 |
| Православие и современность | Митрополит Саратовский и Вольский Лонгин (Корчагин) | 13.03.2013 |
— Увлечение — значит, человек увлечен, уведен, привязан к чему-то. Не является ли такое состояние в принципе греховным? Святые ведь ничем не увлекались, и нас они учат ни к чему земному не привязываться.
— Если бы я отвечал на этот вопрос лет пятнадцать назад, я бы твердо заявил, что привязанность к чему бы то ни было несовместима с духовной жизнью. Но сейчас, имея большой опыт общения с другими людьми и наблюдения за самим собой, я уже не отвечу на этот вопрос столь категорично. Трудно представить себе человека, который вообще ничем не увлекается, ни к чему не привязан. Скажу больше: если человек вообще не способен к чему-то привязываться и чем-то увлекаться, то он, мне кажется, неблагонадежен даже для спасения. Такого человека ведь вообще ничто не трогает: ну вечность, ну, а я-то тут при чем?
Человек вправе иметь и привязанности, и увлечения. Другое дело, что они должны быть направлены на достойные предметы и не должны занимать в сердце и сознании человека места большего, чем позволено естественным ходом вещей. Действительно, трудно представить себе святого или подвижника, который бы увлекался собиранием марок или чем-то в этом роде. Но святой — это человек, который преодолел в себе земное. Причем не только плохое преодолел, не только греховное, но и все другие вещи, которые сами по себе не являются греховными: естественные привязанности к дому, к друзьям, к родным, к вещам. Но святой может это все преодолеть только потому, что он имеет настоящую увлеченность, настоящую привязанность. Он привязан к Богу, увлечен, если здесь можно так выразиться, спасением своей души, жизнью с Богом.
Разве плохо, если мы научим человека, выросшего вдали от филармоний и симфонических оркестров, слушать классическую музыку? Конечно, хорошо. А если мы научили его мало-мальски разбираться в серьезной музыке — это уже просто огромная победа. А теперь давайте представим себе пустынника, который вдруг стал интересоваться музыкальными произведениями. То, что для одного человека — возвышение, даже прорыв к чему-то высшему, то для другого, достигшего высот духовной жизни, — падение.
Человек призван развиваться от низшего к высшему, но примеров прямого поступательного движения немного. В большинстве случаев развитие личности отнюдь не линейно, оно сложно, многомерно, и весь вопрос в том, когда, в какой стадии своего развития и чем человек увлекается, как это влияет на его духовное состояние. Если это его возвышает, поднимает над обыденностью, делает причастником возвышенных чувств, освобождает хотя бы часть его природы от плотского, дебелого состояния, то это очень хорошо. Если, напротив, не дает развиться духовным стремлениям и чувствам, то это, безусловно, плохо.
Чрезмерно развитые душевно люди иногда бывают неспособны к прорыву на следующий уровень, духовный — душевная составляющая, чрезвычайно развитая, перекрывает и делает для них этот прорыв как бы ненужным. Это часто свойственно людям, которые профессионально занимаются искусством. Они очень интересные, глубокие, с ними приятно общаться, но они нередко живут без Бога и не чувствуют при этом, кажется, никакого ущерба. Одностороннее развитие человека, подавление одним из его начал других (подавление духовности интеллектом, например, если речь о большом ученом, или эмоциями, если это артист) приводит нередко к тому, что такому человеку не только Бог не нужен, но и взаимоотношения с людьми, обязанности по отношению к близким кажутся ему чем-то совершенно неважным.
— Вы сказали, что увлечение не должно занимать места большего, чем отведено Богом. А как это определить, как увидеть, что оно перешло эту границу, стало занимать слишком много места в душе и сознании?
— Если увлечение заслоняет, заменяет собою и молитву, и Церковь, и близких, если оно заставляет человека забыть о его обязанностях по отношению к окружающим, значит, оно действительно стало опасным.
— Увлечения могут быть здоровыми и нездоровыми, это вроде бы все знают, а где начинается нездоровье увлечения? Есть масса увлечений, казалось бы, невинных: кошки, например, собаки. Ну что тут плохого: милейшие твари. Но иногда ведь это принимает совершенно уродливые формы.
— В жизни человека не должно быть ничего чрезмерного. Даже чрезмерная любовь к ребенку уничтожает и ребенка, и родителя. Всё, что сверх меры, — не от Бога. Мы все встречали таких любителей животных, которые не любят людей. Этот Виноградов, расстрелявший семерых своих коллег в офисе, он ведь был профессиональным мизантропом, его интернет-страница полна мрачных излияний, однако же это не помешало ему стать волонтером какогото общества в защиту птиц; он ездил в зоны экологических бедствий, отмывал птиц от мазута. Такие люди, как он, подчас ненавидят человечество потому, что оно уничтожает живую природу. А от пристрастия многих горожан к собакам или кошкам очень часто страдают окружающие — им приходится шарахаться от грозно щелкающего зубами пса или терпеть соседство квартиры, в которой сорок кошек. Нужно ли объяснять, что с хозяином такой квартиры чтото явно не в порядке?
Любовь к животным — это на самом деле прекрасно. Я сам люблю животных — с детства, всю мою сознательную жизнь у меня живут какие-то звери, аквариумные рыбки. Но мы живем в мире, искаженном грехом. Наша человеческая правда не тождественна правде Божией. Поэтому даже добрые, замечательные вещи очень часто людьми превращаются в свою противоположность. Потребность окружать себя «братьями меньшими» — это может быть способом восполнить дефицит общения с людьми, общения, к которому человек по каким-то причинам оказывается неспособен, и, более того, — способом замаскировать для себя то, что ты не так любишь людей, как должно.
— Однажды я услышала об одном архимандрите, что он большой футбольный болельщик, и меня это весьма покоробило, вызвало недоверие к нему как к монаху и священнику. И не потому, что это «неприлично», «неблагопристойно» (в конце концов, он не фанател на стадионе, он смотрел матч по телевизору в келье), а по иной причине. У меня возник вопрос: а чего ему не хватает, чего не дает ему духовная жизнь, жизнь в Церкви? Чего он ищет, болея за «Спартак»? Отсюда и недоверие — не хватает, значит, чего-то. Что бы Вы на это сказали?
— Это сложный вопрос, и я боюсь быть пристрастным. Лично я никогда не любил ни футбола, ни других зрелищных видов спорта, и мне сложно понять, почему человек в священном сане столь увлечен футболом. Может быть, это «рудимент» прежней жизни в миру: мы довольно-таки часто берем с собою в монашество многие свои пристрастия. Мы, конечно, знаем, что это неправильно, и другим можем объяснить, что человек, принимающий постриг, должен все, что идет от прежнего, мирского обычая, оставить и начать совершенно новую жизнь, но на практике у нас не всегда это получается. Монашеская жизнь есть жизнь полноценная, и места футболу в ней, на мой взгляд, не должно быть. Но, повторюсь, я боюсь быть субъективным. Один из моих предшественников, архиепископ Пимен (Хмелевской), был страстным поклонником классической музыки, собрал огромную фонотеку. В его дневниках (скоро в нашем епархиальном издательстве выйдет два последних тома) мы читаем о том, как он, будучи тяжело больным или уставшим, постоянно слушал классическую музыку. Плохо это или хорошо? Я думаю, хорошо, потому что это ему помогало. Я могу судить по себе. Классическая музыка не раз помогала мне, прямо скажу, выжить. А в юности, кроме того, она способствовала моему окончательному приходу в Церковь. В первые годы моего монашества я отошел от музыки, а потом она ко мне вернулась, и я не жалею об этом. У человека бывают разные состояния, ситуации, и слава Богу, если он научился справляться даже с самыми безвыходными. Поэтому я не могу сказать своему собрату, что он не имеет право на увлечение футболом, в то время как я имею право на любовь к классической музыке. Потому что ведь и про меня кто-то может сказать: хорош монах — вместо того чтоб молиться, слушает Бетховена!
— Если в определенных критических ситуациях помогала музыка, то почему же молитвы недоставало, чтоб помочь?
— Потому, наверное, что мы немощны, и молитва наша немощна. Мы знаем идеал, мы к нему стремимся, но достигнуть его у нас получается далеко не всегда. Поэтому нужна музыка, и аквариум с рыбками тоже нужен, тоже когда-то помогает.
Разные состояния бывают у человека. В разных ситуациях он находится. Когда-то ему нужен костыль. А когда-то нужно отбросить костыль и идти на своих двоих. В качестве лекарства вполне допустимы какие-то неукорные вещи, о которых мы сейчас с вами говорим. Повторюсь: если они не занимают слишком много места в человеческой жизни.
— Увлечение, хобби — оно ведь может быть не только компенсацией какой-то недостаточности, но и своего рода убежищем, созданием себе некоей ниши, или «параллельного мира». А христианин по определению не должен убегать от реальности. Есть ли духовная опасность в увлечениях, исходя из этого?
— Конечно, есть. Но ведь жизнь вообще опасная штука. Даже и молясь, можно вместо искомых состояний впасть в состояние прелести. Мне близка мысль Честертона: в человеке есть кривизна, как в изогнутом луке, и, чтобы попасть в цель, нужно сделать поправку на эту кривизну. Следствие этой кривизны — то, что некоторые вещи, сами по себе неукорные, то есть этически нейтральные, могут превратиться в свою противоположность и нанести вред. Что касается параллельного мира, создаваемого увлечением, — он не повредит человеку, который сохраняет трезвомыслие, здраво оценивает себя, и свое состояние, и свое место в мире.
— Особая тема — увлечения в сфере, которой мы отчасти уже коснулись, то есть культуры: музыки, литературы и т. д. Вроде против этого не возразишь, но если выбор объекта не определяется духовностью человека, то это ведь тоже заставляет задуматься? У нас есть молодые священники, увлеченные рок-музыкой, не собирающиеся с этим увлечением порывать. Какое увлечение молодого или не очень молодого священника в сфере культуры заставило бы Вас насторожиться в отношении его?
— Это совсем не простой вопрос: где грань между культурой, настоящей Культурой с большой буквы, и тем, во что она перерождается в течение последнего столетия. Когда и где именно культура вырождается в свою противоположность? Мы можем только вскользь здесь коснуться этой темы. Священник, любящий рок, меня, конечно, огорчает. Сам я такие вещи терпеть не могу. Конечно, кто-то может сказать, что я просто этого не понимаю, что это, дескать, вкусовщина и т. д. Но дело в том, что научиться понимать классическую музыку — это труд, это возрастание человека, а многие виды современной музыки — напротив, отсутствие труда, подчинение человека низкому, страстному началу. Я всегда старался прививать приходившим ко мне как священнику молодым людям любовь к классической музыке. Прежде всего — чтобы оттащить от этого безобразия, которое называется современной музыкой. Я не могу сказать, что сделал из них больших любителей классики, но мне удавалось дать им понять, что музыка — это не совсем то, что они привыкли слушать.
— Что происходит, когда люди возводят свои хобби в ранг христианских добродетелей и пытаются воцерковлять не совсем церковные увлечения? Например, увлечение пением песен под гитару. Чем это грозит — только плохим концертом «православного барда» или профанацией священного?
— На этот вопрос тоже трудно ответить категорически. Конечно, многие пытаются привести с собой в Церковь какие-то свои увлечения и воцерковить их, дать им новую жизнь, объясняя это какими-то возвышенными целями, но на самом деле желая лишь сохранить их за собой. Но и здесь тоже можно подойти с разных сторон. Я отнюдь не поклонник, например, творчества отца Романа (Матюшина), но я знаю, что в 90-х годах его слушала если не вся Россия, то по крайней мере очень много людей, и это был — пусть с заднего крыльца, но все-таки вход в мир Церкви, как бы своеобразно в данном случае этот мир ни воспринимался. Поэтому я не могу однозначно сказать, что песни и стихи отца Романа — это плохо и ненужно. Но другое дело — толпа его эпигонов, мешающих священные понятия с тюремным жаргоном и имеющих довольно смутные представления о Православии, — их уже совсем слушать невозможно. Беда здесь еще и в общем уровне культуры, который у нас в народе не повышается, а, напротив, понижается, и именно поэтому народ готов потреблять все, что ему преподносят, и вот это действительно опасно. Здесь уже встает вопрос о том, что будет дальше с великой русской культурой.
