совершаются казни. Есть специальная комната, где раздевают до нижнего белья, а потом раздетыми ведут дальше — через снежный двор к штабелям дров. И там стреляют в затылок из нагана. Снег во дворе, -продолжает очевидец, — весь красный и бурый… Устроили как-то снеготаялку, благо дров много, жгут их во дворе и улице полсаженями. Снеготаялка дала жуткие кровавые ручьи. Ручей перелился через двор и пошел на улицу, перетек в соседние места. Спешно стали закрывать следы. Открыли какой-то люк и туда спускают этот страшный поток, живую кровь только что живших людей»
Начиная с конца 1918 и по 1928 г. в Москве открывается множество новых мест заключения. Вместе с арестными домами их насчитывается 53 (а ведь Москва в то время была раз в десять меньше, чем теперь.
С 1919 по 1922 г. в Москве было оборудовано 12 концлагерей различного типа, устроенных как правило в закрывшихся монастырях. Кроме того в подчинении Московского управления принудработ находилось еще 7 загородных лагерей.
В самом центре Москвы размещались:
1 Ивановский лагерь особого назначения (в документах упоминается с 4 октября 1919 г.);
2. Рождественский (открыт не позднее 1920 г.; при закрытии монастыря были выкинуты на улицу 877 монахинь и послушниц) ;
3. Знаменский лагерь принудработ (открыт не позднее 1921 г.);
4. Ордынский концлагерь (женское отделение Ивановского концентрационного лагеря; открыт в 1919 — нач. 1920 г.);
5. Андрониковский концлагерь (упоминается с 17 июня 1919 г.);
6. Ново-Песковский концлагерь (упоминается с 25 дек. 1919 г.);
7. Покровский концлагерь (был открыт с 1919 г.);
8. Андреевский лагерь принудработ (открыт в помещениях бывш. Андреевской богадельни не позднее 1922 г.);
9. Концлагерь Московской городской ЧК (значится с 1918 г.);
10. Новоспасский концлагерь (открыт в 1917—1918 гг., по документам Московского управления принудработ — с 1919 г.; в 1927 г. лагерь был рассчитан на 300 чел.; в 1930-х гг. существовал как фабрично-трудовая колония с несколькими филиалами по Москве);
11. Кожуховский концлагерь (открыт с 18 окт. 1919 г.);
12. Владыкинский концлагерь (действовал с 1920 г.).
Московскому управлению мест заключения были подчинены следующие загородные лагеря:
1. Звенигородский лагерь принудработ (с 1919 г.);
2. Сергиево-Посадский лагерь (действовал с 1921 г.);
3. Александровский изолятор спецназначения (с 1925 г.);
4. Молотовский концлагерь (с 1919 г.);
5. Михайловский концлагерь (с 1921 г.);
6. Орехово-Зуевский концлагерь (не позднее 1921 г.);
7. Семеновский лагерь принудработ (не позднее 1921 г.); скорее всего, так был записан бывший Симонов монастырь.
Одним из первых в Москве был закрыт Ивановский женский монастырь. Как и многие другие московские монастыри, он был превращен в тюрьму, затем в концлагерь. Расстрелы здесь могли проводиться, оставаясь незамеченными, в глубоких подвалах под громадным Иоанновским собором (в течение нескольких десятилетий здесь находился тир МВД, где проводились учебные стрельбы). В 1922—1923 гг. к Ивановскому концлагерю был присоединен в качестве женского его отделения Ордынский лагерь принудительного труда, помещавшийся на ул. Б. Ордынка, д. 18. Сам Ивановский лагерь претерпел несколько преобразований. Вначале это был концлагерь, потом лагерь особого назначения, потом (в 1923 г.) лагерь принудработ и даже (в 1927 г.) — экспериментально-пенитенциарное отделение государственного института по изучению преступности и преступника. С 1930 г. Ивановский лагерь вошел в состав 1-го отделения 7-ой фабрично-трудовой колонии г. Москвы при ГУМЗ (Государственное управление мест заключения). Москвичи считали «расстрельными» Спасо-Андрониевский и Новоспасский монастыри
В самом центре Москвы есть еще одно место массовых захоронений. Это городская больница N23 (ее еще называют Яузской), расположенная против высотного дома на Котельнической набережной. Во дворе этой больницы были тайно захоронены 969 человек, расстрелянных с 1921 по 1926 г. (единичные случаи захоронений имели место до начала 1930-х гг.). Яузская больница стала ведомственной больницей ГПУ-ОГПУ с 1918 г. Здесь была своя охрана, надежная ограда, парк, скрытые дворики. Но что заставило чекистов хоронить расстрелянных под окнами своей больницы, в самом центре Москвы понять невозможно. Из 969 человек Московской прокуратурой реабилитировано всего 103 человека, остальные сочтены уголовниками, что, конечно, достаточно сомнительно. Предписания на расстрел подписаны Г. Ягодой. Делалось это тогда уже целыми списками.
Состав расстрелянных и захороненных на территории Яузской больницы в корне отличается от состава расстрелянных в 30−50-х гг.- и по происхождению, и по возрасту, и по образованию. Если судить по доступному нам списку на 103 человека, то это был как бы цвет нации, ее надежда, ее будущее. Все эти люди очень молодые, в основном от 18-ти до 35-ти лет. Имеются конечно и сорокалетние, но есть только два человека в возрасте 50-ти и один 76-ти лет. По большей части это дворяне, большинство людей — с высшим образованием (есть выходцы из крестьян с высшим образованием). Среди казненных — офицеры царской армии, несколько молодых поэтов и литераторов, сотрудники музеев, два профессора, военный министр, военный летчик. Национальный состав чрезвычайно пестрый: уже попадаются латыши (впоследствии они будут репрессированы поголовно), евреи, российские немцы; много иностранцев — представители Англии, Германии Финляндии, Венгрии, Чехии, Китая, Индии. Мы находим здесь четырех молодых священников. Вот их имена: о. Виктор Дворяшин, 28-ми лет, сын священника; о нем написано, что он священник, художник, литератор; о. Виталий Шамовский, 26-ти лет, из семьи священнослужителя, местом жительства его назван г. Константинополь; о. Михаил Дроздов, 30 лет, приговорен к смерти за принадлежность к ИПЦ и четвертый священник — сорокалетний о. Александр Цветков.
__________
С 1926 по 1934 гг. расстрелянных в Москве хоронили на Ваганьковском кладбище, с 1934-го до середины 1950-х гг. тела (позже — прах кремированных) хоронили на Донском кладбище. Но с началом «массовых операций», т. е. массовых расстрелов, московские кладбища и тем более единственный крематорий не могли уже справиться с многократно возросшим числом убиенных.
По данным статистического анализа, сделанного в 1991 г. Министерством госбезопасности, в нашей стране в 1937—1938 гг. было расстреляно 688 тыс. человек. В Москве в период с 1937 по 1941 г. были приведены в исполнение приговора в отношении 32 тыс. человек. Из них — не менее 29 тыс. расстреляно за 1937−1938 г. Однако следует помнить, что в Москве часто приводились в исполнение приговора в отношении лиц, осужденных в других республиках, краях и областях, так что фактическое число жертв террора может быть в Москве в несколько раз больше. Лишь небольшая часть их была захоронена на Ваганьковском и Донском кладбищах или кремирована в Донском крематории. На эти захоронения в архивах госбезопасности имелись соответствующие документы. Но другие места массовых захоронений жертв московских расстрелов долгое время оставались неизвестными. В поисках этих мест сотрудниками НКВД в 1992 г. было даже произведено внутреннее расследование.
Предположение, что «спецзона» находится где-то неподалеку от Бутова, возникло у сотрудников ФСБ с самого начала. В западной части подмосковного Ленинского района еще с 1920-х гг. располагались крупные совхозы, принадлежащие НКВД-ФСБ. Было много других подведомственных объектов. Но обнаружение захоронений в совхозе «Коммунарка» на территории бывшей дачи Г. Г. Ягоды было неожиданностью даже для самих чекистов.
У каждой из двух «спецзон» — Бутова и «Коммунарки» имелся свой хозяин: у Бутовского полигона — Московское Управление НКВД, у «Коммунарки» — Центральный аппарат госбезопасности. В Бутове было расстреляно около 21 тыс. человек, в «Коммунарке», по последним данным — 6,5 тыс. Расстрелянные в Бутове стали жертвами так называемых «массовых операций», явившихся следствием совершенно безумных приказов Ежова от 25, 30 августа, 11 и 20 сентября 1937 г. Все, подпадающие под действие этих приказов, были осуждены внесудебными органами, т. е. тройками и Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР — так наз. «двойкой», которую составляли Н. И. Ежов и А. Я. Вышинский. Считается, что в отличие от Бутова, в «Коммунарке» расстрелы не производились. Сюда привозили тела уже казненных в Москве. Осужденных на казнь доставляли в Бутово из Таганской, Бутырской и Сретенской тюрем. Захороненные в «Коммунарке» находились под следствием в основном в Лубянской и Лефортовской тюрьмах, а также «филиале» Лефортовской тюрьмы — страшной Сухановке; эти тюрьмы (вместе с Владимирским централом и Казанской тюремной психбольницей) были подведомственны Центральному аппарату НКВД. Имелись у Центра и свои расстрельные помещения. Кроме московских тюрем, это были подвалы Военной коллегии и бункер под гаражами Автобазы НКВД N 1 в Варсонофьевском переулке, который использовался в этих целях еще с 1918 г.
Приговоренные к ВМН на Бутовском полигоне относились, как писалось в те годы, к «шпионско-диверсионно-террористической низовке» и представляли интерес для карающей советской власти более количественный чем качественный. Другое дело — «Коммунарка». Здесь была казнена, по формулировке тогдашних чекистов, «заговорщическая верхушка». Действительно, списки захороненных в «Коммунарке» отличаются от всех подобных списков. Мы с удивлением находим здесь имена крупнейших государственных, партийных и военных деятелей. Жертвами «Коммунарки» стали известные в народе еще со времен гражданской войны комбриги, комдивы, «легендарные комиссары», о подвигах которых писались книги, ставились кинофильмы, министры, военные атташе, советники посольств; здесь представлен весь цвет Академии Генштаба РККА, начальники чуть ли не всех отделов Разведупра, наркомы вместе с их заместителями, начальники областных УНКВД и недавние начальники громадных лагобъединений: Соловецкого, Дмитровского, гулаговских трестов «Дальстрой», «Волгострой» и др., профессора, академики, военврачи. Среди расстрелянных в «Коммунарке» — множество сотрудников и редакторов московских книжных издательств и газет, и один из них — главный редактор «Известий», кандидат в члены ЦК ВКП (б) — Н. И. Бухарин. Проходивший с ним по одному делу нарком связи, известный в прошлом политический деятель А. И. Рыков расстрелян и захоронен здесь вместе со своей женой. В вышедшем недавно первом томе Книги памяти «Коммунарка"-Бутово» в числе 4,5 тыс. имен встречаются имена известных литераторов -поэта Артема Веселого, писателя Бориса Пильняка, арестованного на своей даче в городке писателей в Переделкине. В числе жертв «Коммунарки» — Сергей Эфрон, горячо любимый, бесследно пропавший муж Марины Цветаевой.
Большинство политических деятелей, расстрелянных в «Коммунарке», до ареста жили в Доме правительства, ныне известном как Дом на набережной, а некоторые даже в Кремле. Кроме самих высокопоставленных лиц, мы находим в списке жертв их жен и родственников. Попадаются попавшие сюда по прихоти следствия и обыкновенные советские служащие: простые библиотекари, музейные работники, студенты и даже школьники: дети Нестора Лакобы 14 и 15 лет, арестованные в 1937 г. и расстрелянные осенью 1941 г., также захоронены в «Коммунарке».
Как и в Бутове, в «Коммунарке» лежит много латышей, украинцев, белоруссов, множество поляков, немцев, представителей многих других национальностей. Но больше всего здесь полегло евреев, м. б., две трети от общего числа. Образовательный ценз жертв «Коммунарки» очень высок: почти все имели высшее образование, чего нельзя сказать о жертвах Бутова: люди, получившие высшее образование, встречаются там довольно редко.
Расстрелянные в Москве и захороненные в «Коммунарке» были осуждены высшим органом советской военной юстиции — Военной коллегией ВС СССР, в некоторых случаях — военными трибуналами и около ста пятидесяти человек — «в особом порядке». Жертвы Бутова приговорены к расстрелу внесудебными органами: тройками и Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР.
Территория «Коммунарки» так же как и территория Бутова, была когда-то имением, вернее, тихой и уединенной лесной дачей — с господским домом на каменном фундаменте (он не сохранился), хозяйственными постройками и озером в глубине леса. В двадцатых годах на подведомственных НКВД землях бывшая лесная усадьба площадью в 18 гектаров была отдана под дачу наркому ОГПУ-НКВД Г. Г. Ягоде. Был выстроен одноэтажный деревянный дом с большими комнатами, высокими потолками. Здесь любили собираться чекисты, даже проводились тут совещания — с последующей рыбалкой на озере и разными увеселениями. После расстрела Ягоды в марте 1937 г. дача некоторое время пустовала. Есть мнение, что первоначально эта территория предназначалась только для тайных захоронений расстрелянных чекистов. В президентском архиве хранится записная книжка Ежова, в которую он обычно в краткой форме заносил указания Сталина. Там имеется запись (без даты): «дача Ягоды — чекистам». И, действительно, первые три захоронения в «Коммунарке», начиная со 2 сентября 1937 г., (далее — 20 сентября и 8 октября) — были захоронениями сотрудников НКВД.
Люди других категорий начали попадать сюда с 21 октября 1937 г.
Так продолжалось весь 1937 и 1938 гг. В 1939 г. захоронения расстрелянных производились здесь всего четыре раза. В 1940 г. их, кажется, не было совсем. Последняя дата захоронений в «Коммунарке» пока неизвестна. В настоящее время есть сведения о захоронениях в июле 1941 г.: за военных дня — 28, 29 и 30 июля — было уничтожено 513 человек. Самое большое после расстрелов 1937—1938 гг. было захоронение 16 октября 1941 г. В этот трагический для Москвы день было казнено по решению Военной коллегии и военных трибуналов 220 человек, причем некоторых доставили в Москву специально для расстрела из разных далеких тюрем и лагерей. Так, в эти дни всеобщего смятения и паники в Москве были расстреляны привезенные из астраханских и Мариинских лагерей жены: Корка, Уборевича, Тухачевского и др. Расстрелы последующих лет, по мнению сотрудников общества «Мемориал», занимающихся «Коммунаркой», скорее всего производились на территории Бутовского полигона, так как произошло переподчинение этой «зоны» Центральному аппарату НКВД. Здания на территории «Коммунарки» были брошены и, по свидетельству некоторых местных жителей, сгорели поздней осенью 1941 г. Правда, через год или полтора на месте дачи Ягоды снова стоял дом. В нем разместился какой-то сверхсекретный объект НКВД.
В настоящее время составителями Книги памяти «Бутовский полигон» просмотрен почти весь массив архивно-следственных дел на расстрелянных в Бутове. Это дает право сказать, что в Бутове лежит не какая-то «низовка», как презрительно называли «бутовский контингент» чекисты, а целый народ — во всем его разнообразии и проявлениях.
Бутовский полигон находится на земле бывшей старинной усадьбы Дрожжино, известной с XVI века. Последним хозяином ее был Иван Иванович Зимин, родной брат знаменитого Сергея Ивановича Зимина — владельца Московской частной оперы. На конном заводе Зиминых, носящем в 1920-е гг. имя Каменева и поставлявшем лошадей войскам ГПУ-ОГПУ, в качестве обыкновенного объездчика работал бывший управляющий имением, племянник недавнего его владельца — Иван Леонтьевич Зимин. Он жил здесь со своей женой — известной оперной певицей (впоследствии профессором Консерватории) С. И. Друзякиной. Деревянный двухэтажный дом — с резными карнизами и наличниками, с широкой лестницей и небольшой аллейкой из голубых елей перед ним стоял как раз на месте будущего полигона.
В 1934 г. конный завод был закрыт, жители выселены, конюшни переоборудованы под тюремные помещения. На десяти подводах из соседней Екатерининской пустыни, где с 1931 г. размещалась тюрьма для уголовников (впоследствии — знаменитая Сухановка), привезли заключенных. Но они находились здесь недолго. Вскоре их перебросили на Щербинку, где в бывшем имении помещика Сушкина также была оборудована тюрьма.
В середине 1930 гг. в преддверии массовых расстрелов ХОЗУ НКВД озаботилось приисканием спецзон для захоронений. Под Москвой таких зон было выделено три: в районе поселка Бутово, на территории совхоза «Коммунарка» и вблизи г. Люберцы. (Эта третья зона держалась как резервная; она не была использована.) На территории Бутовской усадьбы на площади 5,6 га (общая площадь «спецзоны» была тогда 2 кв. км) оборудовали стрелковый полигон. Вернее, это была имитация полигона, как это делалось на всех подобных «объектах». Местным жителям сообщили, что поблизости от их деревень будут производиться учебные стрельбы. Действительно, начиная с 1936 г., звуки выстрелов со стороны полигона слышались постоянно. И поначалу это никого не удивляло. Но со временем местные жители, конечно, начали догадываться, что по соседству с ними происходит что-то ужасное. Запоздалых прохожих, возвращавшихся домой с ночной электрички, обгоняли «воронки», крытые автозаки, из глубины леса иногда доносились какие-то отдаленные мольбы, крики о помощи.
После июльских приказов Ежова начались массовые, не имеющие аналогов в мировой истории, казни. Первый расстрел по этим приказам на Бутовском полигоне произведен 8 августа 1937 г. В этот день был расстрелян 91 человек.
Самые многочисленные расстрелы в Бутове пришлись на декабрь 1937 и на февраль 1938 г.: 8 декабря было расстреляно 474 человека, 17 февраля — 502 и 28 февраля — 562 человека. Среди жертв Бутова, по имеющимся документам, наибольшее число составляют москвичи, жители Подмосковья и соседних областей, входивших тогда целиком или частично в Московскую область. Но есть и немало представителей республик бывшего СССР, лица иностранного происхождения и подданства, единственная вина которых заключалась в «неподходящей» национальности или месте рождения. По численности после русских, которых в бутовских погребальных рвах насчитывается примерно 65−70%, преобладают латыши, поляки, немцы, евреи, украинцы, белорусы; есть представители Франции, США, Румынии, Венгрии, Австрии, Италии, Болгарии, Японии, Индии, Китая; всего же национальностей насчитывается свыше шестидесяти. Больше всего в Бутове погребено простых крестьян, часто малограмотных или совсем неграмотных. Иногда их расстреливали целыми семьями — по пять-семь человек, хватали, чтобы выполнить план, из какой-нибудь одной деревни 15−18 человек. (Нами составлен список этих деревень; в них предполагается поставить поминальные кресты; несколько крестов уже воздвигнуто). Следующие по численности жертвы Бутова — рабочие и служащие всевозможных советских учреждений. Более трети от общего числа расстрелянных — заключенные Дмитлага, этого настоящего государства в государстве; состав дмилаговцев или, как их называли, «каналармейцев» — от ученых с мировой известностью, строителей, поэтов, священнослужителей, учителей — до не реабилитированных и не подлежащих реабилитации уголовников-рецидивистов.
В бутовских рвах лежат останки выдающихся деятелей дореволюционной России: Председатель 2-й Государственной Думы Ф. А. Головин, московский генерал-губернатор В. Ф. Джунковский, его адъютант и друг генерал В. С. Гадон, правнук Кутузова и одновременно родственник Тухачевского, профессор церковного пения М. Н. Хитрово-Крамской, правнучка Салтыкова-Щедрина Т. Н. Гладыревская; это один из первых русских летчиков Н. Н. Данилевский и чех по национальности, член экспедиции О. Ю. Шмидта — Я. В. Брезин, представители русских дворянских родов: Ростопчиных, Тучковых, Гагариных, Шаховских, Оболенских, Бибиковых, Голицыных; это блестящие инженеры, это художники, чьи чудом спасенные произведения украшают ныне лучшие музеи страны — Александр Древин, Роман Семашкевич, другие художники: их тут — живописцев, графиков, декораторов, оформителей — свыше восьмидесяти.
Можно было бы назвать еще несколько групп людей по профессиям, ставших жертвами бутовских расстрелов: это бедные грабари — возчики, возившие камень и щебенку на стройки страны. Изгнанные из родных мест при раскулачивании, бездомные, осиротевшие, неизвестно чем содержащие какую-нибудь загнанную лошаденку, они тем не менее проходили как собственники, кулаки. В Бутове их более шестидесяти.
Бывших городовых или, как их еще называли, стражников около сорока. Есть тут представители низших, средних и высших полицейских чинов, есть даже царский палач. Еще не сосчитаны нами многочисленные сотрудники Китайско-Восточной железной дороги и просто родившиеся в Харбине или на территории обслуживания КВЖД; вкупе с родственниками, никогда не выезжавшими из какой-нибудь своей подмосковной деревушки, они были обвинены в шпионаже в пользу Японии и приговорены к расстрелу. В качестве злостных «троцкистов», расстреляны в Бутове более тридцати китайцев — рабочих, обслуживавших китайские прачечные, очень популярные среди москвичей. Несколько крупных дел было заведено на альпинистов, обвиненных в шпионаже в пользу Германии и Австрии. По этим делам проходило более пятидесяти человек. Из них человек пятнадцать самых красивых, самых смелых и удачливых, поднимавшихся на недосягаемые горные вершины, в том числе Гималайские, пали под пулями чекистов на краю бутовских рвов.
Особую группу расстрелянных в Бутове представляют инвалиды. В начале 1938 г. началась тайная кампания по «изъятию» инвалидов из тюрем и лагерей. Осужденных к различным срокам (иногда совсем маленьким — 2−3 года), их после медицинского освидетельствования и подтверждения инвалидности — без пересмотра дела или какого-либо доследования приговаривали к ВМН. Фактически, не способных к труду инвалидов (слепых, глухонемых, без рук или ног или просто тяжело больных) расстреливали только за то, что их отказывались принимать в лагерях. Группа расстрелянных в Бутове инвалидов до вольно значительная.
В числе «контингентов, подлежащих репрессии», в Приказе Ежова N 447 значатся «церковники». Среди них есть всевозможные сектанты, старообрядцы, обновленцы, которых трудно бывает распознать по следственным делам. Есть представители других конфессий: три муллы, один раввин, есть католики, протестанты, баптисты (около 50 человек), но число их несоизмеримо с числом убиенных представителей Русской Православной Церкви. Их, пострадавших за Веру и Церковь Христову, в Бутове около 940.
Безбожные власти, строящие новое, как им казалось, атеистическое государство, полагали, что к 1 мая 1937 г. «имя бога должно быть забыто по всей территории СССР». Но перепись населения 1937 г., как известно, показала, что более половины опрошенных признали себя верующими. Колоссальная работа по уничтожению Церкви, проводившаяся с первых дней советской власти, не дала ожидаемых результатов. В 1937 г. началось новое тотальное наступление на Церковь и верующих. В том году было закрыто еще 8 тыс. храмов, ликвидировано 70 епархий и викариатств, расстреляно 60 архиереев. Семь из них были расстреляны на Бутовском полигоне. Это сщмч. Серафим (Чичагов) (прославлен на Архиерейском соборе 1997 г), это сщмчч., канонизированные на Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 г.: Димитрий (Добросердов), Николай (Добронравов), Никита (Делекторский), сщмчч.: Иона (Лазарев), Аркадий (Остальский). Бутовский список неканонизированных священнослужителей возглавляет убиенный епископ Арсений (Жадановский).
Бутово, конечно, не единственное место массовых расстрелов и захоронений. Их у нас — сотни. Но, верно, не найдется на нашей земле, а может быть и во всем мире место, где было бы расстреляно столько священнослужителей, как в Бутове.
Всем, проходящим по церковным делам, предъявлялось стандартное обвинение: антисоветская агитация, контрреволюционная деятельность. Но поводы для обвинения могли быть самые разные, например: «сохранение церкви и насаждение тайного монашества», «недоносительство» («знал о беглом попе и не донес»), помощь ссыльным, приют бездомных священнослужителей, хранение иконки или молитвы. Среди расстрелянных священнослужителей много известных и глубоко почитаемых иереев. Новопрославленный сщмч. Кронид (Любимов), последний 79-тилетний настоятель Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, принял мученическую кончину 10 декабря 1937 г.; десять человек, проходивших с ним по одному делу, были также расстреляны на Бутовском полигоне. В декабре, январе и феврале 1937−1938 гг. приняли смерть в Бутове 27 иеромонахов Троице-Сергиевой Лавры, незадолго до того вернувшихся из заключения; большинство из них были поставлены на приходы Загорского района архимандритом Кронидом. День кончины сщмч. Кронида и пострадавших с ним стал особо чтимым для монахов Троице-Сергиевой Лавры, которые в этот день посещают Бутово и совершают панихиду на месте казни у большого Поклонного Креста. В среде православных были широко известны и почитаемы имена прославленных ныне сщмчч. Сергия (Махаева), священника Иверской общины на Б. Полянке, Зосимы (Трубачева), окормлявшего высланных в Малоярославец священников и монахинь и там же арестованного, Владимира (Медведюка). Бежавший от германцев в 1-ю мировую войну вместе с Красностокским монастырем сщмч. Ярослав (Савицкий) нашел мученическую кончину и прославление в лике святых далеко от родных мест. На сегодняшний день на Архиерейских Соборах 1997 и 2000 гг. прославлено 140 Новомучеников, пострадавших в Бутове. Здесь невозможно назвать даже малую часть из них. Имена их теперь записаны в православных церковных календарях и в Синодике храма Новомучеников и Исповедников в Бутове.
В середине 1950-х гг. Бутовский полигон обнесли высоким деревянным забором. Территория эта строго охранялась Кроме чекистов, здесь никто не бывал.
Впервые ворота Бутовского полигона открылись для родственников погибших — 7 июня 1993 г. Была установлена мемориальная плита. В 1994 г. Православным Свято-Тихоновским институтом был сооружен Поклонный крест, в походном храме Св. Новомучеников и Исповедников Российских отслужили первую литургию. В 1995 г. земля Бутовского полигона была передана Московской Патриархии. Началось сооружение храма, а с 1996 г. в недостроенном еще храме начались регулярные богослужения.
В августе 1997 г. по благословению Святейшего Патриарха в Бутове на небольшом участке были произведены археологические раскопки. В них принимали участие квалифицированные специалисты: археологи, тафолог, специалист по промышленным тканям и обуви, судебно-медицинский эксперт, специалист по огнестрельному оружию. Был вскрыт участок погребального рва площадью 12,5 м². То, что открылось глазам исследователей, не поддается описанию. Вповалку, вперемежку, как в каком-то могильнике для скота, лежали убитые люди. На открытой поверхности захоронения были обнаружены останки 59 человек, предположительно мужчин, в возрасте 25−30, 45−50 лет, расстрелянных, судя по одежде, поздней осенью или зимой. Всего же в том погребении, расположенном в несколько ярусов, по мнению специалистов, находились останки примерно 150 человек.
Профессионалы считают, что опознание тел возможно. Но это очень трудоемкий, долгий и дорогостоющий процесс. Пока нет единого мнения, нужно ли тревожить эту гигантскую братскую могилу. Хотя тот, кто видел, что творится в глубине ее, никогда не успокоится. Потому что ЭТО нельзя назвать захоронением. Все убиенные на Бутовском полигоне не похоронены по сей день.
Невероятно, но территория «Коммунарки» в 1999 г. была также передана Патриархии. Сейчас там обустраивается скит от Свято-Екатерининского мужского монастыря. В доме, выстроенном на фундаменте дома Ягоды, устроена домовая церковь во имя Новомучеников и Исповедников Российских. Весной 2001 г. на лесной поляне рядом с домом начнется строительство каменного храма.
Не все следственные дела по «Коммунарке» просмотрены. Еще предстоит просмотреть две тысячи дел. Но в тех, что просмотрены, найдена горстка православных церковных людей: четыре священника, церковный столяр и учительница церковно-приходской школы. Как они оказались среди высшей советской знати — генералов, наркомов и комиссаров — мы уже никогда не узнаем. Но присутствие этого «малого стада» спасительно для тех, кто приходит сюда и живет здесь. Наверное, оно спасительно и для тех, кто лежит тут. Потому что и это место не останется теперь без молитвы. А там, где молитва, там сострадание — даже к тем, кто сам не знал сострадания к ближнему.
Пока в скиту нет даже самого неоходимого, но горят свечи, теплятся лампадки домовой церкви. И уже не так страшно, потому что тьма «Коммунарки» больше не царствует здесь безраздельно.
Автор — главный редактор Книги памяти «Бутовский полигон», научный сотрудник ПСТБИ
http://rusk.ru/st.php?idar=6069
