Драматурги во власти

В юности я читал одну философскую пьесу. Суть ее в следующем (в деталях могу ошибиться, виною время). В почтенном семействе, окруженный любовью и заботой, живет слепой мужчина почтенных лет. Он — муж и отец. Тот мрак, в который погружены его глаза, с избытком компенсируется душевным теплом и светом, которые обеспечены заботой родни. И вот однажды, когда все домочадцы были заняты делами вне дома, а глава семьи сидел один у открытого окна, то ли лекарь, то ли факир с улицы завел со слепцом разговор. Незнакомец отрекомендовался целителем всех болезней и пообещал вернуть мужчине зрение. Вскоре его глаза несчастного вновь ясно видели свет и окружающие предметы. Но чудесную новость хозяин решил на время утаить и продолжить вести себя, как слепой, чтобы сильнее удивить семейство. Каков же был его ужас, когда он, подглядывая за своими любезными родственниками, обнаружил, что вся их любовь к нему — одно притворство. Опять-таки я не помню всех деталей, но нетрудно вообразить, как именно можно смеяться над слепым. Дети были циничны, жена изменяла мужу с одним из его друзей, свои мелкие пакости творила ежедневно прислуга. Одним словом несчастный слепец жил в атмосфере «вежливого ада». Потрясение его было так велико, что вскоре, сидя у окна, он вновь увидел своего целителя и, не колеблясь, попросил того забрать назад чудесно подаренное зрение. Так, правда, которой мы так часто страстно добиваемся, способна убить человека или оказаться неподъемной.

Память, как море, сама себя чистит. Мы забываем огромные объемы информации, и этим сохраняем психическое здоровье. Вот и моя память упустила множество деталей и сохранила только фабулу. Но фабула эта, на мой взгляд, гениальна. Только человек, переживший ряд тяжелых жизненных разочарований, но не утративший ни ума, ни чуткости сердца, может писать такие пьесы. Память удержала и имя автора. Это — Жорж Клемансо, видный французский политик 20-го века, бывший и военным министром и даже возглавлявший в одно время кабинет.

Успешный политик и одновременно — драматург. Возможно ли это? В нашей истории во времена, предшествующие катастрофам, люди, типа Савенкова нередко совмещают писание стихов с террористическими актами. Потом, когда катастрофа вполне совершится, бывшие интеллектуалы, вроде Луначарского, получают портфели министров образования. Люди, типа Горького мечутся между Сорренто и Горками, то благословляя Буревестника, то приходя в ужас от того, что они благословили. Но Горький никогда не был во власти. Наша местная традиция ставит писателей на довольствие, рекрутирует их и использует, «к штыку приравнивая перо», но в саму власть, не пускает и не посвящает. На Западе иначе. Известный недавний пример — Вацлав Гавел, и драматург, и политик, успешно возглавивший Чехословакию после распада Советского блока и перед распадом самой Чехословакии.

Безусловно, всем писателям в политике делать нечего, да и большинство из них слово «политика» произносят с содроганием. Но и полная автономизация политики от интеллектуальной жизни, полное отсутствие интеллектуалов во власти тоже подобно диагнозу.

Когда мы в очередной раз слышим о евроинтеграции, то должны думать и о том, что дело не только в создании общей законодательной базы или в наращивании промышленных мощностей. Дело еще и в наличии некоторого интеллектуального разрыва между мирами. Разрыва, благодаря которому, в одном мире писатели могут становиться успешными премьерами (именно успешными, а не бесполезными мастерами красивой фразы), а в другом — мало кто понимает, зачем вообще что-то читать.

Вот еще один пример в развитие темы.

Есть в Париже центр современного искусства, именуемый Центр Помпиду. Свое имя центр получил от имени основателя — премьер-министра Пятой республики, а затем, вслед за де Голлем, и президента ее. Главной любовью Помпиду (тоже — Жорж, как и Клемансо) всю жизнь была не политика и власть, а французская поэзия! Он был ярким литературоведом и сам о себе однажды сказал: «Обычно считается, что я занимаюсь политикой. Но, кроме того, я испытываю не только что вкус, но настоящую страсть к поэзии. И я задался следующим вопросом: не два ли человека живут во мне, как сказано в одном из псалмов? Один стремится к Богу, то есть к поэзии, а другой подвержен дьявольскому искушению, то есть политической деятельности? Или же можно утверждать, что поэзию и политику можно примирить?»

Пока читаем цитату, позволим пожужжать над ухом одному любопытному вопросу, а именно: можем ли мы представить у нас политиков наивысшего ранга, рассуждающих на подобные темы? Ответ, скорее всего, будет не в пользу евроинтеграции. Но послушаем, что говорит дальше Помпиду о пресловутой несовместимости политики и любви к поэзии.

«Я прихожу к убеждению, что сходства между тем и другим поражают, и что разница заключается только в темпераменте. Поэты и политики должны глубоко интуитивно знать человека, его чувства и стремления. Но, в то время как поэты излагают их с большим или меньшим талантом, политики стремятся их удовлетворить с большей или меньшей удачей. И поэтов, и политиков должно вести некоторое представление о смысле жизни и, не побоюсь этого слова, жажда идеала»

Вот как. В то время как мы привыкаем рифмовать политику с беспринципностью и полным вытеснением идеалов выгодой, другие люди, не по слуху знакомые с политикой, утверждают, что политике, как и поэзии присуща жажда идеала.

В то время, когда пишутся эти строки, информагентства бесстрастно сообщают о разгоне демонстрации на Елисейских полях в Париже. Демонстранты — сторонники традиционного брака и противники, соответственно, усыновления детей семьями геев, равно как и противники пропаганды гомосексуализма в целом. Полиция их разгоняет газом и дубинками. Так закатывается солнце разума над Европой. Подозреваю, что у многих возникнет соблазн сказать: «И что? Помогли им политики-интелелктуалы? Не смердит ли на весь мир смертными грехами хваленая западная ученость и утонченность?» Вопрос законный и выпад серьезный. Но если мы совершим бегство в сторону подчеркнутой простоты, граничащей с добровольным невежеством, то вряд ли это нас от грехов защитит. Поэтому я продолжаю тему.

В 1961 году в авиакатастрофе погиб Генеральный Секретарь ООН, швед по национальности Даг Ха? ммаршельд. По образованию филолог, этот политик мирового уровня был по совместительству эссеистом и поэтом, да к тому же очень религиозным человеком. И я вновь уперто подчеркиваю, что если жадность, хитрость и ограниченность кажутся у нас обывателю привычными характеристиками власть предержащих, то не везде это так и не обязательно это так. Швед Хаммаршельд тому подтверждение. Через два года после его гибели, свет увидели дневники генсека ООН под названием «Путевые знаки». Название взято из книги пророка Иеремии 31:21. Вот этот текст. «Поставь себе путевые знаки, поставь себе столбы, обрати сердце твое на дорогу, на путь, по которому ты шла; возвращайся, дева Израилева, возвращайся в сии города твои. Долго ли тебе скитаться, отпадшая дочь?» В дневниках перед читателем предстает обаятельный, скромный и образованный человек, чуждающийся шума и славы, любящий книгу и глубоко мыслящий о человеческой жизни. А вот еще пример, уже не европейский. Джавахарлал Неру.

Этот первый премьер-министр независимой Индии был долго преследуем колониальными властями, и более 10 лет провел в тюрьме. В тюрьме Неру мучило то, что он никак не влияет на воспитание единственной дочери (небезызвестного впоследствии политика Индиры Ганди). В итоге отец пытался, хотя бы при помощи писем, влиять на воспитание ребенка. Современники сразу «раскусили» масштаб переписки, и вскоре письма были собраны воедино. Так родилась книга-трехтомник о всемирной истории, а точнее — «Письма к дочери, содержащие свободное изложение истории для юношества».

Неру учился в метрополии, то есть в Англии. На учебе брюк даром не протирал, и был способен к такому цельному и всеохватному историческому мышлению, что уже один лишь перечень писем-глав с названием тем дает понять — перед нами творение человека с умом обширным и цельным, каким и должен быть ум государственного мужа.

Как хороший продавец знает все товары в своей лавке, знает их предназначение и способен их рекомендовать покупателю, так Неру свободно рассказывает о греческих городах-государствах, о противостоянии Рима и Карфагена, о распространении ислама от Испании до Монголии, об открытии морских путей, и многом другом по порядку. Он не6 в библиотеке сидит, и выписок не делает. Все чем пользуется автор — память. При этом мышление Неру не европоцентрично. Это европеец может подробно изучать историю своего континента, совершенно не беспокоясь о знакомстве с историей Индокитая или Японии. Неру свободно рассуждает о китайских династиях, о цивилизациях Латинской Америки до пришествия испанцев. Обширны его знания и об историческом пути родной Индии.

Варваром чувствуешь себя, знакомясь с такой литературой, рожденной в тюрьме (!). А ведь она написана не профессором, а политическим деятелем. В последнем письме отец говорит дочери: «Это не история, это лишь мимолётные зарисовки нашего долгого прошлого. Если история тебя интересует, если обаяние истории немного коснулось тебя, ты сама найдёшь путь ко многим книгам, которые помогут тебе распутать нити прошлых эпох».

Древние думали, что философ на троне это спасение от всех бед. Мы должны быть далеки от этой иллюзии, потому что исторические прецеденты говорят обратное: империи сыпятся и города приходят в запустение, если правитель более философствует, чем правит. Но и отрыв правящих элит от знания для народной жизни убийствен. Все-таки у Александра Македонского учителем был Аристотель, а Наполеон в походах читал не свежую прессу, а Гомера в оригинале.

Если в кабинете начальника долго не гаснет свет, то важно, почему он не гаснет. Засиделся ли шеф с секретаршей, или может он читает? И если он читает, то важно, что именно он читает. От того, какой ответ прозвучит на этот вопрос, ой, как много зависит в нашей с вами жизни.