НЕСЧАСТЬЕ БУДУЩИХ ВРЕМЕН

К 250-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ А. С. ШИШКОВА

250 лет назад в России родился автор первой концепции патриотического воспитания.
«Александр Семенович Шишков. Русский писатель. Государственный деятель, адмирал, глава литературного общества „Беседа любителей русского слова“. С 1813 года президент Российской академии наук. Реакционер. В литературе поборник высокого стиля, архаист».
Вот и все, что можно найти об этом человеке в «Антологии педагогической мысли России первой половины 19-го века». Сразу видно, что для историков отечественного образования он — фигура проходная, неприметная. За 250 лет со дня его рождения в России единственный раз в 1880-м году напечатана его биография (написанная, между прочим, известным русским педагогом В.Я. Стоюниным). Еще есть маленькая полемическая брошюрка 1987-го да изредка переиздаются пятьдесят страниц из воспоминаний С.Т. Аксакова. Сочинения самого Шишкова последний раз выходили в 1870-м в Берлине.
И это все, что мы знаем о человеке, прожившем почти 90 лет, служившем верой и правдой четырем императорам, мореплавателе, лингвисте, Государственном секретаре России в период Отечественной войны 1812 года, министре просвещения 1824−1828 годов. Без всякой оценки его роли в истории, можно было хотя бы поинтересоваться, что из его восемнадцатитомного наследия заслуживает переиздания. Ведь там не только переводы немецких стихов и итальянских трагедий, но и дневники, записки, письма, по объему намного превосходящие распространенные сейчас воспоминания Екатерины Дашковой или мемуары декабристов. А еще множество заметок по самым разным предметам: от народного просвещения и лингвистики (кстати, именно за работы по истории русского языка Шишков был выбран президентом Академии Наук, и возглавлял ее 28 лет) до общественной деятельности адмирала. При активном участии Шишкова в 1811-м году было создано одно из первых литературных обществ России, та самая «Беседа любителей русского слова».
По иронии судьбы, только скандальная репутация этого общества, бывшего лишь одним из многих плодов деятельности великого адмирала, и позволила сохраниться его имени в лексиконе российской интеллигенции. При слове «шишковизм» у большинства людей, прилежно изучавших в школе литературу, всплывает в памяти фраза Белинского: «Хорошилище в мокроступах идет по гульбищу из ристалища в позорище». Таким образом, по мнению великого критика, зазвучат в русском переводе любые иностранные слова, если воспользоваться рекомендациями «Беседы любителей русского слова» и лично ее основателя Шишкова.
К этому можно добавить строчки из «Евгения Онегина»:
Du comme il faut… Шишков, прости.
Не знаю, как перевести.

Для словесного портрета вполне достаточно. И не хочется вспоминать, что молодой Пушкин когда-то посвятил Шишкову еще 6 строк:
Сей старец дорог нам: он блещет средь народа
Священной памятью двенадцатого года.
Один в толпе вельмож он русских муз любил,
Их незамеченных созвал, соединил
От хлада наших дней спасал он лавр единый
Осиротевшего венца Екатерины…

Да и сам Белинский уже после смерти адмирала в 1841-м посетовал как-то в письме к другу: «Жаль, что умер Шишков — многого мы лишились».
Собственно, педагогом Шишкова назвать трудно. Он никогда не занимался преподавательской деятельностью, Министерство просвещения возглавил уже глубоким стариком и вскоре вышел в отставку. Но именно ему и в меньшей степени его литературному оппоненту Н.М.Карамзину удалось, в свое время, остановить проникающий в русское образование революционный яд идей радикального «просветительства». Для того, чтобы понять как этот общеевропейский процесс затронул российскую действительность, насколько он угрожал ей, необходимо отметить колоссальный разрыв петровской и екатерининской политики в области просвещения с культурными и просветительскими традициями Древней и Московской Руси. Разрыв, сильнейший в сравнении с Европой, обусловленный резким насильственным вторжением чужой идеологии во все сферы общенационального бытия.
Механический перенос европейской системы просвещения на русскую почву, прежде всего, привел к нравственной болезни высшего света, которую историк В.О. Ключевский метко назвал «анемией общественного сознания и нравственного чувства, соединенной с неестественным отношением к окружающему. Общечеловеческая культура, приносимая иноземным влиянием, воспринималась так, что не просветляла, а потемняла понимание родной действительности: непонимание ее сменялось равнодушием к ней, продолжалось пренебрежением, завершалось ненавистью и презрением. Люди считали несчастьем быть русскими».
Безусловно, некоторые соображения по поводу традиционной, народной основы воспитания высказывались и в XVIII веке. О важности патриотизма одинаково горячо говорили Ломоносов и Новиков, Дашкова и Радищев. Но все это были частные мнения, не оказывавшие серьезного влияния на тогдашнее образование. Тем более, что образование это, особенно для дворянской элиты тоже было, в основном, частным, неподконтрольным никакому государственному или общественному органу. «Просвещенный» XVIII век слепо преклонялся лишь перед положительным знанием. Считалось, что оно само по себе формирует гармоничную во всех отношениях личность. В каких условиях развивается человек, каково влияние педагога на смысл сообщаемых сведений, все это считалось неважным. Можно сказать, что просветители, вообще, не рассматривали ребенка, как особое существо. Для них это был «чистый лист бумаги», на котором, по выражению английского просветителя Д. Локка, можно было записывать все, что угодно, и даже потом стирать записанное.
Екатерининская Россия наполнялась иностранными учителями. Дети «благородных семейств» оказались в странной обстановке. Родным и милым с самого детства становилось иноземное, а свое, российское оставалось лишь в виде назидательного примера «первобытной дикости и грубости нравов». Если главным воспитателем наследника престола Александра был назначен швейцарец, конституционалист Лагарп, то, что уж говорить о Пестеле, о других будущих дворянских революционерах, получивших образование в иезуитских пансионах и частных школах, организованных бывшими якобинцами. Когда в 1806 году русская армия впервые столкнулась с Наполеоном, последствия не замедлили сказаться. Многие молодые офицеры были заранее уверены в поражении своих войск и открыто преклонялись перед военным и государственным талантом Бонапарта. Только воины старой суворовской школы спасли армию от полного уничтожения при Аустерлице и Фридланде. Непрочный Тильзитский мир отодвинул решающую схватку. Для того чтобы выиграть ее, Россия нуждалась в новом, патриотическом мировоззрении.
Весной 1812-го года в предверии неизбежной войны России с Наполеоном Шишков, недавно назначенный Государственным секретарем (говоря сегодняшним языком, советником по вопросам национальной безопасности и спичрайтером императора Александа I), выступил в Москве с речью, в которой впервые в истории были намечены основы государственной политики России в области идеологии образования. Грозная реальность Отечественной войны должна была напомнить и дворянину, и чиновнику, «что у любви к Отечеству, только три надежных основания: вера, воспитание и язык.» Высказывания Шишкова, не смотря на их вычурный стиль, по сути своей были просты, почти банальны. Однако, для многих русских людей того времени они стали откровением.
В своей речи Шишков особо подчеркнул зависимость государства от системы образования. «Когда государство или народ желает благоденствовать, то первое попечение его долженствует быть о воспитании юных чад своих». Сущность воспитания Шишков видит «в страхе Господнем, в напоении сердец детских любовью к вере, откуда проистекает любовь к Государю, сему поставленному от Бога отцу и главе народной; любовь к Отечеству, сему телу великому, но не крепкому без соединения с главой своей; и наконец любовь к ближнему, под которым разумеются сперва сограждане, а потом и весь род человеческий».
Эти слова, написанные далеко не легким слогом, на сто лет легли в основу российской державной мысли, которую в министерских кабинетах формулировали, как «Православие. Самодержавие. Народность.», а в солдатских окопах — «За Веру, Царя и Отечество». Главный удар здесь наносился по иностранным учителям и учебным заведениям. Шишков отмечал: «Откуда иностранец возьмет сии чувствования? Он научит меня своему языку, своим нравам, своим обычаям, своим обрядам; воспалит ко мне любовь к ним; а мне надобно любить свои. Две любови не бывают совместны между собою».
Но чему же тогда учиться? И каким должен быть учитель? «Лучше простой человек со здравым рассудком и добрыми нравами, нежели ученый с развращенными мыслями и худым сердцем, лучше грубоват и пасмурен лицом, нежели статен телом, блестящ остроумием, но мрачен душою; ибо гораздо полезнее Отечеству и всему роду человеческому судья сострадательный, воин храбрый, земледелец трудолюбивый, нежели многомысленный вертопрах или важный метафизик, рассуждающий о монадах и делающий воспитанника своего монадою», утверждал Шишков. «Стремления к обогащению себя всеми нужными сведениями должны основаны быть на кротости и смиренном разуме, чуждом возбужденных страстями буйных умствований, вовлекающих в неистовые строптивые заблуждения», предупреждал он будущих декабристов.
Московское дворянское общество вторично слушать Шишкова отказалось. Зато московское мещанство и купечество через несколько дней потребовали повторения речи в более обширном помещении. И опять звучали взволнованные слова адмирала, его сокровенные мысли о школе: «Народное воспитание есть весьма важное дело, требующее великой прозорливости и предусмотрения. Оно не действует в настоящее время, но приготовляет счастье или несчастье будущих времен, и призывает на главу нашу или благословение, или проклятие потомков. Оно медленно приносит плоды, но когда уже созреют оные, нет возможности удержать их от размножения».