 |
| Фома | Александр Моисеенков | 11.03.2013 |
В мировой религиозной традиции идея Страшного Суда распространена довольно широко. Христианство, которое говорит об ответе за свои поступки перед лицом Божьим в конце времен, на первый взгляд, исключением не является. И в сознании большинства верующих, и в представлении обывателей, и в искусстве утвердилась примерно такая картина: после кончины мира Всевышний воскресит все человечество, и каждый из нас получит воздаяние за те дела, которые были совершены нами в дни земной жизни.
Такова общеизвестная модель. Но если внимательно вчитаться в евангельский текст и глубже вникнуть в смысл наследия святых отцов, то станет понятно, что эта привычная и, в общем-то, верная схема на самом деле не такая уж и простая, как кажется. Более того, традиционная христианская эсхатология — учение о последних днях вселенной — в своем видении Страшного Суда является уникальной и сильно отличается от аналогичных представлений, которые существуют в рамках других религий.
Суть понимания Страшного Суда, каким его видели святые отцы Церкви, состоит в том, что конечная участь каждого из людей определяется не только Богом, но и человеком, а в основе этого процесса лежит не столько принцип «заработал — получай», сколько Божественная Любовь. Именно она делает Страшный Суд по-настоящему страшным.
В русском тексте Нового Завета эсхатологические отрывки изобилуют такими словами, как «суд», «судилище», «осуждение», «воздаяние» и им подобными. Поэтому в сознании того, кто читает Священное Писание, иногда возникает невольная аналогия с правоведческой литературой — очень уж похожи по своему контексту картины суда Божьего на привычные земные судебные разбирательства. Но стоит только открыть оригинальные греческие и еврейские тексты — и привычные русскоязычные фразы наполняются абсолютно новым непривычным содержанием.
Одним из главных понятий юриспруденции является справедливость — принцип, позволяющий держать в некоем балансе социальные силы, при необходимости наказывая плохих и поощряя хороших. Для обозначения этого термина в греческом языке используется слово «dikaiosyne». Оно же применяется и создателями Библии для указания на справедливость Божественную. В конечном итоге это привело к тому, что западное христианское мышление, до конца не избавившееся от языческого мировоззрения, поставило знак равенства между двумя справедливостями. Но еврейский текст не дает достаточного основания делать такие выводы.
Дело в том, что греческое «dikaiosyne» в ветхозаветных текстах употребляется для передачи еще более архаичного слова из языка древних израильтян — «tzedakah». Современный иврит под этим термином понимает обязательный для всех верующих иудеев вид благотворительности, который направлен, опять-таки, на достижение социальной справедливости — если ты богат, то должен разными способами помогать малоимущим. Однако в более глубокую старину, еще до пришествия Христа, «tzedakah» служило синонимом таких понятий как «спасительная божественная благодать», «милость», «сострадание», «праведность», «любовь». И святые отцы, зная это, говорят о Божьей справедливости иначе, чем это делают, скажем, юристы или адвокаты.
В восточном богословии грех рассматривается как искажение изначального Божьего замысла о человеке и мире. Поэтому справедливость (если употреблять именно этот термин) мыслится здесь не в юридических, а, скорее, в медицинских категориях — как восстановление гармонии, которая была во вселенной до грехопадения дьявола и человека. Окончательно такой возврат к первозданному состоянию мира произойдет в конце времен, когда Бог обновит все Свое творение. Весь космос станет тогда действительно настоящим, поскольку произойдет его бесповоротное возвращение к своему Создателю.
Церковная традиция говорит о неизменяемости Божьей. В том числе — и о такой неизменяемости, которая предполагает, что наш Творец всегда и одинаково любит всех вне зависимости от багажа злых дел, который каждый из нас накопил за годы жизни. Но что же человек? С ним все сложнее — он и пал своевольно, и грех творит своевольно, и обратно к своему Господу прийти может исключительно по своей доброй воле. С грехом можно бороться, и всю жизнь постепенно идти к свету, возвращая душе первозданное благодатное состояние. А можно — полностью отдаться греху, поработив себя ему и в итоге сделаться неспособным к принятию той любви, которая изольется на человека в Вечности.
На земле, в условиях падшего мира, мы можем часто не замечать ни участия Бога в нашей жизни, ни Его любви к нам. Когда же нынешнее бытие перестанет существовать, Божье присутствие станет настолько ощутимой реальностью, что даже те, кто не знал Его, или не хотел знать, войдут в нее и будут ее непосредственными участниками — хотят они того или нет. В этом факте и кроется весь трагизм Страшного Суда — душа каждого человека просветится светом Божества, и этот свет выявит все самые потаенные дела, чувства, мысли, эмоции и желания, которые скопились в сердце человека. Ведь оно и есть та самая книга, которая, согласно евангельскому сюжету, будет зачитана на Страшном Суде.
Обычно «последний суд над человечеством» в массовой культуре воспринимается как оглашение Богом вердикта: «Ты — направо, ты — налево. Решение обжалованию не подлежит». И бедные-несчастные люди, у которых за душой не оказалось добрых дел, уже не смогут обратиться с апелляцией. Однако, приведенные ниже слова преподобного Симеона Нового Богослова говорят совсем о другом:
«В будущей жизни христианин не будет испытываем на предмет того, отрекся ли он от всего мира ради любви Христовой, или раздал ли он свое имущество бедным, воздерживался ли он и соблюдал ли пост накануне праздников, или молился ли он, сокрушался ли и оплакивал ли свои грехи, или делал ли он что-либо еще доброе в своей жизни, но он будет тщательно испытан, имеет ли он со Христом сходство такое, как сын со своим отцом» (прп. Симеон Новый Богослов. Слово 2. § 3).
Конечно же, фраза святого Симеона не говорит о том, что добрые дела не нужны. Наоборот, они крайне важны потому, что только доброделание в сочетании с тяжелым трудом покаяния (то есть перестройки самого себя) позволяет человеку накопить положительный опыт уподобления Христу. Совершаемые же без духовной работы над собою, добрые дела не принесут никакой пользы. Равно как не может спасти человека и одно лишь покаянное оплакивание своих грехов, не сопряженное с делами милосердия, постом и молитвой.
На последнем суде люди предстанут перед Христом. Кто-то выберет Его, кто-то от Него отречется. И в этой неописуемой по своему трагизму ситуации, в этот итоговый момент всей нашей истории, Бог лишь окончательно закрепит свободный выбор каждого из Своих детей.
Страшный Суд страшен тем, что на нем мы сами зачитываем себе приговор, а Господь лишь смиренно говорит: «Аминь! Да будет по делам и воле твоей!».
В художественной литературе наиболее драматично трагедия решающей встречи с Господом описана в последних главах книги К. С. Льюиса «Последняя битва», завершающей собою «Хроники Нарнии»:
«Когда они подходили к Аслану (образ Христа в романе — прим. Авт.), с каждым из них что-то случалось. Все глядели ему прямо в лицо; я не думаю, что у них был выбор — глядеть или нет. И когда они так смотрели, выражение их лиц ужасным образом менялось — появлялись страх и ненависть. На лицах говорящих зверей страх и ненависть удерживались долю секунды, и было видно, как они внезапно переставали быть говорящими и становились обычными животными. Все эти создания сворачивали направо (от него налево) и оказывались в его огромной черной тени, которая (как вы помните) лежала влево от дверного проема. Дети их никогда больше не видели, и я не знаю, что с ними стало. Но другие смотрели в лицо Аслана с любовью, хотя кое-кто и был испуган. Эти проходили в Дверь справа от Аслана..» (Льюис К. С. Хроники Нарнии. Последняя битва. Гл. 14).
Апокалипсис является не только трагическим, но также и радостным вечным продолжением того изначального божественного замысла, который был прерван вмешательством сатаны и падением человека. Будет ли в этой Вечности место людям и демонам? Церковь говорит — да! Но поскольку отпадение вселенной от Бога стало следствием свободного выбора свободных существ, то и конечное будущее этих самых существ полностью зависит от их свободы. Той свободы, против которой не может пойти даже Сам Бог.
