Греческая диаспора, советская власть и крымские татары

Этнополитический контекст греко-татарской резни 1918 г

Как известно, в 1778 году по инициативе русского правительства из Крымского ханства в Приазовье было выведено старожильческое христианского население. По сведениям руководившего этой акцией А.В. Суворова полуостров покинули 31 098 человек, из них 18 394 греков. В Крыму осталось всего 60 греков. Переселённым возвращаться обратно возбранялось[1].

После этого переселения на полуострове начала складываться новая греческая община. Её основу составили крайне малочисленные старожилы, оставшиеся в Крыму или по разным причинам всё-таки возвратившиеся сюда из Приазовья, а также служащие Греческого войска и члены их семей (архипелажские греки), переселённые в Керчь и Еникале в 1775 году. В XIX веке общину значительно пополнили греки-выходцы из Македонии, Фракии, Бессарабии, островов Ионического моря, Малой Азии и Понта[2].

Русское правительство, расселяя в Крыму греков-христиан и создавая им различные льготы, рассматривало их в качестве своей опоры, рассчитывало на их вооружённую силу в случае конфликта с Османской империей и крымскими татарами.

В 1917 году на полуострове проживало 808 903 человека 34 национальностей. Из них русских и украинцев 309 785 (49,4% ко всему населению), татар и турок 216 968 (26,8%), евреев и крымчаков 68 159 (8,4%), немцев 41 374 (5,1%), греков 20 124 (2,5%), армян 16 907 (2,1%), болгар 13 220 (1,6%), поляков 11 760 (1,5%), караимов 9 078 (1,1%), прочих (молдаван, эстонцев, чехов, цыган, итальянцев и др.) 11 526 (1,5%). Немало было и подданных других государств.

С началом Гражданской войны в Крыму (декабрь 1917 года) на полуострове усложняются межнациональные проблемы. Так, стремление крымских татар к созданию собственной государственности вызвало в целом негативную реакцию со стороны других этнических групп края. 26 ноября (9 декабря) 1917 года начинает работу крымскотатарский Курултай (съезд), сформировавший 13(26) декабря национальное правительство — Директорию (совет директоров), провозгласивший создание Крымской Демократической (Народной) Республики и утвердивший её конституцию — «Крымскотатарские Основные Законы».

В это время различные политические силы Крыма, несмотря на разногласия, сумели сблизиться на антибольшевистских позициях. Представители крымских татар, как и представители от великороссов, украинцев, евреев и крымчаков, немцев, греков, армян, эстонцев вошли в Таврический губернский совет народных представителей (СНП), объединивший разные партии, кроме крайне левых и кадетов. СРП объявил себя временной властью в губернии. (Хотя согласно III Универсалу Центральной Рады (7(20) ноября 1917 года), провозгласившему создание Украинской Народной Республики (в составе Российской федерации), три северных (материковых) уезда Таврической губернии, но «без Крыма», включены в состав УНР).

В свою очередь, Большевики на своей II конференции (съезде) Таврической губернии 24 ноября (7 декабря) в Симферополе, не признавая ни Директории, ни СНП, приняли решение о проведения референдума об автономии Крыма. Правда, ничего не сделав для воплощения этой идеи в жизнь и в последующем о нём уже не вспоминая.

Вооружённую силу СНП и Директория составляют части Крымского революционного штаба (Штаб крымских войск) под командованием полковника В.В. Макухина и директора по внешним (в смысле нетатарским) и военным делам, одного из лидеров крымскотатарского национального движения Дж. Сейдамета. Основу этих частей составляют крымскотатарские кавалеристы-эскадронцы. Штаб спешно вербует добровольцев — русских офицеров, крымских татар (в целом эти вооружённые силы насчитывали примерно шесть тысяч человек)[3].

Тем временем, настроенные пробольшевицки матросы Черноморского флота, впервые устанавливают в Севастополе советскую власть. Между матросами и эскадронцами начинаются вооружённые столкновения.

Левое крыло Курултая, считая (в лице А.А. Боданинского[4]) Крымский штаб средоточием контрреволюции, склонялось к соглашению с большевиками. Однако оно являлось крайне немногочисленным. Группа Дж. Сейдамета на словах отрицала конструирование сугубо татарского органа крымской власти. «Наши притязания на высокую краевую власть незаконны, — рассуждал Сейдамет, — татарский национальный парламент не имеет никакого права на высшую власть, на гегемонию в крае… у нас есть краевая власть - Совет народных представителей. Кто мешает нам работать рука об руку с ним? В эту грозную минуту нам следует думать не о захвате власти, а о том, чтобы тушить повсеместно разгорающийся в крае пожар»[5].

Левых, однако, поддержал Таврический муфтий и председатель Директории (национального правительства) Ч. Челебиев (Челеби Джихан). Появился проект организации крымской власти из татарского парламента, СНП и большевиков. Однако душевное состояние Челебиева в этой напряжённой ситуации оставляло желать, видимо, много лучшего. 3(16) января 1918 года по распоряжению Челебиева был захвачен бывший губернский, а теперь так называемый Народный дом в Симферополе, который, по словам современника, «представлял тогда нечто вроде символа той или другой власти»[6]. В Народном доме располагалось руководство некоторых профсоюзов, общественных рабочих организаций. По мнению же Челебиева, Народный дом должен был стать резиденцией Национального правительства. Реализовывал ли Челебиев один из пунктов стратегии, продуманной Дж. Сейдаметом[7], или проявил не совсем уместную в наличной ситуации активность — сейчас ответить на эти вопросы не представляется возможным. Данная акция вызвала крайнее возмущение. Совет профсоюзов и исполком Симферопольского совета в ультимативной форме потребовали немедленно освободить Народный дом, угрожая в противном случае всеобщей забастовкой. А Крымский штаб, не ожидая подобной реакции и пребывая в растерянности, свалил всю вину на Челебиева.

На чрезвычайном заседании Курултая по факту захвата, Челебиев, оправдываясь, квалифицировал отказ городской управы передать крымским татарам Народный дом как оскорбление их национального достоинства. Забыв о своих недавних призывах сделать Крым второй многонациональной Швейцарией, Челебиев, пожалуй, первым из крымскотатарских лидеров открыто высказался за передачу всей полноты власти в Крыму Курултаю. Однако соратники муфтия на эту авантюру не пошли. Они не поддержали предложения Челебиева как «ведущие к разрыву с краевой властью и другими народами Крыма»[8].

Срочно прибывший с Южного берега Сейдамет настоял на том, чтобы эскадронцы покинули Народный дом, и дезавуировал Челебиева. 4(17) января тот подал в отставку. Пост председателя Совета директоров занял Сейдамет.

Большевик (первый из числа крымских татар) И.К. Фирдевс зримо рисует метания Челебиева тех дней. «Я застал его в полном состоянии медитации, отсутствия… воли. …Я убедился, сказал он, что большевики и движения за Советскую власть представляют такую силу, которую никаким оружием нельзя усмирить». Он втолковывал Фирдевсу: «Вы, большевики, — не власть, вы просто осуществляете требования масс»[9]. Приведённые заметки Фирдевса датированы 4 апреля 1926 года, когда он, как личный недруг И.В. Сталина, уже пребывал в опале у большевиков, и у нас нет основания им не доверять. Тем более что эти воспоминания подтверждаются другими источниками.

8−10(21−23) января, в дни ожесточённых боёв между матросами и эскадронцами под Севастополем и в Ялтинском уезде, муфтий мечется между взявшимися за оружие противоборствующими силами. То он заявляет, что с целью прекращения кровопролития нужно пойти на компромисс: создать орган власти, включив в него по 10 представителей от СНП, большевиков и татар. «В союзе с большевиками нет ничего противоестественного», — старается Челебиев убедить СНП, а потом вдруг настаивает: «Если же эта идея не может быть осуществлена (естественно, не может: как тут не вспомнить бессмертную басню И.А. Крылова „Лебедь, рак и щука“! — Авт.), то власть в крае по праву принадлежит татарам, тем более что кроме единственной реальной силы, которую в данную минуту представляют татары, никакой другой силы в крае нет»[10] (желаемое за действительное. — Авт.).

Тем временем идут переговоры, на которых Курултай представляли близкий к большевикам С.И. Идрисов, а также У.А. Боданинский и М.Д. Енилеев, а ростущую советскую власть — И.К. Фирдевс и видный местный большевистский деятель Ж.А. Миллер. Суть предложений большевистского Ревкома: неприкосновенность Курултая, сохранение татарских воинских подразделений, известная национальная автономия, пропорциональное представительство татар на съезде советов, — в обмен на лояльный нейтралитет в отношении советской власти, отказ от сотрудничества с контрреволюцией и борьба с ней, выборность командного состава.

Возможно, учитывая бесхребетность «болота», Курултай и согласился бы большинством голосов на такой вариант, но твёрдая неуступчивость его правого крыла и правоэсеровской фракции в СНП не позволили это сделать. Предельно жёсткую линию отстаивали Дж. Сейдамет, редактор газеты «Миллет» А.С. Айвазов и их сторонники. Так, Айвазов отчеканил: «Большевики есть сила разрушительная. Нам с ними не по дороге. Не идти с большевиками, а бороться с ними до конца. Вот наш лозунг»[11].

43 голосами против 12 Курултай принимает решение об организации краевой власти по соглашению с СНП без большевиков[12]. Тем самым и тот, и другой органы подписали себе смертный приговор. Распоряжениями Севастопольского ревкома СНП был распущен 14(27)-го, Курултай — 16(29)-17(30) января.

Гражданская война на полуострове разгорается. Крымская Демократическая (Народная) Республика так и не была создана.

Источники представляют нам следующую картину событий на Южном берегу Крыма. Листовки и воззвания Ревкома, издающиеся в Севастополе, подогревают страсти. Вот одна из них (Севастопольский ВРК, 9(22) января): «Товарищи матросы, солдаты и рабочие, организуйтесь и вооружайтесь все до одного! В опасности Севастополь, весь Крым. Нам грозит военная диктатура татар! Татарский народ, как и всякий народ, нам не враг. Но враги народа рисуют события в Севастополе в таком виде, чтобы натравить на нас татарский народ. Они изображают севастопольских матросов разбойниками, угрожающими жизни и спокойствию всего Крыма (что вполне соответствовало истине. — Авт.). Наэлектризованные злостной агитацией тёмные татары-эскадронцы ведут себя в Симферополе, в Ялте и в других городах, как завоеватели. На улицах там нередко происходят избиения нагайками, как при царском режиме. Эскадронцы в Симферополе проезжают по тротуарам, тесня толпу лошадьми, как царские жандармы, подслушивают, оглядывают каждого прохожего. Худшими временами самодержавия грозит нам военная диктатура татар, вводимая с согласия Центральной Рады»[13].

9−15(22−28) января курортная и лечебная Ялта становится ареной ожесточённых боёв. В ночь на 9(22) января матросы прибывшего из Севастополя миноносца «Гаджибей» («Хаджиьей») вступают в бой с эскадронцами. 11-го на помощь «Гаджибею» подошли «Керчь» и «Дионисий». Корреспондент столичной газеты свидетельствует: «11−17 января город беспрерывно обстреливался с моря. Было выпущено до 700 снарядов. «Пострадали лучшие гостиницы… много частных домов и магазинов. (…) Паника создалась невообразимая: застигнутые врасплох жители бежали в одном белье, спасаясь в подвалах, где происходили душераздирающие сцены… На улицах форменная война: дерутся на штыках, валяются трупы, течёт кровь. Начался разгром города».

Ни большевики, ни эскадронцы не шли на перемирие. Ялта, в конце концов, была взята матросами. Оставшиеся в живых татары бежали в горы.

«Начались аресты и расстрелы. Расстреляно множество офицеров. (…) Расстреляны также 2 сестры милосердия, перевязывавшие татар. Жертв насчитано около 200. (…)

Офицеры, побывавшие на войне, говорили, что ужасы Ялты — благодаря исключительному географическому положению её и полной безопасности маленького города — превышают виденное и пережитое ими на фронте"[14].

Часть эскадронцев собралась в д. Никита (9 вёрст от Ялты). Отряд моряков, посланный в Никиту, был разбит, а Ялта — взята эскадронцами. Очередной обстрел с кораблей заставил их всё-таки отступить в горы. Оттуда они делали вооружённые вылазки в город. Сдались эти отряды только после того, как красногвардейцы вышли им в тыл.

О поведении ялтинских татар после победы матросов пишет советский историк 1920-х годов М.Ф. Бунегин: «Массы татарского населения после изгнания офицеров отнеслись очень сочувственно к предложению мирно разрешить вопросы, их волнующие. Они немедленно согласились выдать зачинщиков контрреволюционного движения (если дело обстояло именно так, в чём позволительно усомниться, то, значит, мирным татарам было чего опасаться. — Авт.)»[15]. Среди «зачинщиков контрреволюционного движения» были и татарские эскадронцы, и вряд ли единоплеменники стали бы выдавать их севастопольцам без угрозы массовых расстрелов.

Татарское население, спасаясь от артобстрела, бросает деревни Дерекой и Ай-Василь (ныне входящие в территорию г. Ялты), уходя в Биюк-Озенбаш (теперь с. Счастливое Бахчисарайского района) и в горы. Их дома и имущество грабили аутские греки[16] (Аутка — тогда село, сейчас — часть г. Ялта). Так на Крым обрушилось ещё одно бедствие Гражданской войны — межэтнические (под флёром каковых зачастую скрывались бытовые, хозяйственные и т. п.) кровавые конфликты[17]. Среди эскадронцев-татар усиливаются русо- и особенно греко-фобские настроения и действия, а среди матросов ЧФ, обывательских слоёв населения, греческой диаспоры — антитатарские.

Очевидец и невольный участник ялтинских событий, едва не угодивший под расстрел, П.Н. Врангель вспоминал о тогдашнем состоянии матросов: кто-то, ворвавшись в дом, успокаивает барона: «…Мы никого не трогаем, кроме тех, кто воюет с нами». «Мы только с татарами воюем», — говорит другой, «Матушка Екатерина ещё Крым к России присоединила, а они теперь отлагаются…». Мемуарист комментирует: «Как часто впоследствии вспоминал я эти слова, столь знаменательные в устах представителя „сознательного“ сторонника красного интернационала»[18].

Согласно имеющимся у нас свидетельствам, большевиков поддерживала часть греческого населения — молодёжь, в основном из района Балаклавы и Южного берега, среди которого было немало рыбаков, лодочников, ремесленников, чернорабочих — «листригонов», воспетых А.И. Куприным. Большевистская риторика удачно наложилась на эту местную социально-этническую и социально-конфессиональную (греки — православные, татары — мусульмане) почву. К тому же в национальных устремлениях крымских татар, за которыми вырисовывалась Турция с её массовыми гонениями на христиан, греческое население Крыма видело угрозу своему положению, имуществу и жизни.

Один из свидетелей ялтинской трагедии, татарин из Дерекоя, позже показывал на следствии: среди матросов и красногвардейцев, участвовавших в погромах, были «ялтинские, балаклавские „босяки“, аутские, балаклавские греки, были и жители Дерекоя — русские»[19]. А привлечённый к следствию грек П.К. Харламбо из Ялты объяснял беспорядки побуждениями, «проистекавшими из племенной вражды греков к татарам»[20].

Не напрасными ли были обвинения греков в большевизме? Или «эти обвинения лишь отражение старой национальной вражды между татарами и греками, возникшей на экономической почве (курсив наш. — Авт.)? — задавался вопросом В.А. Оболенский. — Во всяком случае, пролитая татарская кровь (в январе 1918 года, во время обстрела Южного берега и высадки десантов с кораблей ЧФ. — Авт.) требовала отмщения и через несколько дней настало время мести, мести национальной, самой страшной и бессмысленно жестокой»[21].

Кровавые события разворачиваются в Феодосии. Здесь шла своя жизнь. Все флаги в гости: «русские солдаты из Анатолии, армянские ударники с Кавказа, румынские большевики из Констанцы, остатки сербского легиона из Одессы. Не Феодосия, а Карфаген времён мятежа наёмников…» (поэт М.А. Волошин, 1 марта (16 февраля))[22]. Город служил перевалочным пунктом для десятков тысяч солдат, возвращавшихся на родину с кавказского русско-турецкого фронта и не признававших никакой власти. «Кавказцы» распродавали на местном базаре всё, что имели, в том числе и турчанок. Турчанки шли от 200 до 2000 рублей и вовсю раскупались татарами[23]. «В Феодосии солдаты расположились, как у себя дома, заняв роскошные дачи на берегу. Я помню, как из дивной дачи Стамболи выносили изящную мебель красного дерева, тут же ломали и жгли на кострах, где варили себе еду в котелках. Они проходили, как саранча, всё покупая и всё продавая, шумно, пьяно и весело, но благодаря им — вооружённым до зубов и с артиллерией, в Феодосии было, если и не спокойно, то всё же — терпимо»[24].

Солдатам местного гарнизона было предложено сдать оружие и разойтись по домам. Против демобилизации они не возражали, но сдавать оружие не хотели. Более того, 2(15) января после соответствующего митинга солдаты штурмом взяли военные склады и захватили хранящееся там оружие. Эскадронцы пытались противодействовать. Свидетель событий, литератор из круга И.А. Бунина, писал в эмиграции: «…Солнечным январским утром… в городе поднялась стрельба и суматоха. Всезнайка Юрка пробежал по Итальянской улице, но уже без пачки газет… и закричал, что большевики подняли восстание, режут татар, и что бой сейчас идёт около казарм, где забаррикадировался Конный Батальон. Часа через два всё было кончено: в городе воцарилась советская власть. Часть татар прорвалась и с боем ушла в горы, другие остались лежать на казарменном плацу, там, где застала их смерть»[25].

М.А. Волошин в письме к А.М. Пешковскому 12(25) января писал: «…Кругом идёт война между татарами и русскими. (…) Всё происходящее. кажется очень плодотворным в смысле исторического опыта»[26].

Крымский штаб, однако, послал в Феодосию из Джанкоя новые части эскадронцев. Тогда созданный 3(16) января Феодосийский ревком обратился за помощью в Севастополь. На феодосийский рейд прибыл эсминец «Фидониси». Матросским десантом командовал анархист А.В. Мокроусов. Было расстреляно несколько десятков офицеров, и эскадронцы, убоявшись матросов, отступили, не начиная сражения, к Старому Крыму. Отряд моряков и солдат двинулся на север, «освобождать» Джанкой, по пути организуя сельские ревкомы.

12−13(25−26) января красные войска взяли Бахчисарай и неумолимо двигались к Симферополю. Крымский штаб рассчитывал на столицу губернии, как на крепкий тыл. Неожиданно для «курултаевцев» восстали симферопольские рабочие, основательно вооружённые и готовые к борьбе. 12(25) января на улицах Симферополя начались перестрелки. «Курултаевцы» стали разбегаться. По словам А.С. Айвазова, в национальном парламенте осталось не более 20 его членов. В ночь на 12 (25) января к Айвазову явились Ж.А. Миллер и И.К. Фирдевс и предложили ему, как члену президиума парламента, «заключить мир и оповестить об этом крымское население, чтобы оно везде прекратило военные действия». В ответ тот заявил: «Война не была объявлена парламентом и не была одобрена им. Парламент, безусловно, высказался бы против войны, но он не смог собраться вовремя».

После кратких переговоров Миллер и Айвазов составили на русском и татарском языках воззвание к противоборствующим с призывом прекратить враждебные действия друг против друга. Воззвание было размножено в десятках тысяч экземпляров и распространялось по всему Крыму. Во время переговоров и составления воззвания присутствовал и член парламента Сулейман Идрисов, назначенный переговорщиками временным комиссаром по охране имущества Штаба крымских войск и в казармах. На этом переговоры и закончились[27].

14(27) января в Симферополе расположились черноморские моряки. В тот же день на улицах города можно было ознакомиться с содержанием расклеенной листовки-воззвания Ревкома: «Товарищи! Не должно быть места национальной вражде. Татарский рабочий, крестьянин и солдат — такие же наши родные братья, как русский, еврей, немец и проч. Мы боремся против господства помещиков и капиталистов всех национальностей в союзе с трудящимися всех национальностей»[28].

«С этого момента в Крыму воцарился большевизм в самой жестокой, разбойничье-кровожадной форме, основанной на диком произволе местных властей, не поставленных хотя бы и большевистским, но всё же — правительством, а выдвинутых толпой, как наиболее жестоких, безжалостных и наглых людей.

Во всех городах лилась кровь свирепствовали банды матросов, шёл повальный грабёж, словом, создалась та совершенно кошмарная обстановка потока и разграбления, когда обыватель стал объектом перманентного грабежа"[29].

Итак, к концу января 1918 года большевики вместе с их союзниками устанавливают свою власть в Крыму. Национальные проблемы, по большому счёту, их не интересуют. Так, на Таврическом губернском съезде советов, земельных и революционных комитетов 7−10 марта 1918 года национальный вопрос, несмотря на присутствие десятков делегатов от крымских татар, вообще не был включён в повестку дня. Это вызвало сильное разочарование татар. А председатель съезда Н.И. Пахомов даже заявил, что «национальным вопросам места быть не может»[30].

Одной из особенностей январских событий в Крыму стала, по словам советского исследователя и «еретического» большевика В.А. Елагина, «уродливая большевистско-татарская борьба»[31], на время посеявшая отчуждение между советами (в какой-то степени, русским населением Крыма) и татарами. «…Советская власть в Крыму с момента возникновения её до момента гибели под натиском немцев, оставалась р у с с к о й, говорила на ч у ж д о м д л я т, а т, а р я з ы к е. Крымские большевики в 1918 году не смогли разрешить национального вопроса»[32].

После победы красных над эскадронцами прокатилась волна арестов офицеров и всех, подозреваемых в сотрудничестве с Крымским штабом. По заявлениям братьев Тургаевых «о реакционном поведении» были арестованы члены Севастопольского мусульманского комитета Ш. А. Девятов, Умеров и военный мулла И.З. Замалетдинов, но следствие доказало их невиновность, и 22 марта дело было прекращено.[33].

Погиб выданный неким татарином за 50 рублей бывший начальник Штаба крымских войск полковник В.В. Макухин, который скрывался под чужим именем и жил в Карасубазаре (Белогорске), «где ему, как талантливому оратору, удалось избавить город от многих опасных эксцессов со стороны большевиков»[34].

Очередная волна террора обрушилась на Крым 22−24 февраля. Среди сотен погибших людей разных национальностей оказался и Таврический муфтий. Ч. Челебиева взяли у себя дома в Симферополе 14(27) января и отправили в Севастополь для казни.

О последних часах жизни Челебиева и других схваченных сохранились свидетельства укрывавшегося под псевдонимом упомянутого заключённого той же севастопольской тюрьмы, который нашёл в себе силы, будучи самым буквальным образом на краю смерти, по крупицам собирать информацию о том, что здесь происходило:

«В начале января, после «похода» на татар, после подавления татарской «контрреволюции», после «блестящих баталий» советского воинства, после разграбления крымских городов и сёл, в тюрьму был заключён муфтий Челебиев. Сначала его посадили в общую камеру № 5, но на другой день по распоряжению советских владык его перевели в одиночную камеру № 26 как опасного контрреволюционера. (…)

В два часа ночи ворвалась в тюрьму первая банда матросов, предъявивших комиссару тюрьмы требование о выдаче, согласно списку, для расстрела пяти заключённых. Комиссар по телефону запросил совет, как ему быть, выдавать или нет.

Из совета ответили: выдавать, кого потребуют матросы. В предъявленном списке значились: муфтий Ч. Челебиев, контр-адмирал М.Л. Львов, капитан I ранга Ф.Ф. Карказ (лейтенант в 1906-м, участник суда над лейтенантом - Авт.), капитан II ранга И.Г. Цвингман и бывший старший городовой севастопольской полиции Л. Синица. Им связали руки… Вязали матросы и рабочий плотничной мастерской севастопольского порта Р.

Их повели… Никто из обречённых не просил пощады у своих палачей… Дорóгой до места убийства, в Карантинной балке, как передавал потом рабочий Р., убийцы истязали своих жертв: больного старика Карказа били прикладами и кулаками, Синицу кололи штыками и били прикладами и глумились над всеми.

Их расстреляли в упор и уже мёртвых били прикладами и камнями по головам. С убитых сняли верхнее платье, ботинки, кольца, кошельки…"[35].

7−10 марта 1918 года в Симферополе на I Учредительном съезде Советов, ревкомов и земельных комитетов Таврической губернии был создан Таврический Центральный исполнительный комитет, который объявил своими об учреждении Таврической Социалистической Советской Республики в составе РСФСР. На съезде также был сформирован Совет народных комиссаров, в который вошли 8 большевиков и 4 левых эсера. Руководителем СНК был избран А. И. Слуцкий. Председателем ЦИК стал Жан Миллер. Хотя его членами были два крымских татарина — И.К. Фирдевс (нарком иностранных дел и по делам национальностей), и его помощник И.С. Идрисов, СНК практически не занимался решением национальных проблем, в том числе и обострившегося крымскотатарского вопроса. Правда, наркомат включал комиссариат по крымско-мусульманским делам, но он лишь приступил к созданию подобных комиссариатов в городах, уездах и волостях, оказывал финансовую поддержку крымскотатарским учебным заведениям, пытался начать формирование интернациональных отрядов Красной Армии. Наркомат предлагал переводить на татарский язык важнейшие декреты и приказы.[36]. В отношении других национальностей, проживающих на полуострове, каких-либо мер вообще не принималось[37]. Фирдевс констатировал: «Работа среди национальных меньшинств почти отсутствовала. Большевиков из национальных меньшинств было крайне мало: чуть ли во всём Крыму было всего в организации один татарин…», т. е. сам Фирдевс[38].

Бессудные расправы сторонниками новой власти, хотя и не в массовом количестве, как ранее, продолжались. Зачастую они сопровождались ограблением жертв. Так, в Ялте без какого-либо разбирательства были схвачены два торговца из крымских татар — Осман и Мустафа Велиевы. Их увезли на автомобилях в Ливадию и там, на шоссе, обобрали и убили. «Ограбленные были брошены в виноградники. У Османа Велиева оказалось несколько штыковых ран, и была вырезана грудь, а у брата его Мустафы голова была раздроблена ударами приклада. Один из убийц, красноармеец Меркулов, на вопрос сестры убитых, где увезённые братья, ответил: «Мы их убили, как собак»[39].

Понятно, что подобные акты не могли улучшить отношения крымскотатарского населения к Советской власти. Конфликт между ними обострялся. Не было забыто январское кровопролитие. Вызывали отторжение огульная национализация, трансформация имений в совхозы, коммуны, артели, несмотря на желание крестьян разделить эту землю между собой, продовольственная диктатура, насильственные мобилизации и пр.

После ликвидации советской власти в апреле 1918 года пришедшее на время первое Крымское краевое правительство М.А. Сулькевича (Сулейман-паши), «в виду обострения отношений между представителями различных национальностей, населяющих Южный берег Крыма»[40], предприняло расследование происходившего в Крыму в первые месяцы 1918 года. Параллельно работала следственная комиссия Курултая. Позже эти события изучала также «Особая следственная комиссия по расследованию злодеяний большевиков» при Главнокомандующем вооружёнными силами на Юге России (1919), вскрытыми фактами и заключениями которой широко пользовался при написании мемуаров А.И. Деникин.

Поручик М. Хайретдинов после падения ССР Тавриды показывал следственной комиссии Курултая: «Большевики также хорошо знали, что их декреты не имели для татар особенного значения и не проводятся в жизнь. Кроме того, несмотря на упорные требования военных комиссаров, ни один татарин не записался в Красную армию и при мобилизации специалистов ни один татарин не пошёл служить. Все эти обстоятельства давали большевикам чувствовать, что татары относятся к ним не только не сочувственно, но даже враждебно»[41].

Ему вторит П.Н. Врангель: «Хотя в ближайшей татарской деревушке Кореизе был также введён советский строй и имелся свой совдеп, но татарское население, глубоко враждебное коммунизму, приняв внешние формы новой власти, по существу осталось прежним»[42].

Межнациональные отношения на полуострове оставались сложными. Стычки продолжали сотрясать различные уголки Крыма. Вновь прокатились греческие и татарские погромы.

18−19 апреля началось германское вторжение в Крым. Никакого серьёзного сопротивления на Перекопе встречено не было. Параллельно, стараясь опередить немцев, вела наступление Крымская группа войск Украинской народной республики под общим командованием подполковника Петра Болбочана.

Стоило германским и украинским частям подойти к Перекопу, а советской власти — перейти к защите, как на побережье от Судака до Ялты и в горном Крыму, где подавляющую часть населения составляли крымские татары, стычки стали перерастать в вооружённые выступления. В двадцатых числах апреля разгорается крымскотатарское восстание, которое сами участники назвали «народной войной»[43].

Немцы были прекрасно осведомлены о деталях происходящего. Оригинальную версию выдвигает В.А. Оболенский. «Ведь если немцы действительно в Симферополе, — рассуждал он, — то завтра или послезавтра они будут на Южном берегу и займут вообще весь Крым без сопротивления. Зачем же при таких условиях татарам было устраивать восстание, которое до прихода немцев могло стоить немало крови? Впоследствии, познакомившись с политикой немцев в Крыму, я понял, что это восстание было делом рук немецкого штаба. Немцам, стремившимся создать из Крыма самостоятельное мусульманское государство (так ли? — Авт.), которое находилось бы в сфере их влияния, нужно было, чтобы татарское население проявило активность и якобы само освободило себя от „русского“, т. е. большевистского ига. Из победоносного восстания, естественно, возникло бы татарское национальное правительство и немцы делали бы вид, что лишь поддерживают власть, выдвинутую самим народом»[44].

Так или иначе, восстание набирало силу. Центром его являлась Алушта, «где организовавшийся в ночь на 22 апреля мусульманский комитет фактически взял всю власть в свои руки»[45]. Председателем этого комитета избран М. Хайретдинов. Здесь же был организован штаб повстанцев во главе С.М. Муфти-заде. Восставшие утвердились в деревнях Кучук-Узень (ныне Малореченское), Шуме (Верхняя и Нижняя Кутузовка), Демерджи (Лучистое), Корбеке (Изобильное), Биюк-Ламбате (Малый Маяк) — все нынешнего Алуштинского горсовета. Вместе с проникшими на побережье украинскими военными они двинулись в сторону Ялты, занимая расположенные здесь населённые пункты (вплоть до Никиты и Массандры).

Показателен эпизод, имевший место в деревне Кизилташ (ныне Краснокаменка Ялтинского горсовета). После падения власти большевиков его расследовал исполняющий обязанности судебного следователя И.А. Бунин. Числа 21−22 апреля в деревню прибыло «два автомобиля с вооружёнными офицерами, украинцами и татарами. Обратившись к собравшемуся народу они объявили о занятии Симферополя германцами и убеждали организовать отряды и наступать на Гурзуф и Ялту с целью свержения власти большевиков[46]. На следующий день к Гурзуфу через Кизилташ проследовал украинско-татарский отряд численностью до 140 человек.

Повстанцы также контролировали деревни Коуш (Шелковичное, ныне не существует), Улу-Салу (Синапное), Шуру (Кудрино) нынешнего Бахчисарайского района. Антибольшевистские выступления произошли в Феодосии, Судаке, Старом Крыму и Карасубазаре (Белогорске). В трёх последних городах повстанцам удалось захватить власть. Председатель Судакского ревкома Суворов был арестован и зверски замучен[47]. Движение охватило значительную территорию Горного Крыма и южного побережья.

Татары обрушили гнев не только на большевиков, но и на христианское население, с которым они отождествляли советскую власть.

Уроженка Ялты Варвара Андреевна Кизилова, 1905 года рождения, рассказывала автору данной работы, что столкновения с татарами происходили и на окраинах Ялты. Один из её родственников, бежавший в город из Гурзуфа, где началась резня христиан, был схвачен и убит татарами только за то, что выстроенная им пристройка к дому закрывала вид на мечеть[48].

Имеются сведения о насилиях, чинимых вооружёнными татарами над христианами в д. Скеля (с. Родниковое Севастопольского горсовета)[49].

Повстанцы как будто были неплохо организованы. По свидетельству Дж. Сейдамета, «вступив в Крым, немцы застали здесь не только татарские военные силы, которые почти всюду шли в авангарде немецкой армии против большевиков, но и татарские организации даже в маленьких деревушках, где их приветствовали национальными флагами»[50].

Тем не менее, в Варнутке (с. Гончарное Севастопольского горсовета) христианское население, предупреждённое местными татарами, объединившись, сумело дать отпор прибывшему небольшому татарскому отряду[51].

После прорыва германскими и украинскими частями Перекопских позиций руководство советской Тавриды думало только о бегстве из Крыма. 20 апреля началась суматошная эвакуация Симферополя. Части руководства, бежавшей на восток удалось спастись. Часть же направилась на юг с надеждой перебраться в Новороссийск. Оказавшись в Ялте, они созвонилась с Алуштой, и им сообщили, что в городе якобы «тихо и спокойно». Направившиеся на автомобилях в сторону Феодосии члены руководства республики А.И. Слуцкий, Я.Ю. Тарвацкий, С.П. Новосельский, А.И. Коляденко, И. Финогенов, И.Н. Семёнов, С.С. Акимочкин и два члена Севастопольского совета А.А. Бейм и Баранов были схвачены 21 апреля у Биюк-Ламбата повстанцами и отправлены в Алушту. 22 и 23 апреля во время допросов арестованные подвергались пыткам и издевательствам, после чего, 24 апреля, их расстреляли в балке близ Алушты. В живых остались тяжелораненые Акимочкин и Семёнов[52].

Полностью сожжена греческая деревня «Актузой» (так в источнике), её население, включая детей, вырезано. Это стало сигналом, «по которому началась резня греков, русских, армян и в других деревнях на территории восстания»[53]. «В деревнях Кучук-Узень, Алушта, Корбек, Б.-Ламбат, Коуш, Улу-Сала и многих других расстреливают и истязают десятки трудящихся русских, греков и т. д. В эти дни в алуштинской больнице была собрана целая коллекция отрезанных ушей, грудей, пальцев и пр.»[54]. Заместитель председателя Таврического ЦИК И.Н. Семёнов, чудом избежавший смерти во время расстрела, позже писал: «Ночью с 23 на 24 апреля русские, жившие в окрестностях Алушты, подверглись нападению со стороны татар; было вырезано несколько семейств, всего около 70 человек. Русские жители, пережившие ужасную ночь, к следующей ночи стали собираться группами и вооружаться, чтобы защититься в случае повторного нападения»[55].

Однако севастопольские матросы ещё пытаются сопротивляться. Вокруг Ялты они создают кольцо обороны. Наступающих повстанцев остановили пулемёты у Массандры. Свою роль в провале татарского наступления также сыграл и тот факт, что украинские офицеры, разгромившие в районе Алушты винный подвал, основательно нагрузились краденым вином. Затем они пытались участвовать в налёте на Ялту, завершившимся захватом денег в имении Массандра, часть из которых увезли в Симферополь[56].

В Ялту из Севастополя прибыл миноносец «Гаджибей» («Хаджибей») с десантным отрядом, который, включив в свой состав местных красногвардейцев, двинулся на Алушту. Как и в январе 1918 года, его поддержали греки. 23 апреля, в 12 километрах от Ялты, татарские повстанцы были разбиты. По словам поручика М. Хайретдинова, «наш отряд, нигде не оказавший сопротивления, отступал до самой Алушты, оставляя на произвол большевиков все татарские деревни между этими городами»[57].

Свидетельница Лидия Ломакина рассказывала упоминавшемуся следователю И.А. Бунину о событиях в Кизилташе: «…Подступив к деревне, красногвардейцы и греки поставили в разных пунктах на шоссе пулемёты и начали обстреливать деревню; одновременно с тем ими произведены были поджоги… в тот же день началась ловля татар красногвардейцами и греками и стрельба по ним; через два-три дня после того деревня была подожжена в центре… пожар распространился на всю так называемую Старо-Мечётную часть Кизильташа, в коей выгорело до 20 домов; пожаром уничтожено и всё находившееся в них имущество». Население в страхе разбегалось. Свидетель констатировал, что «небольшая шайка красногвардейцев из греков г. Гурзуфа… терроризировала жителей деревни, производя убийства и расстрелы татар, поджоги их домов, разграбление имущества и прочие насилия…» В селении расстреляли 13 жителей. Их трупы были обнаружены в могилах и общих ямах обезображенными, «у некоторых… обрезаны уши и носы, разбиты прикладами головы…»; заметно было, что их избивали камнями[58].

«В Гурзуфе было убито более 60 стариков-татар, трупы брошены незарытыми на дорогах, улицах, в виноградниках. Родственникам, решившимся разыскивать своих убитых близких, нередко приходилось прекращать поиски из-за угроз красноармейцев. Совершение погребений было опасным, не было пощады даже духовным лицам: в Гурзуфе и Никите были убиты во время погребального богослужения два муллы»[59].

Подошедший к Алуште «Гаджибей» обрушил на город артиллерийский огонь (на обратном пути его обстрелу подверглись прибрежные селения). Повстанцы окончательно потеряли боевой дух и стали разбредаться. Их штаб распался, Муфти-заде спешно покинул город. Попытки поручика Хайретдинова организовать оборону завершились провалом. 24 апреля красногвардейцы вошли в Алушту. Этот день, — пишет современник, — «является одним из печальнейших дней в истории уродливой большевистско-татарской борьбы. После обстрела Алушты артиллерийским огнём с миноносца разъярённые гибелью комиссаров (ССР Тавриды. — Авт.) матросы, сломав сопротивление восставших, ворвались в городок. Рассыпавшись в погоне за отступавшими по его узеньким улицам, они рубили без разбора всех попадавшихся им навстречу татар»[60]. Разгулялись дикие инстинкты. По словам очевидца, «когда здесь увидели те зверства, которые были проделаны националистами-татарами в ночь с 23 на 24 апреля, — все взялись за оружие, даже в санатории не осталось ни сестёр, ни сиделок»[61].

«Татарское население Алушты и окрестных деревень, побросав свои очаги, бежало в горы и скрывалось там вплоть до того момента, когда матросские отряды, прошедшие с боем почти до Симферополя, были оттянуты в Ялту, а Алушту 27 апреля занял эскадрон немецких улан», — продолжает В.А. Елагин[62].

Теперь — свидетельства алуштинских татар. Группа красногвардейцев ворвалась в дом Бекира Мемедова, где прятались несколько жителей, и потребовала выдачи якобы скрывавшихся в доме эскадронцев. «Им заявили, что никаких эскадронцев нет, после чего они сделали обыск. Один из красногвардейцев — грек, ругаясь стоя у лестницы, сказал, что вы ещё будете воевать 100 раз, но за каждого убитого грека убьём 100 татар — весь Гурзуф мы перебили и вас всех сейчас перережем». Семерых мужчин увели в неизвестном направлении, и больше их никто не видел[63].

Согласно показаниям Хафиза Шамрата следственной комиссии Курултая, «всем раненым лазаретов в количестве 600 человек было роздано оружие и, кроме того, были вооружены все рабочие города и окрестностей. Они кричали: „давай татар!“ (..) Греки вооружёнными ходили по домам и уводили татар»[64].

По словам И.К. Фирдевса, «началась форменная война между татарами и уходящей Соввластью. Наши десантные части тогда дошли до самого Мамут-Султана (с. Доброе Симферопольского района) в 12 верстах от Симферополя»[65].

Татарские погромы зафиксированы также в Никите, Дерекое (ныне часть г. Ялты), Ялте, Алупке и более мелких посёлках.

В Феодосии части красногвардейцев и матросов с помощью миноносцев «Фидониси», «Звонкий» и «Пронзительный» легко подавили татарское выступление. Отсюда два красногвардейских отряда были направлены в Судак. П. Новикову, командиру одного из них, удалось убедить восставших сложить оружие (пожалуй, единственный случай мирного разрешения ситуации во время этих кровавых событий). Однако виновные в убийстве Суворова были наказаны[66]. Большевики вновь завладели Старым Крымом и Карасубазаром. Матросы и балаклавские греки вошли в д. Скелю, расправившись с занимавшими её татарами. Из Бахчисарая на подавление повстанцев в окрестных сёлах 29 апреля также брошены красные части[67]. В отдельных районах полуострова восстание продолжалось до 30 апреля, до окончательного падения ССР Тавриды.

Особая комиссия по расследованию злодеяний большевиков, обобщив факты, собранные следственной комиссией Курултая, летом 1919 года в Екатеринодаре сделала заключение: «За два-три дня апреля месяца убито мирных жителей более 200, уничтожено имущества, точно зарегистрированного, на 2 928 000 рублей. Общий же ущерб, причинённый большевиками татарскому населению Алушты, Кизильташа, Дерекоя, Алупки, более мелких посёлков, по приблизительному подсчёту превышает 8 000 000 рублей. Тысячи жителей оказались нищими»[68]. Однако отметим, что все эти расследования носили односторонний характер, не выявив целостной картины трагедии.

Этноконфессиональный конфликт же пока не завершился. С падением ССР Тавриды и оккупацией всего полуострова германскими войсками (украинские части по настоянию германского командования были выведены из Крыма) на малочисленных христиан селений Южного берега (в основном греков) обрушился настоящий террор.

В.А. Оболенский вспоминал: «Вечером мы смотрели на зарева вспыхнувших по всему южному берегу пожаров. Татары мстили греческому населению за кровь убитых собратьев. Не мало греков было убито в тот вечер, а все их усадьбы разграблены и сожжены. Когда через два дня я уехал в Ялту, то насчитал вдоль шоссе около десятка курящихся ещё пожарищ. А по дорогам целой вереницей двигались фуры со всяким скарбом, с заплаканными женщинами и черноглазыми детьми. Коровы, привязанные сзади за рога, упирались и мычали, овцы пылили и испуганно, прижавшись друг к другу, жалобно блеяли…»[69].

Весной-летом 1918 года татаро-греческий конфликт охватил весь Южный берег. В марте следующего года, после ходатайств властям от пострадавших греков, требовавших возмещения убытков, журналисты «Крымского вестника» предприняли попытку разобраться в происшедшем. Столетиями татары и греки жили бок о бок, хотя и не без трений. Но «до сих пор Крым не знал национальной ненависти…»[70]. Однако революция, расшатав фундамент общежития, обнажила подспудные доселе ксенофобию, злобу, голый, не знающий удержу эгоизм, желание унизить ближнего, а то, при случае, и уничтожить его, безнаказанно поживиться за его счёт, благо он — иной национальности, иной веры, иного социального статуса, иной профессии. Увы, как это всё хорошо знакомо и по истории человечества, и по нынешним сводкам новостей. «И вдруг, словно по мановению волшебного жезла, всё это моментально изменилось, и на смену мирного сожительства явилась какая-то смертельная ненависть, не находящая ни примеров, ни причин»[71].

Дело дошло до «священных» призывов к истреблению греков. «…Было уничтожено и захвачено татарами много греческих имуществ и погибло несколько десятков греков, в том числе дряхлые старики и малые дети. (…) На всём побережье между Ялтой и Алуштой не осталось сейчас ни одного греческого семейства… (курсив наш. — Авт.)»[72]. «…Не уцелело ни одной табачной плантации греков, ни одного их дома — всё подверглось разрушению»[73].

Татары фактически изгоняли греков с Южного берега и части горного Крыма, их имущество нещадно грабили. Самое прискорбное: ни одна из сменявшихся на полуострове властей не озаботила себя вмешательством в конфликт, предоставив ему полную возможность сначала разгореться, потом тлеть. Семена вражды были посеяны надолго, и когда в Крыму высадились греческие войска (конец 1918-го — начало 1919 года) татары, не без оснований опасались репрессий, которые, впрочем, не последовали. В марте 1919 года поднимался вопрос о создании беспристрастной комиссии по выявлению всех обстоятельств происходящего, определению ущерба, нанесённого грекам, и его возмещению, но второе Крымское краевое правительство С.С. Крыма уклонилось от её создания.

Последствия этого этноконфессионального конфликта были ощутимы ещё в начале 1920-х годов. В докладной записке И.В. Сталину и ЦК РКП (б) «О положении в Крыму» представитель Наркомнаца РСФСР М.Х. Султан-Галиев сообщал 14 апреля 1921 г., что греки-сотрудники Особых отделов, «особенно на южном побережье Крыма, где живут выходцы из Турции» используют своё положение «в целях сведения личных счётов „национальной вражды“ с татарами и турками и, путём ложных доносов на них и симуляцией их контрреволюционности, добиваются посылки на них карательных отрядов и экспедиций»[74]

Так выглядели мрачные события тех лет, когда в условиях безвластия и безнаказанности давали знать о себе худшие инстинкты. В развязывании этого конфликта нельзя обвинять какую-либо национальность или конфессию. Он вспыхнул в период Гражданской войны, многие эпизоды которой изобилуют сценами кошмаров и ужасов.

---