«Я ХОЧУ СИЛЬНОГО ПРАВОСЛАВИЯ»

Сорок третий принес не только рост авторитета СССР у мировой общественности и укрепление его отношений с союзниками (уже 4 февраля 1943 года, сразу же «вслед за концом 6-й немецкой армии — Иден направил британскому послу в Москве важные инструкции. Они сводились к тому, что пришло время относиться к Советскому Союзу как к партнеру того же ранга, что и Соединенные Штаты, и, само собой, разумеется, обсуждать с ним планы») [1]. 1943-й год поставил и новые грандиозные задачи послевоенного переустройства Европы, лидером которого должен был стать СССР.
И, как уже отмечалось, Русской Православной Церкви государственная власть отводила роль консолидирующего центра православных народов Европы, церковного рупора и проводника государственных идей.
В Москве отчетливо понимали сложность поставленной задачи, объективно оценивая роль основного противника — могущественного Ватикана, политика которого в военные годы имела свою непростую динамику. Перед Второй мировой войной и в ее начале она строилась иначе, чем впоследствии.
…Весной 1939 года Папой Римским стал государственный секретарь Ватикана Эудженио Пачелли, он вошел в историю как Папа Пий XII. Главу Ватикана интересовали все политические переплетения предвоенной Европы. При этом он возлагал большие надежды на Муссолини и считал, что глава итальянского фашизма так же, как и он, не заинтересован в крупном конфликте, чреватом катастрофой для западноевропейского мира.
В первые же дни своего понтификата Пий XII письменно заверил Гитлера, что сделает все, дабы установить взаимосогласие между Церковью и государством для блага обеих сторон. А в Германии в это время планомерно осуществлялась политика подчинения церкви нацистскому государству, лишения ее организационной самостоятельности.
Прекратили свое существование все светские католические организации и почти все частные католические школы. 1 марта 1939 года правительственным указом ограничивалась деятельность католических издательств… 10 июля Ватикан передал в Берлин обширное послание, в котором перечислялись гонения на Католическую Церковь в Германии и выражалось возмущение Ватикана.[2]
Глава Католической Церкви внимательно следил и за опасным конфликтом между Германией и Польшей — пока что на дипломатическом уровне. Папа советовал польскому правительству соблюдать осторожность и не делать заявлений, последствия которых могут оказаться непредсказуемыми. В конце августа 1939 года Ватикан рекомендовал Польше пойти на уступки в вопросе о немецких национальных меньшинствах, проживающих на польских территориях, и — как последнее средство, предупреждающее вооруженный конфликт — предлагал полякам согласиться с территориальными претензиями Германии. Это положение Ватикана было передано в МИД Польши 31 августа. Получение ответа Ватиканом совпало с началом Второй мировой войны".[3]
Первая программная энциклика Пия XII, касающаяся вопросов войны и мира «Summi pontificatus», была опубликована 27 октября 1939 года. В ней, как и позже в рождественском послании 1939-го, однако, отсутствовали решительные обвинения в адрес Германии. Это вызвало недовольство у многих католиков, ожидавших от Папы большей категоричности.
Но нацистская Германия рассматривала энциклику как открытое проявление враждебности.
Не только польский раздел, но и тон всего документа вызвали недовольство фашистских лидеров.
«Радио Ватикана» комментировало энциклику в течение осени и зимы 1939 года и начала весны 1940-го. Комментарии в основном сводились к следующему: Церковь не может молчать, когда нарушаются права человека, именно она должна напоминать людям основные принципы веры и морали.
При этом Ватикан не выступал против военных преступлений, совершаемых немцами на польской земле. Очень красноречивы в этой связи слова кардинала Гардини, которого в августе 1939 года французский посол решительно просил подать голос в защиту поляков: «Мы не должны забывать, что в Германии живут четыре миллиона католиков. Какая участь постигнет их после подобной акции Ватикана…».[4]
А положение Католической Церкви в Польше тем временем продолжало ухудшаться. Во время визита Риббентропа в Ватикан 11 марта 1940 года кардинал Мальоне обратился к нему с просьбой допустить в Польшу дипломатического представителя, но получил резкий отказ. Не раз безуспешно пытался попасть в Польшу и папский нунций в Берлине Орсениго, чтобы добыть достоверные сведения о том, что там происходит. По данным, которые Орсениго все-таки удалось получить, только в течение лета-осени 1940 года в Польше было арестовано по обвинению в политической деятельности свыше 200 священников.[5]
Позиция Ватикана в 1939—1940 годы очевидно противоречива. С одной стороны — традиционный пацифизм, нежелание сказать лидерам германского нацизма правду в лицо, с другой — попытка моральной помощи Католической Польше, положение которой, по мнению «Радио Ватикана», является «состоянием террора, одичания, и мы бы даже сказали, варварства… Голод и болезни являются следствием этого… У поляков создается впечатление, что их просто хотят уничтожить как нацию. Что касается религиозных условий, из получаемых нами донесений явствует, что немцы используют те же, а может быть, и худшие методы, что и Советский Союз."[6]
Такая двойственность определила политику Ватикана — во всяком случае внешние ее проявления — вплоть до перелома во Второй мировой войне.
Однако нельзя сказать, что поражение 6-й немецкой армии на Волге застигло Ватикан врасплох. И приоритеты в политике оставались те же: враждебность к СССР как оплоту коммунизма и надежды на унию с Православной Церковью.
С 1943 года возрастает дипломатическая активность Ватикана: он стремится стать посредником между странами „оси“ и западными союзниками. Речь шла о труднейшей задаче — вывести Италию из войны. Тем не менее, Папа резко отозвался о совместном заявлении Рузвельта и Черчилля, сделанном в Касабланке 20 января 1943 года — оба лидера требовали безоговорочной капитуляции держав „оси“.[7]
Издатель „Католик геральд“ граф М. де Бедуаиер пытался объяснить позицию Пия XII, оправдывая ее тем, что Папа, прежде всего, боится усиления позиции СССР в послевоенной Европе в случае, если державы „оси“ будут унижены: он хочет спасти Европу от коммунистической анархии путем реставрации того положения, которое было до войны.[8]
В русле этой ватиканской стратегии вел сепаратные переговоры в Швейцарии с А. Даллесом князь М. Гогенлоэ: речь шла и о сохранении немецкого государства как фактора европейского порядка, но обсуждалась и ватиканская идея конфедерации Придунайских стран. Даллес говорил также о расширении Польши на восток, о сохранении Румынии и сильной Венгрии, которые должны сыграть роль санитарного кордона против большевизма.
В политическом русле Пия XII действовал не только посланец США. С февраля 1943 года архиепископ Нью-Йорский Спеллман, близкий друг Папы, начал свою поездку по Европе с Пиренейского полуострова, где был принят Салазаром и Франко. В марте он уже докладывал Пию XII первые результаты. Впереди его ждал Лондон.
Рузвельт, не разделявший страхов Папы перед СССР, принужден был считаться с критическим отношением главы всех католиков к Касабланскому решению.
Ватикан испытывал сильный страх за будущее Италии, боясь ее „коммунизации“ после крушения фашизма, и стремился укрепить свои позиции в стране. „Католизация“ итальянского фашизма, однако, тревожила германскую службу безопасности. 1 марта 1943 года был принят весьма настораживающий сигнал: Муссолини пожертвовал 100 000 лир на предусмотренное к празднованию четырехсотлетия Триентского собора строительство в Триенте новой церкви Христа Вседержителя. Немецкое командование беспокоило также стремление итальянской армии вести свою церковную политику — содействовать католическому миссионерству (однако немецкое командование допускало миссионеров только к военнопленным).[9]
Много сил католизации итальянского фашизма отдавал кардинал Шустер в Милане. По мнению кардинала, возрождение Европы должно было исходить из Италии, история которой зиждется на католицизме.
Вряд ли эти воззрения устраивали фюрера. Но в одном Гитлер был един с Папой: победа большевизма над Германской империей означала крах Европы. Об этом Гитлер заявлял в июне 1943 года.
Пий XII видел в будущей Европе сильную Германию, но, по возможности, не нацистскую, и протянувшуюся как можно дальше на восток Польшу. Поэтому весной 1943 года Папа приветствовал разрыв между польским эмигрантским правительством в Лондоне и правительством СССР. А 2 июня в своей речи в консистории он уже призывает Католическую Церковь молиться за Польшу, за великую Польшу как оплот в борьбе против Советского Союза.
Но положение Католической Церкви в оккупированной Польше это не улучшило. Напрасны были и старания нунция Орсениго: в Берлине ему указали на то, что его полномочия не распространяются на области, не входившие в состав Германии до 1934 года.
Лето 1943 года принесло Папе новые волнения. После свержения Муссолини 25 июля 1943 года Ватикан поддержал попытки правительства Бадальо наладить связи с западными союзниками в Лиссабоне. 3 сентября 1943 года был подписан акт о капитуляции, а через несколько дней в Южной Италии высадились союзники.
В Риме, под руководством Евреинова — епископа Римско-католической церкви из Руссикума — была создана папская организация помощи находящемуся в бедственном положении населению стран „оси“. (Руссикум — Русская духовная академия в Риме с информационным органом „Заметки“).
Пий XII спешил склонить союзников к мягким условиям мира для Германии. В сентябре 1943 года в Лондон прибыл финансовый советник Ватикана Фюмини. Официальный повод визита (разрешение финансовых трудностей) прикрывал главную цель — поиск возможности заключения сепаратного мира.
С такой же миссией был послан Папой к Рузвельту Э. Галеоцци, представитель влиятельного и богатого общества американских католиков — ордена „Рыцари Колумба“.[10]
Позицию Папы осенью 1943 года по отношению к гитлеровской Германии очень хорошо охарактеризовал посол Германии при Ватикане Вейцзекер в своем донесении 28 октября 1943 года: он отмечал, что Пий XII избегает всего, что могло бы доставить неприятности гитлеровской Германии, потому как немецкий католицизм, невзирая на все трудности, предан этой стране, которая, по мнению Папы, является самым надежным „бастионом“ против коммунизма.[11]
За действиями Ватикана внимательно следила Москва. Не только наблюдала, но и выстраивала ответные планы.
Создание системы православного единства Автокефальных Церквей стран Восточной Европы под эгидой Московской Патриархии должено было стать отправным пунктом и одновременно ударом по римско-католической идее создания конфедерации Придунайских стран. И возможности для этого были.
Русская Православная Церковь имела паству во многих странах. Действовали Церкви в Северной и Южной Америке, епархии в Бельгии, русские духовные миссии в Иерусалиме, Китае, Корее, благочиния в Австрии и Венгрии, подворья в Белграде и Софии. Все эти миссии, приходы, подворья до революции 1917 г. находились в каноническом подчинении Московской Патриархии, которую власть собиралась использовать как духовно-нравственную опору международной политики Кремля.
Создание международного православного центра с политическим уклоном проходило под личным контролем И. Сталина и В.Молотова. А право на „оперативную инициативу“ в осуществлении задуманного было предоставлено полковнику госбезопасности Г. Г. Карпову, занявшему пост Председателя Совета по делам Русской православной церкви и внешней разведки. (Об этом уже подробно говорилось в разделе о „новом“ курсе государственно-церковной политики).
О возрождении Церкви под строгим контролем государства и укреплении ее международного авторитета путем вовлечения в антифашистскую борьбу уже отмечалось. Эти направления разрабатывались светской и церковной властью успешно и давали свои плоды.
Сложно было с привлечением лидеров Православных Автокефальных Церквей, традиционно испытывающих настороженность и недоверие к СССР как большевистскому государству, печально известному своими преследованиями религии.
Но и этот вопрос был решаемым. С 21 по 23 ноября 1944 года в здании Московской Патриархии Собор епископов объявил о подготовке Поместного Собора Русской Православной Церкви. А на следующий день Г. Карпов, выступая перед архиереями, отметил, что те явления, которые сейчас происходят в жизни Церкви, во взаимоотношениях ее с государством, не представляют чего-то случайного и временного, а носят характер одобрения властью той позиции, которую церковь заняла в отношении государства в предвоенное десятилетие и в военные годы. Планы по внешнеполитическому использованию авторитета Церкви, действительно, являлись долговременными.
И на Поместный Собор, открывшийся 31 января 1945 года в храме Воскресения в Сокольниках, были приглашены делегации Православных Церквей. Все визиты необходимых гостей власть санкционировала. Приглашения рассылались по каналам дипломатической связи. По каждой делегации Карпов получал сверху жесткие инструкции. Так, к примеру, ответному письму митрополита Скоплянского Иосифа, в котором он сообщает митрополиту Алексию о своем приезде, „несмотря на глубокую старость, мы решили принять эту великую честь и доверие, и присутствовать на предстоящей Соборе Российской Православной церкви“ [12], предшествовали четкие политические разъяснения за подписью А. Вышинского:

Секретно
Товарищу Карпову Г. Г.
Сообщаю некоторые полученные нами данные по сербской церкви и востоку.
Глава Сербской церкви патриарх Гавриил, известный своими антинацистскими взглядами и проанглийскими настроениями, увезен немцами. Возглавляющий в настоящее время сербскую церковь митрополит Скоплянский на днях через югославских руководителей передал Советской Военной Миссии письмо, текст которого прилагается».[13]

«Глава Сербской церкви», по мнению Вышинского проявляет большое желание к установлению «связи с русской церковью и посылке на собор в Москву делегации сербской церкви».[14]
Дружественное расположение сербов нужно было использовать как можно скорее, т. к. «англичане проявляют живой интерес к сербской церкви, дело доходит до того, что официальные работники Миссии выясняют возможность для епископа Йоркского обратиться с посланием к сербской церкви».[15]
Поместный Собор Русской Православной Церкви 1945 года принял редчайшую по представительности делегацию Автокефальных Православных Церквей. На Собор в Москву прибыли: Александрийский Патриарх Христофор, Антиохийский Патриарх Александр III, Грузинский Католикос — Патриарх Каллистрат, представители Вселенского Патриарха — митрополит Фиатирский Герман, Иерусалимского — архиепископ Севастийский Афинагор; делегация Сербской Церкви во главе с митрополитом Скоплянским Иосифом, делегация Румынской церкви во главе с епископом Аржемским Иосифом.
Из доклада Карпова — правительству о Соборе: «Собор явился наглядным доказательством отсутствия преследования религии в СССР и имел также некоторое политическое значение. Московская Патриархия, в частности, договорилась с патриархами Александром, Христофором, представителями Константинопольского и Иерусалимского патриархов о прекращении связей с митрополитом Анастасием и о необходимости совместной борьбы против Ватикана».[16] (Митрополит Анастасий (Грибановский) — глава Русской Зарубежной Церкви — О.В.)
Общность взглядов подкрепили ценными подарками: по высочайшему указанию Сталина гости Собора получили 42 предмета из фондов музеев Москвы и 28 — из Загорского музея. В ответ на заботу Патриарх Христофор заверил Патриарха Алексия, что «Восточные Патриархи будут ожидать распространения на них покровительства России в чисто христианском духе».[17]
Начало православного центра в Москве было положено.
10 апреля 1945 состоялась встреча Патриарха Алексия, митрополита Николая и протопресвитера Н. Ф. Колчицкого с И. Сталиным. Глава правительства по достоинству оценил патриотическую деятельность Церкви на завершающем этапе Великой Отечественной войны, обещая рассмотреть вопросы о расширении сети духовно-учебных заведения и церковно-издательской деятельности. За этим уважением и нарочито проявленным участием стояли конкретные внешнеполитические задачи, решать которые государство намеривалось с помощью Церкви.
Сразу же после Поместного Собора 1945 г. Карпов в отчете правительству докладывал:
«В дальнейшем внешняя деятельность РПЦ направляется Советом в следующих направлениях:
1. Воссоединение с Московской Патриархией русских православных церквей за границей.
2. Установления тесных и дружественных отношений с православными церквями славянских стран.
3. Дальнейшее укрепление связей с главами других автокефальных церквей и влияние в решении международных церковных вопросов».[18]
Параллельно с воссоединением русских православных зарубежных приходов шла работа по выработке «единой линии» с Православными Церквами Болгарии, Румынии, Югославии и Чехословакии.
С апреля 1945 года по май 1946 г. шли переговоры с главой Болгарской Церкви митрополитом Стефаном. Все переговоры с ним от имени Московской Патриархии провел архиепископ Григорий (Чуков), будущий митрополит Ленинградский.
Но, в оценке главы Болгарской Церкви, Советское руководство старалось проявлять гибкость и осторожность, помня о его былых связях с англичанами, участии в экуменическом движении и старых связях с болгарской оппозицией. Усмирить непокорного Стефана Советское государство собиралось путем подкупа.
Из доклада Карпова Правительству:
«Обещанный Стефану и его Синоду крупный заем от лица Русской Православной Церкви должен больше связать Стефана с нами». [19]
О положительных результатах своей миссии Карпов писал в том же отчете:
«Установлению тесных связей с Болгарской православной церковью способствовало также и то, что по инициативе патриарха Алексия с Болгарской церкви была снята схизма запрещения общения с другими церквями, наложенная Константинопольским патриархом в 1872 году. И, беря пример с Русской Православной Церкви в ее взаимоотношениях с государством, митрополит Стефан в Болгарии проводит политику поддержки демократического фронта, что особенно ярко сказалось в недавно прошедших выборах в Великое народное собрание Болгарии».[20]
Весной 1946 г. митрополит Стефан подтвердил, что «он всецело ориентируется на Восток, на великий, могучий Советский Союз, на Русскую Церковь и Патриарха Алексия».[21]
После Поместного Собора 1945 года стали видны первые результаты совместного воздействия на Румынскую Православную Церковь, занимавшую недоброжелательную позицию в отношении СССР. В марте 1945 года министр культов Румынии священник Константин Бурдуча заверил Патриарха Алексия «в самых искренних и дружественных чувствах» и просил «передать маршалу Сталину, руководителю государства, епархиям Православной церкви, руководителям остальных культов и всему православному народу СССР выражения нашей решимости приступить к упорной работе с целью пробуждения сознания, отравленного фашизмом, за демократизацию нашей общественной жизни…"[22]
Делегация Русской Церкви во главе с епископом Кишиневским Иеронимом прибыла с визитом в Бухарест 12 мая 1945 года.
Поездка была санкционирована лично И. Сталиным еще в апреле. Переговоры с румынским Патриархом Никодимом предстояли трудные. Но все же Владыка Никодим дал свое согласие присутствовать на съезде румынского духовенства, намеченного министерством культов Румынии на октябрь 1945 года. По московским замыслам это мероприятие должно было „мобилизовать румынское духовенство на решительные задачи по восстановлению страны и на поддержку правительства Грозы“.[23]
Румынскому духовенству предстояло обсудить следующие вопросы:
1. Связи Румынской Церкви с Русской Православной Церковью.
2. Роль румынского духовенства в восстановлении страны.
3. Румынская Православная Церковь и ее отношение с другими церквями в стране.
4. Деятельность церковных школ.
5. Организация и задачи священников-демократов».
Через МИД Румынии министр культов Румынии священник Бурдуча направил приглашение Русской Православной Церкви, отметив в нем, что «съезд должен явиться мощной и массовой манифестацией крепнущих отношений между Румынской и Русской Православными церквями».[24]
Не ладились у Москвы отношения и с Сербской Православной Церковью. Внешне они носили дружественный характер, но поездки делегации Московского Патриархата в 1945—1946 гг. не принесли желаемого результата.
Осенью 1946 года Патриарх Сербский Гавриил приехал на лечение в Карловы Вары, где имел встречи с Экзархом Московской Патриархии в Чехословакии архиепископом Елевферием (Воронцовым), который, по поручению Патриарха Алексия, убеждал Патриарха Гавриила вернуться на родину и сотрудничать с демократическим правительством Тито, оставив надежды на восстановление монархии. Сербский Патриарх в декабре 1946 г. заявил, что остается верным традиционной дружбе с Россией и категорически отметает ориентацию на Запад. Патриарх Гавриил высказывал также мысль о необходимости всем Православным Церквям иметь единый фронт по всем общим для них вопросам и что для этого необходимо собраться в Москве представителям всех Православных Церквей. На Всеславянском Конгрессе в Белграде в декабре 1946 года Патриарх Гавриил высказал то, что с таким нетерпением ждали в Москве: «…он считает, что первенство в православном мире должно принадлежать Московскому Патриархату, и Русская Церковь должна стать Матерью для славянских церквей».
Развивая эту мысль и констатируя антиславянскую и антисоветскую «подрывную» работу Ватикана, Патриарх Гавриил сказал: «Вот почему нам нужно быть вместе с русским народом и Русской Церковью, чтобы противостоять всем козням и вражеским замыслам всего Запада во главе с Римским Папой и его сторонниками».[25] С этого момента никаких серьезных проблем с Сербской Церковью не стало.
Отношения с Православной Церковью в Чехословакии складывались тоже непросто. После гибели в 1942 году единственного епископа Чешской Православной Церкви Горазда ее каноническое существование было вообще поставлено под сомнение. Однако в 1945 году в Прагу подоспела помощь. Посланец Московской Патриархии архиепископ Орловский Фотий (Тапиро) провел переговоры с представителями верующих о принятии Чешской Православной Церкви в юрисдикцию Московского Патриархата, до этого она находилась в юрисдикции Сербского Патриарха. На Соборе сербских епископов 19−20 мая 1946 г. было дано согласие на то, чтобы Церковь в Чехословакии возглавил русский епископ. Окончательное разрешение перехода Чешской Церкви в юрисдикцию Московской Патриархии было дано Архиерейским Собором Сербской Православной Церкви 15 мая 1948 года.[26] Во главе ее на правах Экзарха оказался бывший епископ Ростовский Елевферий (Воронцов).
В установочных документах Совета по делам Русской православной церкви на этот счет имеется следующее положение: «Совет считает, что Московская Патриархия должна оказывать особую помощь Православной церкви в Чехословакии и укреплять ее влияние».[27]
Итак, в Европе союз Православных Церквей под эгидой Московского Патриархата и Совета по делам Русской Православной Церкви состоялся. В развитие плана Председатель Совета предложил Сталину «усилить влияние на восточные патриархаты, которые хотя и малочисленны, но считающиеся авторитетными в православном мире, с целью использования их в будущем на своей стороне при решении ряда важных церковных вопросов».[28] Сталин согласился.
28 мая 1945 года впервые за всю историю России Патриарх Московский Алексий отправился в паломничество на Святую Землю. Значение его велико, в первую очередь, для возрождения духовного влияния Русской Церкви на православную паству Ближнего Востока.
В течение следующего 1946 г. митрополит Ленинградский Григорий (Чуков) побывал в Сирии, Ливане и Египте. И везде он получил заверения от Предстоятелей Церквей, что «возглавляемые ими патриархаты и церкви всегда будут поддерживать Московскую Патриархию в международных церковных вопросах».[29]
Открытым оставался лишь вопрос о взаимоотношениях с Элладской Православной Церковью и Константинопольским Патриархом. От связей с греками Патриархия отказалась под давлением Правительства, которое не устраивала ориентация церковных греческих кругов на англичан.
Что касается Константинопольского Патриарха Максима, то на сей счет Г. Карпов оставил в отчетных документах Правительству следующую запись: «Для урегулирования отношений Московская Патриархия решила послать в Турцию митрополита Крутицкого Николая с подарком Патриарху Максиму (50 тыс. американских долларов)».[30] По мнению власти, эта сумма должна была надолго лишить Вселенского Патриарха возможности противостоять последующим дерзким планам Москвы.
Для полного триумфа решено было возродить и воплотить идею созыва Всеправославного Собора в Москве. Сама мысль об этом Соборе возникла у Вселенского Патриарха Фотия в 1930 году. (Об этом Патриарху Алексию в своем письме сообщал Патриарх Александрийский Христофор 16 июня 1947 г.). [31] Начавшаяся Вторая мировая война отдалила эти планы на неопределенное время.
Эта идея обрела реальные черты в 1946 году — созвать в Москве Вселенское предсоборное совещание, именно так оно называлось в государственных документах:
Из письма Совета по делам Русской православной церкви на имя Заместителя Председателя Совета Министров Союза ССР тов. Белышева

Секретно
Совет Министров Союза ССР своим Постановлением N1132−465/сс от 29 мая 1946 г. разрешил Совету по делам Русской православной церкви дать согласие Московской Патриархии на проведение в Москве Вселенского предсоборного совещания с участием глав всех автокефальных православных церквей мира для обсуждения вопросов о выработке общей линии по борьбе с Ватиканом, об отношении к так называемому экуменическому движению, о созыве Вселенского Собора и некоторых других.
В соответствии с этим Московская Патриархия разработала предварительную программу проведения Вселенского предсоборного совещания и обратилась в Совет с ходатайством разрешить ей созвать совещание в первых числах октября с.г.
21 марта 1947 года
Зам. Председателя Совета по делам Русской православной церкви
при Совете Министров СССР
Белышев[32]

Итак, власть шла к кульминационной точке в плане создания системы православного единства — к Всеправославному Собору.
Промежуточным этапом должно было стать Вселенское предсоборное совещание. При этом государственные стратеги отдавали себе отчет в неканоничности такого замысла, переложив ответственность на Московскую Патриархию, приписывая ей почин на проведение Вселенского Предсоборного Совещания.
Но Церковь хотела иного:
Из письма секретаря Патриарха Алексия Л.Н. Парийского
Ленинградскому уполномоченному Совета по делам
Русской православной церкви А.И.Кушнареву
«Во второй половине сентября 1947 г. предложено провести в Москве Совещание Глав или их Представителей всех православных восточных церквей для обсуждения назревших вопросов, требующих общего решения.
К числу таких вопросов относятся: вопрос о единой пасхалии, т. е. чтобы Пасху праздновать в один день по восточной Пасхалии, о календаре, об отношении к воинствующему католицизму, нападающему на православие везде, особенно на Балканах, об одинаковом отношении к падшим, к некоторым церквям, о попытках к соединению с Армянской церковью, Сиро-Халдейской, Коптской (Абиссинской), вопрос о законной апостольской иерархии у англикан, старокатоликов, об участии в экуменическом движении.
К самым главным относятся вопросы об экуменизме и католицизме. В Московской Патриархии уже два месяца, по четвергам, происходят заседания особой Комиссии по подготовке к осеннему Съезду.
…Поводом к организации Съезда, по словам Патриарха, сказанным им на первом заседании, явилось желание всех Представителей Церквей и во время их приезда в Москву в 1945 г., и при ответных визитах Патриарха в их Патриархаты — встретиться в Москве для делового обсуждения назревших вопросов.
Советское правительство через Г. Г.Карпова выразило самое внимательное отношение к предстоящему Съезду. Намечалась передача в ведение Патриархии всей Лавры Троице-Сергиевой, собора в Новодевичьем монастыре в Москве, открытие подворий для всех Патриархатов и т. д.» [33]
Как видно из документов, цели у Церкви и у государства не совпадали. Московская Патриархия хотела провести Совещание Глав Поместных Церквей или их Представителей для решения церковных вопросов, а государство спешило с созывом Вселенского предсоборного совещания, на котором должно было прозвучать предложение о созыве Вселенского Собора и выработана единая линия борьбы с Ватиканом и отношение к экуменизму, в котором с начала 1946-го усилилось влияние американских протестантов.
Государство навязывало Церкви свои политические задачи, вмешиваясь в ее исторически сложившиеся отношения с православным миром. О готовящемся Вселенском предсоборном совещании в «Журнале Московской Патриархии» ни в 1946, ни в 1947 году нет ни слова.
Многое становится понятным из письма Патриарха Алексия Вселенскому Патриарху Максиму, в котором он рассказывает о вопросах предстоящего Совещания: раскол в Русской Церкви, отказ от участия в экуменизме, практическая враждебность инославия. Большинство вопросов, о которых писал секретарь Патриарха Л.Н.Парийский, не упоминается. Святейший не называет Совещание предсоборным, он приглашает Вселенского Патриарха на Совещание Предстоятелей всех Православных Церквей.
«Православная Русская церковь никогда не переставала, по заповеди Господней, блюсти единение духа в союзе мира и любви с досточтимою Великою церковью, и всегда в важнейших делах церковных прибегала к содействию своих досточтимых братий — Святейших и Блаженнейших Патриархов. И ныне она обращается к Вашему досточтимому Святейшеству по нижеследующему важному поводу.
За истекшие десятилетия перерыва непосредственного общения между братскими Церквями, в каждой из них накопились вопросы, решать которые необходимо взаимным согласием всех их Предстоятелей. Эти вопросы — общие для всей Православной Церкви.
Таков вопрос о практической враждебности инославия, превращающего святое миссионерское дело в чуждую Христовой заповеди антиправославную пропаганду, иногда трудно отличаемую от политических акций.
Таков вопрос об отношении к расколу в Русской Церкви в духе полного единодушия между братскими церквями.
Таков вопрос, поставленный пред Православием всего мира и, в частности, обращенный к нам в письме Вашего Святейшества от 4 февраля 1947 года, — принять ли, и в какой форме, участие в так называемом экуменическом движении, охватившем собой все прочие христианские общины мира, кроме Римско-Католической Церкви. Духовный голод христианских масс, лишенный благодатного питания Церкви, заставляет верующих христиан всех инославных общин поддерживать экуменическое движение. Они видят в нем путь к спасительным источникам благодати, заключенным в ограде Церкви. В то же время: наблюдение за экуменическими путями в течение ряда лет пока не дали нашей Русской Православной Церкви полноты уверенности в истинности этого пути и соответствия его православному понятию о Церкви. И наша Церковь не решается одна ни войти в ряды сотрудников экуменического движения, ни выразить этому движению обоснованный, хотя и горький для него отказ.
Русская Православная Церковь заинтересована в братском разрешении со всеми Поместными Церквями всех этих, а также и других общих для всех нас вопросов.
Вместе с тем, она с любовью принимает на себя и организацию совместного Совещания Предстоятелей всех Православных Церквей».[34]
Приглашения получили все восточные Патриархи. И реакция на них последовала незамедлительно.
В частности, уже 16 июня 1947 года Александрийский Патриарх Христофор прислал свой письменный отказ, изложив подробно причины:
«…когда в минувшем году Высокопреосвященный Митрополит Ленинградский Кир-Григорий, по поручению Вашего Блаженства, рассуждал со мною о возможности созыва такого Собора в Москве, мы ответили ему, что мы не согласны собираться в Москве, а предпочитаем или Иерусалим, как место Великого и Всехристианского поклонения, или Св. Гору, где есть особо пригодное место для христианской молитвы и аскетических подвигов и где бы мы были совершенно избавлены от великого земного житейского смятения и всякого политического вмешательства и давления.
Но теперь, когда прекратились и утихли страшные политические бури, возможно, чтобы немедленно и в том же году на мирной Св. Горе был созван этот Собор, но возможно это и в Иерусалиме, и гораздо меньше — в Москве.
По всем этим причинам, Блаженнейший брат о Господе, мы полагаем, что в настоящее время у нас нет доводов в пользу созвания Всецерковного Собора именно в Москве».[35]
Неудача не сломила кремлевских стратегов. Несговорчивого Владыку Христофора и Иерусалимского собрата его желали видеть в Москве несмотря ни на что. Спешно развернулся ремонт храмов для передачи их в подворья Иерусалимскому и Александрийскому Патриархам (согласие на это Карпов получил лично от Сталина еще в марте 1945 года).
Но и это не помогло. В телеграмме от 3 июля 1947 года Иерусалимский Патриарх Тимофей писал:
«Мы не готовы к участию в предположенном Совещании».[36]
Не обошлось и без конфузов. Архиепископ Кипрский Леонтий решил, что его приглашают на Всеправославный Собор и в своем ответе был достаточно резок:
«От главы Кипрской церкви
Архиепископа Леонтия
Мы получили письмо Вашего Блаженства от 8 апреля 1947 года, и мы, согласно каноническому положению, сообщаем, что, к сожалению, не принимаем приглашения на Всеправославный Собор, каковое полномочие имеет одна лишь Вселенская Патриархия Константинопольская как первая православная на нашем Востоке церковь.
29 июня 1947 г.
Архиепископ Кипрский Леонтий"[37]
Первому Председателю Отдела внешних церковных сношений (образованного в апреле 1946 г.) митрополиту Николаю (Ярушевичу) пришлось в ответной телеграмме дополнительно разъяснять, что: «имею честь сообщить Вашему Блаженству, что Вы, очевидно, впали в ошибку, т. к. наша Патриархия приглашает Предстоятелей Православных Церквей не на «Всеправославный Собор», но для Совещания по вопросам одинаково важным для всей Православной Церкви. Мы основываемся на том, что этим мы выполняем желание, высказанное Патриархами и их представителями на Московском Соборе 1945 г. и подтвержденное и в 1945 и в 1946 годах».[38]
Так же, как и Патриарх Алексий, Владыка Николай всеми силами старался изменить ситуацию. А архиепископ Леонтий говорил то, что думал:
«Получили Вашу телеграмму. Благодарим за данные дополнительные разъяснения. Повторяем, не можем принять приглашение по причинам, указанным в предшествующей нашей телеграмме».[39]
Русские архиереи хорошо понимали причину отказа, но не имели возможности сказать православному миру о подлинном характере «нового» курса и нового церковно-государственного «симбиоза».
И только позиция славянских Церквей в странах народной демократии соответствовала московским задачам:

Секретно
Телеграмма из Будапешта
24 апреля 1947 года в 21 час 20 мин.
МИД СССР
тов. Власову В. П.
На телефонограмму N 902/бс от 15 апреля 1947 г.
Телеграмму Патриарха Алексия протоиерею Вариу вручил. Прошу передать его ответ Патриарху:
«С благодарностью сообщаю о получении телеграмм и письма. Покорно прошу Ваше Святейшество через Советское Посольство в Будапеште сообщить время принятия Вами Венгерской Православной Делегации. Целую десницу. Д-р Вариу, протоиерей.
Советник Миссии СССР в Венгрии
Тишков"[40]

Но их присутствие без Восточных Церквей Кремлю было не нужно.
Невозможность созыва Вселенского Предсоборного Совещания осенью 1947 года вынуждала государство искать другие пути для сбора всех Предстоятелей Церкви в Москве.
В 1948 году исполнялось 500 лет Автокефалии Русской Православной Церкви. Торжественное празднование этого события и должно было стать тем мероприятием, от которого Восточные Патриархи уклониться бы не смогли.
А при их присутствии уже можно было говорить о первостепенном значении Русской Православной Церкви в союзе Православных Церквей. Совещание Глав и представителей Поместных Православных Церквей, на котором, по государственному замыслу, и должны были утвердиться нужные внешнеполитические документы, было приурочено к Празднествам.
За подготовкой в Москве внимательно следило и руководство Римско-Католической церкви, и Всемирного Совета Церквей (центра экуменического движения), опасаясь влияния СССР на Балканах.
Болгарию и Югославию в течение зимы-весны 1948 года посетили различные деятели Всемирного Совета Церквей, имея беседы с митрополитом Стефаном и Патриархом Гавриилом. В Софию, Белград и Прагу приезжал Директор Отдела взаимопомощи пострадавшим от войны церкви при ВСЦ Кохберн. И он, и приехавший позже известный английский епископ Сесиль Дуглас Горслей, добивались участия Болгарской и Сербской церквей в экуменическом движении, стараясь ослабить на них советское влияние, тоже обещая материальную поддержку. Москва отреагировала быстро. И как писал Г. Карпов в информационной записке Правительству накануне открытия Совещания: «В результате предварительной работы достигнуто единство мнений большинства приезжающих делегаций по основным вопросам повестки дня совещания, то есть осуждения антихристианской и антидемократической сущности папизма и отказа от участия православных церквей в предстоящей Ассамблее Всемирного Совета Церквей».[41]
«Предварительную деятельность» осуществляли делегации Московской Патриархии, посетившие Болгарию, Югославию, Румынию, Албанию и Польшу, выполняя задачу по ослаблению влияния «экуменизма, греческих патриархов и реакционного духовенства внутри самих церквей этих стран».[42] Это один из примеров совпадения церковной позиции с государственной.
И вновь неприятности доставил болгарский митрополит Стефан, продолжавший участвовать в экуменическом движении. По усмирению строптивого иерарха были задействованы «высшие эшелоны» в Болгарии: «Через Министра иностранных дел Коларова были приняты меры. Он вместе с Премьер-Министром Г. Димитровым имел беседу со Стефаном, после которой митрополит официально заявил об отходе от экуменизма, как обслуживающего интересы англо-американских империалистов.
Несмотря на это заявление, имеются данные, что неофициально митрополит Стефан резервирует связи с экуменизмом через профессора Цанкова и протопресвитера Шавельского».[43]
Но даже эти мелкие неудачи не омрачили главного результата: в экуменическом движении началось разногласие, вселенского объединения Христианских Церквей не получилось, а его лидеры меняли тактику «на ходу», о чем и докладывал Правительству Председатель Совета по делам Русской православной церкви:
«Наиболее дальновидные деятели этого движения подняли голос против стремления американцев провести Ассамблею в Амстердаме под флагом антикоммунизма.
Оппозиция против американцев особенно заметна среди скандинавов, швейцарцев, французов и голландцев.
В частных разговорах многие из них высказывают мысль о необходимости создания центра внутри Экуменического Совета, противостоящего американскому влиянию.
Такой центр, по мнению многих, может быть создан только при участии Русской Православной Церкви. В частности, секретарь Всемирного Совета церквей голландец Виссерт Хофт заявил, что только с помощью Русской Церкви можно избавиться от опасности «американизации христианства».[44]
Против антикоммунистической американской компании с использованием экуменистов выступали не только лидеры оппозиции (Виссерт Хофт), но и представители Англиканской Церкви. Так, в частности, архиепископ Йорский доктор Гарбетт в своем выступлении перед верующими 27 марта 1947 года заявил:
«…Для священнослужителей в Англии есть много оснований к тому, чтобы избегать участия в чем-либо вроде священной войны или крестового похода против коммунизма.
Церковь должна стремиться устранить страхи и подозрения, которые сейчас представляют опасность, ибо разделяют народы, и содействовать созданию порядка во всем мире, в котором Восток и Запад объединились бы на основах справедливости, правды и милосердия.
…Примерно третью часть огромного населения России составляют христиане. Они поддерживают коммунистическую систему. Если мы присоединимся к священной войне, используя политическое и духовное оружие против всех тех, кто называет себя коммунистами, мы должны будем порвать с миллионами православных и других христиан».[45]
С одной стороны, Сталина устраивала позиция Англиканской Церкви, выступившей и против Ватикана, и против американизации христианства. Но, с другой стороны, и настораживала: в Европе явно намечался новый лидер. И это обстоятельство следовало учесть на предстоящем Совещании.
Вторая половина 1947 года принесла также и изменения в отношениях США с Ватиканом. Их сближение стало очевидным. Тогда же Ватикан установил дипломатические отношения с Египтом. Артур Хюгс был аккредитован Папой при египетском короле в качестве интернунция. Из сферы деятельности Апостольской делегации в Египте, в которую входили все государства Аравийского полуострова и Палестина, территория Палестины и Каир были выделены в специальное Апостольское представительство в Иерусалиме.
Были предприняты и другие меры по объединению Христианских Церквей вокруг папского престола, которые нашли свое выражение «в установлении личной связи папского интернунция Хюгса с Александрийским Патриархом Христофором и с Коптским Патриархом Амбу-Юссефом».[46]
Оценивая эти связи, митрополит Аксунский Николай, представлявший Патриарха Христофора в Аддис-Абебе, в своем письме, опубликованном 13 марта 1948 года в газете «Прогре Ежипсьен», так оценил сложившуюся ситуацию:
«На Западе сейчас спешно идут приготовления к «международному Собору церквей» в Амстердаме. На Востоке славянские Православные церкви также стараются достичь новой организации, применительной к современным обстоятельствам.
Ватикан находится между этими двумя течениями — между протестанством и коммунизмом».[47]
Позиция Александрийского Патриарха Христофора становилась все более опасной для Москвы. По данным Советской Миссии Хюгс прилагал все усилия к тому, чтобы «Патриарх Христофор должен был собрать глав Православных Церквей Востока и получить от них согласие на ряд совместных действий с католиками и на отклонение ими приглашения Патриарха Алексия на Московское совещание 1948 года».[48] И, действительно, в Каир были приглашены и Иерусалимский, и Антиохийский Патриархи, и Местоблюститель Кипрской митрополии. Но прибыл туда только Антиохийский Патриарх Александр, который, после определенного давления, решил не ехать в Москву. Но по возвращении домой его ждало «осуждение со стороны членов своего Синода за отказ от участия в Московском совещании».[49]
Оказавшись под давлением и своих архиереев, и английского посланника Хустона Бодуэлла, Владыка все же принял решение послать делегацию в Москву в составе митрополита Ливанского Илии Карами и Хомского Александра Джиха.
За Патриархом Константинопольским Максимом наблюдение велось особенно тщательно. Вселенский Патриарх переживал тяжелые времена: в Турции усилилось клеветническая кампания против Святейшего. Его обвиняли в том, что он не выступал открыто на стороне греческих монархо-фашистов, не отлучает коммунистов от Церкви, не уступает Патриаршего престола кандидату американцев — Нью-Йоркскому архиепископу Афинагору».[50]
Последнее обстоятельство особенно волновало советское руководство, т. к. выдвигая своего кандидата на Вселенский престол, американцы тоже стремились к влиянию на православный мир. И если Православные Церкви стран «народной демократии» из-под влияния Москвы увести было трудно, то на колеблющихся Восточных Патриархов можно было давить.
И на Московское совещание Патриарх Максим все же отправил своего Экзарха по Центральной и Западной Европе митрополита Фиатирского Германа, который, по мнению компетентных органов, «преследует цель привлечь Русскую и Православные церкви Балканских стран в экуменическое движение с тем, чтобы предотвратить срыв предстоящей Амстердамской Ассамблеи».[51]
Благодаря этому, и Патриарх Христофор, и Греческая Церковь решили послать свои делегации, ограничив их пребывание только на торжествах. В этом отношении характерно извещение Константинопольской Патриархии, говорящее о делегировании митрополита Германа на церковные торжества без упоминания о Совещании.
Исходя из такой сложнейшей межцерковной ситуации, советское руководство ожидало от Константипольской делегации попыток помешать «московскому сплочению» «православных церквей новой демократии вокруг Московской Патриархии».[52] И, как было отмечено в государственных документах, именно «преодоление этих возможных затруднений и составит задачу в период предстоящего совещания».[53]
Совещание открылось 8 июля 1948 года. Торжественную речь Карпову готовили задолго. Еще в июне она прошла корректировку у Ворошилова и Вышинского. В ней были затронуты и проблемы неполного представительства:
«Правда, главы некоторых древних греческих церквей, — одни по независящим от них причинам, вследствие чрезвычайных событий в Палестине, другие по соображениям стороннего, нецерковного характера, — не прибыли на торжества"[54], и убежденность в том, что «присутствие глав и делегаций большинства Автокефальных Православных церквей, представляющих подавляющее большинство православных верующих мира, позволяет говорить о довольно полном представительстве Вселенского Православия на торжествах Русской Православной церкви».[55]
Прозвучали слова и о новых условиях в жизни Православных Церквей:
«На данном Высоком Собрании представлены Православные церкви всех стран, в которых народы по своему свободному волеизъявлению установили новый общественный и политический порядок, обеспечивающий их быстрое и успешное материальное и духовное развитие.
Отрадно отметить, что Православные церкви во всех этих странах поддерживают этот новый порядок, не поддаваясь разнообразным попыткам извне поколебать занимаемую ими позицию.
В наши дни, когда мир разделился на два лагеря, можно с полным основанием сказать, что только в странах новой демократии, где церковь не стесняется государством, она может свободно строить свою жизнь внутри страны и иметь общение с церквями других стран».[56]
Эта речь была произнесена перед Католикосом — Патриархом Каллистратом, Патриархом Сербским Гавриилом, Патриархом Румынским Юстинианом, митрополитом Стефаном, главой Болгарской церкви, Экзархом Вселенского Патриарха митрополитом Германом, посланцем Антиохийской церкви митрополитом Александром, Греческой — митрополитом Хризостомом, Албанской — епископом Паисием, Польской — архиепископом Тимофеем, представителями Московского Патриарха за границей.
Рабочие дни Совещания — 9 и 10 июля — проходили там же, строго соответствуя намеченной программе (отношение к Ватикану, экуменистам, Англиканской церкви).
Митрополит Герман сразу же отказался от участия в Совещании, хотя и собирался пробыть в Москве до 19 июля. По его словам, на это он имеет категорическое указание Патриарха Максима, оговоренное в мандате. Митрополит Хризостом, глава Греческой (Элладской) церкви, прибыл с таким же указанием.
В отчетах Карпова о первых днях работы митрополиту Герману уделяется большое внимание. То «он известен как английский разведчик», то он дает интересные ответы на вопрос о состоянии здоровья Вселенского Патриарха, заявляя «что он долго болел шизофренией и в ближайшее время должен уйти на покой».[57]
Не прошло незамеченным и недовольство Сербского Патриарха Гавриила отношением Югославского Правительства, которое усилило репрессии на Церковь. Во главе Комиссии по вероисповеданиям был поставлен католик. Патриарх Гавриил говорил, что «в последнее время арестовано много православных священников, в том числе один младший викарий, осужденный на 11 лет каторги за то, что заявил с амвона, что не пятилетка поднимает благосостояние народа, а Бог. Этого викария в тюрьме обрили и угнали на каторжные работы, а в то же время католический епископ Степинац, осужденный по процессу, пользуется в тюрьме особыми привилегиями — имеет две комнаты и прислугу. Патриарх Гавриил высказывает также свое недовольство лично Тито, заявляя, что хотелось бы иметь во главе Правительства не хорвата, а серба».[58]
В свете ухудшения отношений между СССР и Югославией эта информация была важной и своевременной.
Не обошлось без волнений по поводу «неугомонного митрополита Стефана». В первый день приезда в беседе с митрополитом Николаем он заявил, что приготовил выступление в защиту экуменического движения, а чуть позже он добавил, что изменение позиций Константинопольского Патриарха, Греческой, Александрийской Церквей по вопросу об участии в Московском Совещании является делом рук его — Стефана. Посылка этими Церквями своих делегаций на Московское Совещание достигнута им якобы путем специальных командировок своих представителей к этим Церквям».[59]
Эту «заботливость» митрополита Стефана в отчетном документе Карпов расценил «как результат полученной им от англичан команды».[60]
Но ровно через день, 10 июля, неожиданно для всех глава Болгарской Церкви выступил с декларацией, осуждающей экуменическое движение. Такое изменение позиции советское руководство расценило как шаг на пути к введению в Болгарской Церкви патриаршества. От митрополита Стефана ждали, что он будет добиваться от глав Церквей, участвующих в Совещании, декларации о его введении.
Кроме этих неучтенных моментов, все остальное шло по плану. Доклады «Ватикан и Православная церковь» протопресвитера Г. Костельника, «Ватикан и Православная церковь в Болгарии» митрополита Пловдивского Кирилла, «Об англиканской иерархии» митрополита Сливенского Никодима, доклад об экуменическом движении протоиерея Г. Разумовского строго соответствовали поставленным властью задачам.
Участники Совещания дружно осудили Римско-католическую Церковь за ее «подрывные» действия по отношению к Православию, за упорное стремление к насаждению унии.
Главы и представители Православных Церквей не сочли своевременным участие Церквей в экуменическом движении, в котором тон задавали протестанты. В этих новых условиях, когда протестантизм стал своего рода буфером между Ватиканом и «американской христианизацией», в Москве еще не были готовы к изменениям внутри самого экуменического движения. Чуть позже попытка укрепить свое влияние во Всемирном Совете Церквей будут предприняты.
15 июля 1948 года в честь участников Совещания был дан праздничный обед, устроенный Советом по делам Русской православной церкви. На нем присутствовали около 200 человек.
Приветственные речи лились рекой. Так, представитель Болгарской церкви Димитров предложил тост за Сталина и за премьер-министра Болгарии Димитрова, Карпов еще раз напомнил о том, что гости лично убедились в Москве, что Русская Православная Церковь вполне свободна и независима от государства.
Митрополит Герман остановился на деятельности Совета, называя Карпова министром, который «способствует укреплению и процветанию православия в Советском Союзе».[61]
Самые правдивые слова о всем, что происходило вокруг, произнес митрополит Ливанский Илия, представитель Антиохийской Церкви. Он подчеркнул, что православие должно быть сильным и единым, таким, как говорил Сталин, заявивший, что он хочет «сильного православия».[62] (Разговоры гостей слушал, а позже записал в своем отчете чиновник МИДа С. М. Кудрявцев). Потом Владыка подумал и сказал, что может Сталин и не говорил этих слов. Но он, Илия, лично считает, что только благодаря Сталину обеспечено процветание Русской Православной Церкви и православия во всем мире.[63]
Но, несмотря на такую высокую оценку своих заслуг, И. Сталин не был доволен результатами: никто из присутствующих не обмолвился о Совещании как о Вселенском предсоборном, никто не заговорил о будущем Всеправославном Соборе в Москве.
Но кое-что сделать удалось: попали под влияние и наблюдение Православные Церкви «стран народной демократии» и удалось по церковным каналам дать достойный отпор «американизации христианства» среди Протестантских Церквей Европы, что, безусловно, явилось победой в условиях нарастания «холодной войны», начало которой положило выступление Черчилля 5 марта 1946 года в г. Фултоне (штат Миссури, США) в присутствии президента Трумэна и других высших американских государственных деятелей, в котором выдвигалась программа американо-английского мирового господства «не только в наше время, но и на грядущие столетия».[64]
Новые политические реалии требовали новых подходов. Одним из постоянных факторов внешней политики СССР стало активное использование Русской Церкви в международной деятельности в своих целях.

[1]. Белл Филип М. Х. Великобритания и Сталинградская битва // Сталинград. Событие. Воздействие. Символ. М., 1994. С. 392.
[2]. Васильева О.Ю. Ватикан в горниле войны // Наука и Религия. 1995. N 8. С. 14.
[3]. Там же.
[4]. Токарева Е.С. Ватикан накануне и в начале Второй мировой войны // Проблемы итальянской истории. М., 1993. С. 203.
[5]. Васильева О.Ю. Указ. соч. С. 15.
[6]. Токарева Е.С. Указ. соч. С. 205.
[7]. Васильева О.Ю. Указ. соч. С. 15.
[8]. Там же.
[9]. Там же.
[10]. Васильева О.Ю. Ватикан в горниле войны // Наука и Религия. 1995. N 8. С. 16.
[11]. Там же.
[12]. АВП. Ф. 7. Оп. 6. Пап. 11. Д. 1080. Л. 7.
[13]. АВП. Ф. 7. Оп. 10. Пап. 9. Д. 39. Л. 1.
[14]. Там же.
[15]. Там же.
[16]. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 111. Л. 27.
[17]. Там же. Л. 28.
[18]. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 407. Л. 12.
[19]. Там же. Л. 13.
[20]. Там же. Л. 14.
[21]. Там же. Л. 15.
[22]. АВП РФ. Ф. 8. Оп. 6. Пап. 10. Д. 957. Л.1.
[23]. Там же.
[24]. Там же. Л. 1(об).
[25]. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 407. Л. 15.
[26]. Скурат К.Е. История Поместных Православных Церквей. Т.2. М., 1994. СС. 233, 234.
[27]. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 407. Л. 17.
[28]. Там же. Л. 19.
[29]. Там же.
[30]. Там же. Л. 16.
[31]. АВП РФ. Ф. 7. Оп. 12. Пап. 9. Д. 111. ЛЛ. 8, 9, 10.
[32]. Там же. ЛЛ. 20, 21
[33]. АВП. Ф.7. Пап.9. Д. 11. Л.9.
[34]. Там же. ЛЛ. 4,5.
[35]. ЦГА Спб. Ф.9324. Оп.2. Д. 17. Л.3.
[36]. Там же. Л.19.
[37]. Там же.
[38]. Там же.
[39]. Там же.
[40]. Там же. Л. 12.
[41]. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 8. ЛЛ. 1.3.
[42]. Там же.
[43]. Там же. Л. 4.
[44]. АВП РФ. Ф. 7. Оп. 21. Пап. 7. Д. 86. Л. 19.
[45]. Там же. Л. 20.
[46]. Там же. Л. 21.
[47]. Там же.
[48]. Там же.
[49]. Там же.
[50]. Там же. Л. 22.
[51]. Там же. Л. 22.
[52]. Там же. Л. 23.
[53]. Там же.
[54]. АВП РФ. Ф. 7. Оп. 21. Пап. 7. Д. 86. Л. 14.
[55]. Там же. Л. 15.
[56]. Там же.
[57]. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 8. Л. 30.
[58]. Там же.
[59]. Там же.
[60]. Там же.
[61]. АВП РФ. Ф. 7. Оп. 21. Пап. 7. Д. 86. Л. 25.
[62]. Там же.
[63]. Там же.
[64]. История внешней политики СССР, 1945−1976. (Под ред. А.А. Громыки, Б.Н.Пономарева). Т.2. М., 1977. С. 129.