 |
| Фома | Юрий Пущаев | 24.04.2013 |
В Сергиево-Посадском детском доме для слепоглухих находится более двухсот слепых, глухих и слепоглухих детей. Обреченных, казалось бы, на вечную ночь и полную беспомощность ребятишек здесь вновь возвращают к жизни. Правда, многие горько недоумевают, а зачем всё это делают, если дальше этих детей никто и ничто не ждет.
В немецком фильме «В стране молчания и темноты», посвященном слепоглухим, главная героиня говорит про себя: «Если вдруг разразится Третья мировая война, то я, скорее всего, об этом даже не узнаю». И дальше она продолжает: «Слепоглухие — самые одинокие люди на свете».
Я вдруг вспомнил об этом, когда увидел в длинном светлом коридоре Сергиево-Посадского детского дома для слепоглухих детей танцующую девочку. Она возвращалась с обеда вместе со своими товарищами, плотно державшимися друг за друга, но отстала от них. и вдруг закружилась в танце. Это длилось минуты две. В синем халатике, она то убыстряла вращение, то замедляла его, всякий раз вскидывая вверх руки по завершении круга.
Что это? Кружащаяся в одиноком беззвучном танце слепоглухая девочка — фантастическое, фантасмагорическое зрелище. Ее не видят ее товарищи, и она никого не видит, не знает, что на нее вообще кто-то смотрит. Танец ни для кого?
Но уже позже мы подумаем, что, может быть, все же неслучайно рядом с ней шел слепоглухой мальчик, тоже отставший от группы. Держась за стенку одной рукой, другой он мог «подкручивать» девочку, направлять ее танец. Но если это так и было, и она танцевала для него, как он мог воспринимать ее танцевальные движения кроме как своей рукой? Кожей по ритмичным дуновениям воздуха? Ногами — по вибрации пола?
Этот случай и наши колебания показательны. Жизнь слепоглухих, то, что они думают и чувствуют, все это очень трудноуловимо и скрыто. Особенно у взрослых слепоглухих это часто — жизнь в забвении, в неизвестности. Лишенные основных познавательных чувств — зрения и слуха — они живут на грани выпадения из общего всем нам мира, буквально — на границе между светом и тьмою.
Знаменитый Сергиево-Посадский детский дом для слепоглухих детей — уникальное место. Ничего похожего нет не только на территории бывшего Союза, но и, наверное, во всем мире. Здесь на воспитании и обучении находятся более двухсот слепых, глухих и слепоглухих ребятишек.
Открытый пятьдесят лет назад, еще при глубокой Советской власти, после личного обращения слепоглухой писательницы Ольги Скороходовой к Клименту Ворошилову, детский дом неслучайно, промыслительно появился в городе, где расположена Троице-Сергиева Лавра, главный монастырь Русской Церкви. Те любовь и забота, в которой нуждаются эти дети, еще тогда незримо оказались под покровом молитв преподобного Сергия Радонежского. И сегодня монахи из Лавры здесь — частые гости.
Знакомясь со слепыми и слепоглухими детьми, правильно быть максимально открытым, например, дать им ощупать свое лицо, ведь увидеть тебя иначе они не могут. Хорошо, что я накануне так и не собрался в парикмахерскую и не сбрил свою отросшую бороду. Она производит фурор. Дети хохочут, скользят руками по лицу, бороде и очкам.
Смеется и Милана, слепоглухая девочка лет восьми, которую на уроке учат печатать на специальной машинке для слепых.
— Милана, это бо-ро-да. Скажи «бо-ро-да», — громко говорит ей в ухо, к которому присоединен слуховой прибор, воспитательница.
— Ба-ра-да, — повторяет Милана сквозь смех.
— А у Миланы есть борода?
— Есть, — вдруг говорит она, и скользит руками и по своему подбородку.
То ли девочка не понимает пока, что подбородок и борода не одно и то же, то ли думает, что, хотя это разные предметы, их обозначает одно и то же слово.
— Нет, Милана, это под-бо-ро-док. Ты же не дядя, ты девочка. А бо-ро-да другая, вот она, — воспитательница опять направляет ее руку к моему лицу.
Если со слепоглухими можно общаться, то только так — вплотную, очень тесно, рука к руке. Хотя тема слепоглухоты напоминает длинный спуск в туннель. Чем дальше идешь, тем больше понимаешь, насколько сложно в этот мир по-настоящему войти. Все мы люди чувствительные, жалостливые — более или менее. Первый вид человека, лишенного сразу зрения и слуха, не может не вызвать острого сочувствия. Но вот дальше. Трудно эмоционально, затратно психически и дальше спускаться в «страну тьмы и молчания». Есть следующая статистика — даже те, кто решил посвятить себя работе со слепоглухими, уходят с нее в среднем через два года. Больше не выдерживают.
Правда, эта статистика касается взрослых слепоглухих. Больные дети — совсем другое дело. Их гораздо больше жалеют. Только вот когда они вырастают и перестают быть детьми, многие из них заканчивают жизнь в полном забвении по интернатам и домам престарелых, беспомощные и никому не нужные. И выхода пока нет.
— Никто не хочет заниматься слепоглухими после 18 лет! Понимаете, никто! И мы в это упираемся. И мы говорим друг другу порой: ну зачем мы их подымаем с коленок, зачем?
— И зачем?
— Не знаю, ни за чем. Мы в яму работаем, понимаете? Если потом их кроме интернатов нельзя никуда пристроить, то зачем вообще всё? Там их ждет медленное или даже скорое угасание. Если бы у нас в стране сейчас существовали хоть какие-то общины взрослых слепоглухих. Ведь как было при Советской власти? К ней можно по-разному относиться, но существовала продуманная система. Были специальные предприятия при Обществе слепых, общежития, достойная работа. У нас в Сергиевом Посаде вообще беды не было. Было прекрасное предприятие, слепоглухие находились в группах по 11−12 человек. Они работали, кто мог — учился в вечерней школе. И пусть их жизнь была не такая богатая, не такая радостная и счастливая, как хотелось бы, но она была простроенная — от рождения и до смерти. А в девяностые все рухнуло. Раньше государство заботилось о них и их защищало. А сейчас они никому не нужны. Мы-то — другое дело. Мы им тут все устроили.
Так практически в один голос говорят все воспитатели. Оттого что в Сергиевом Посаде слепоглухим детям так хорошо, еще отчетливее видна трагедия взрослых слепоглухих. В детском доме большие светлые и чистые комнаты, мягкие ковры, игрушки, плееры и компьютеры для детей постарше. Трогательное отношение к детям со стороны воспитателей. Постороннему глазу сразу видно: дети знают, что их любят. Они открыты для общения, льнут к своим воспитателям и преподавателям. Стайка детей окружает и обнимает в коридоре вышедшую туда директора Галину Константиновну Епифанову. Поездка детей к воспитателю в гости домой — обычное дело. Педагоги здесь подбираются годами. Если приходят люди случайные, то они скоро понимают, что не могут здесь работать, и быстро уходят.
Но эти старания — в каком-то смысле действительно в никуда, потому что большинство выросших детей потом некуда отправлять. Кого-то забирают обратно в семью. Других сегодня ждут только интернаты — общего профиля (и это еще хорошо!) и специализированные, т. е. психоневрологические. Раньше, в советское время они дальше шли работать на специализированные предприятия — в окружение таких же, как они. Но сейчас выходит, что Сергиево-Посадский детский дом — замечательное место, за которым дальше обрыв, ничто. Дети здесь — словно над пропастью во ржи.
Символично, что детский дом расположен на улице Пограничной. И дело не только в том, что здесь живут дети, оказавшиеся на границе между светом и тьмою, миром звуков и миром бессловесным. Название улицы подсказывает, что дом — словно форпост на границе. Здесь начинается война за то, чтобы вырвать детей из страшной страны тьмы и молчания. Но ведется она только на ограниченном участке, почти в одиночку, и хотя свою задачу выполняет на пять с плюсом, дальше эта война пока почти проиграна.
Маленькой Анжеле всего три годика. Она только слепая, слух у нее в норме. Когда я уже ей предлагаю потрогать свою бороду, она несмело вплотную подходит ко мне, и аккуратно, трепетно «осматривает» мое лицо своими руками. Волна теплой и мягкой, доверчивой беспомощности исходит от ребенка, от его рук.
В другой комнате для игр полностью слепоглухие дети. Маленький Ваня топчется туда и сюда, размахивая по сторонам схваченным за ногу плюшевым медведем. Попутно он охаживает им по голове четырехлетнюю Злату. Та лишь отмахнулась от него и занялась своими делами. Покружила по комнате, подошла к столику с учебными предметами. Схватила мыло и стала его грызть. Воспитательница мягко отбирает у нее мыло и говорит:
— Злата у нас умница, самостоятельная. Хорошо ориентируется. Может даже, например, сама прийти в столовую из комнаты. И обратно из столовой тоже знает дорогу.
В доме очень разные дети. Есть и продвинутые, которые неплохо учатся по общеобразовательной программе, играют на музыкальных инструментах. Например, я познакомился с Колей, Никитой и Кристиной, которые замечательно поют хором вместе с другими своими товарищами. Читают интересные книги и играют на музыкальных инструментах. В детском доме есть даже своя рок-группа.
Но таких детей меньшинство. Большинство все-таки — со множеством нарушений, со сниженным интеллектом. Они не могут блистать на уроках, поговорить со взрослым гостем о любимых стихах и книгах. Их учат по очень простым программам: счету, элементарному чтению, простым бытовым действиям и трудовым операциям.
Но даже по поводу умных и развитых детей, особенно если это сироты, воспитатели переживают, как же они будут дальше. Семьи у них нет. Вряд ли их кто-то усыновит. Куда же им потом? Неужели в интернат?
При этом многие из них могут, могут жить полноценной жизнью. Например, трое выпускников детдома недавно про-шли специальное обучение в Павловске на художников-оформителей и работают теперь дизайнерами. Две выпускницы детдома тоже совсем недавно получили высшее образование и работают здесь же воспитателями. В семидесятые годы прошлого века на всю страну прогремела история о так называемом Загорском эксперименте: четыре слепоглухих выпускника этого детского дома окончили психологический факультет МГУ. Один из них стал доктором психологических наук. Другой — кандидатом философских наук и президентом Европейского союза слепоглухих.
Соблазн самоубийства
Можно ли сказать, что все слепоглухие несчастны? А это, как ни странно, кто как. Юрий Лернер, один из четверых выпускников Сергиево-Посадского (тогда Загорского) детского дома для слепоглухих, которые в 70-е годы прошлого века окончили психологический факультет МГУ, еще тогда, лет сорок назад спросил Александра Мещерякова, психолога и педагога, который очень много сделал для слепоглухих:
— Как вы думаете, могу я быть счастлив?
Тот растерялся, но виду не подал. Педагог все-таки. Осторожно спросил:
— А как ты сам думаешь?
— А я, — ответил Юра, — счастлив — в самом точном смысле этого слова. Ведь несчастье — это иметь что-то и потерять. Я же ничего не имел, но каждый день нечто приобретаю.
Конечно, каждая живая душа занимает только ей отведенное Богом место в мире, и каждый нужен на этом свете. Но все же как много порой стараний должны приложить окружающие слепоглухого люди для того, чтобы он, брошенный в бездну беспомощности, начал «приобретать» и почувствовал себя нужным. Чтобы на нем, слепом и глухом, явились дела Божии (Ин 9:2−3). Вот, говорят, и Лернер несколько лет назад умер в полном одиночестве в специализированном интернате.
А его товарищ по учебе в МГУ Александр Суворов (ставший доктором психологических наук) говорит, что «соблазн самоубийства наверняка приходится преодолевать всем, ослепшим и оглохшим в зрелом возрасте. Может возникнуть этот соблазн и у слепоглухих с детства. Я тяжело пережил такое осознание в шестнадцать лет, а соблазн самоубийства — при всей величайшей самоотверженности друзей — преодолеваю с двадцати лет».
— Закройте свои глаза, заткните свои уши, и попробуйте в таком состоянии пожить, например, час. Походить по дому, ни на что не натыкаясь, заняться своими обычными делами, пообщаться с близкими… Потом, когда наконец-то откроете глаза, вы вдруг поймете, насколько же вы на самом деле счастливы.
Иеромонах Мелитон (Присада), насельник Троице-Сергиевой Лавры и настоятель храма Явления Божией Матери преподобному Сергию Радонежскому при детском доме, говорит нам эти слова почти на бегу, вечно куда-то торопясь. Он весь в заботах. Потом, в половине пятого, уже перед всенощной, жуя булочку и запивая ее молоком, он опять между делом нам говорит:
— Мой завтрак. Первый раз ем сегодня.
Такая занятость настоятеля храма при детском доме слепоглухих понятна. Даже за обычными детьми нужен постоянный присмотр. А слепые и глухие детишки, тем более слепоглухие, нуждаются в помощи и контроле во сто крат больше. Постоянно нужно помогать: кого-то привести, кого-то специально встретить, с кем-то подольше поговорить, потому что такие дети вообще делают все гораздо медленнее, чем их зрячеслышащие сверстники.
Исторически именно Церковь первая занялась слепоглухими. И занималась ими всегда в основном только она. Даже дактильную, т. е. «пальцевую», азбуку для общения слепоглухих создали испанские монахи в XVI веке. Лишь в XIX веке слепоглухоту как явление начинают анализировать психология и педагогика, а государство и общество пытаются хоть как-то заниматься и слепоглухими инвалидами. Однако поскольку это очень трудно, до сих пор в подавляющем большинстве стран слепоглухота даже не признается особым видом инвалидности. То есть слепоглухие для государства как бы и не существуют вовсе.
Был еще в нашей стране, как уже говорилось, Загорский эксперимент: окончить МГУ четверым воспитанникам детдома помогали ведущие советские философы и психологи. Во многом ими двигал идеологический мотив — показать, что советская наука может совершать те чудеса, которые раньше приписывались Богу: чтобы немые говорили, а слепые видели. Пусть они во многом ошибались, нетерпимо относились к Церкви — как к своему сопернику. Но они все-таки сделали доброе дело — вырвали хотя бы некоторых из плена слепоглухоты. С их стороны это было настоящим подвижничеством. Впрочем, эксперимент уже давно закончен, философы к слепоглухоте как-то снова охладели. И лишь Церковь по-прежнему привычно берется за эту заботу и радостно и с достоинством несет и этот крест.
Отец Мелитон говорит, что сегодня около двадцати детей в доме являются активными участниками богослужений. Они поют на клиросе, являются чтецами, выносят свечи из алтаря.
Конечно, здесь есть и свои трудности. Бывает и такое, что дети, которые раньше активно ходили в храм, вдруг охладевают к богослужениям. Как это вообще свойственно подросткам, они начинают больше увлекаться компьютерами или современной музыкой. Свою роль играет и влияние сверстников. Но бывает и по-другому.
В детдоме выросли две слепоглухие девочки-сестры — Вера и Надя. Их все здесь очень любили, но им пришло время возвращаться домой. И отец Мелитон рассказывает:
— Очень интересно получилось с этими сестрами. Перед тем как их забрать, покрестился их отец, сам уже будучи в пенсионном возрасте. А на следующий же день они с супругой повенчались. Так слепоглухие дети привели к Богу папу и маму. То, что их девочки были воцерковлены и что при детском доме был храм, сыграло во всем этом огромную роль.
— А что особенно важно для слепоглухих?
— Постоянство. Как, например, в пространстве, им важно, чтобы был четкий порядок, чтобы каждая вещь всегда была на своем месте, чтобы они могли ее найти на ощупь. Также им очень важно постоянство в человеческих отношениях. Они очень ценят постоянство и верность. И если есть такой человек, они за ним пойдут в огонь и воду. В том числе и в храм пойдут, если он их поведет.
Уже после возвращения из детского дома я понимаю, насколько это на самом деле логично — то, что многие слепоглухие находят постоянство и верность именно в Церкви. Действительно, где же еще в этом мире найти столь надежную опору и твердыню? Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут (Мф 24:35).
Но миссионерской работы в этом направлении пока еще непочатый край. Наша Церковь уже активно занимается слепоглухими детьми. Как хочется, чтобы как можно скорее пришла очередь и взрослых слепоглухих — все еще самых одиноких людей на свете.
Фотографии Владимира Ештокина.
