В «Житиях святых», принадлежащих перу известного сербского богослова и подвижника XX века преподобного Иустина Поповича мы находим следующие строки: «Церковь Божия, основанная на фундаменте апостолов и пророков и залитая кровью святых мучеников, разрослась как ветвистое дерево, покрывшее всю вселенную. С первого дня своего существования Церковь была, есть и будет мученической. Страдание и гонение является для Церкви Божией атмосферой, в которой она непрестанно живет. В разные времена и гонение это бывало различным: иногда явным и открытым, иногда скрытым и вероломным…
Чем богоносней бывал народ, тем более дивные плоды приносил он в лице наилучших детей своих; и наоборот, чем больше плодов посылал народ в житницы Небесного Домовладыки в лице святых мучеников, тем богоносней и милей для Бога этот народ становился.
И наш многострадалный народ сербский, посаженый как „дерево при потоках вод“ (Пс. 1, 3), приносил изобильные плоды „во время свое“. На протяжении веков он наполнял и наполняет небесные житницы многоценными плодами, которые ничем ни хуже приношений остальных христианских народов. Кровь христианских мучеников обильно лилась с того времени, когда сербский народ был просвещен Святым Крещением, и льется до сего дня. Целые стаи святых душ, когда-то большие, а когда-то меньшие, воспаряли в Небесную Сербию, убеленные кровью Агнца и своей. Их число было особенно великим во времена всенародного страдания, как мы говорим, во время пятивекового турецкого рабства, когда Бог предал сербский народ, ради его грехов, в руки агарян, с тем чтобы тело его подвергалось мучениям, а душа очистилась. В это время сербский народ словно многоценными дорогими камнями украсился великим сонмом мучеников и новомучеников … Мало тех, которых мы знаем по имени, а еще меньше тех, чей мученический подвиг описан в сербском мартирологе. Один их этих последних, чьему подвигу мы смиреннно покланяемся и чью память радостно празднуем, есть святой преподобномученик диакон Аввакум, который мученически пострадал от турок во время восстания Хаджи-Продана в 1814 году, вместе с остальными новомучениками».
Святой мученик Аввакум родился в 1794 году в Кнез Поле под Козарой. Отца его звали Гавриил, а мать Божаной. При Крещении родители дали ему имя Лепое. Первые уроки благочестия он получил в родительском доме от своей благочестивой матери, которая всем сердцем желала, чтобы ее единственный сын был посвящен на службу Богу. Когда мальчик подрос, мать повела его в монастырь Моштаницу, чтобы он учился там книгам. [1]
У ворот монастыря их встретил духовник обители отец Геннадий, который раньше был женат на тетке Лепое по отцу. Овдовев отец Геннадий принял монашеский постриг и привел с собой в монастырь своего сына Стояна. Подивившись красоте и благородству юноши, напоминавшего прекрасного Иосифа, отец Геннадий сразу же принял Лепое в святую обитель. Его добрая мать-вдовица не хотела расставаться со своим единственным сыном и осталась прислуживать при монастыре.
Одаренный юноша, быстро освоил грамоту и изучал божественные книги. К тому же он научился церковному пению, и прославял своим прекрасным голосом Бога день и ночь, уподобясь псалмопевцу сказавшему: «Господи, возлюбих благолепие дому Твоего, и место селения славы Твоея» (Пс.25,8). Так, преуспевая в доброделелях и святом послушании, молодой подвижник вскоре сподобился святого ангельского чина и получил в монашестве имя Аввакум. Достигнув 18 лет, он был рукоположен митрополитом Пакрацким Иосифом Йовановичем Шакабендой в сан диакона. Молодой диакон Аввакум со слезами возблагодарил Бога за то, что Он удостоил его служить святую службу с духовником обители, стоять перед Святым Престолом в алтаре и своими руками касаться Святых Божественных Таин. На Аввакуме сбывались слова Апостола: «Никто да не пренебрегает юностию твоею; но будь образцом для верных в слове, в житии, в любви, в духе, в вере, в чистоте» (1 Тим. 4,12).
Но как часто бывает, что после тихого и солнечного дня приходит страшная буря, так и здесь, по попущению Божию, внезапно как для молодого диакона, так и для всей святой обители настали тяжелые испытания.
В 1809 году сербы Боснийской Краины, под влиянием восстания Карагеоргия в Сербии, поднялись на борьбу. Начался так называемый Янчичев мятеж, который был жестоко подавлен. Тяжелые и невыносимые обстоятельства сопровождавшие подавление мятежа вынудили многих сербов бежать в леса и горы или перебираться в Сербию, Хорватию или Славонию. Игумен Моштаницы Геннадий Шувак, принявший активное участие в мятеже с другими священниками и монахами, целых три года скрывался от глаз турок и в конце-концов в 1811 году вынужден был покинуть Боснию и монастырь Моштаницу, у пепелища которого он периодически совершал богослужения. Взяв с собой своего сына Стояна и только что принявшего сан Аввакума с его матерью, отец Геннадий чуть больше года он провел в Славонии. Затем они отправились искать прибежище по-спокойней и идя от монастыря к монастырю, добрались однажды до ворот Благовещенской обители в Трнаве в окрестностях Чачака. Игумен монастыря Паисий открыл им ворота и встретил их с большой любовью. Так как у него практически не было монастырской братии, то он принял скитальцев из Моштаницы с распростертыми объятиями. Святая обитель сразу же ожила согласным пением и красотой богослуженья. Но такая блаженная и богоугодная жизнь длилась короткое время.
После поражения восстания Карагеоргия в Сербии осенью 1813 года турецкие насилия превзошли всякую меру. Сербские головы скашивались как колосья. Земля от Дрины до Краины была покрыта трупами, которые некому было собрать и похоронить. Многие сербы бежали в горы и уходили в гайдуки. Народ страдал под немилосердным гнетом. Это заставило многих воевод и князей оставшихся в Сербии сложить оружие к ногам турок. Некоторые даже с помощью турок успокаивали народ, чтобы он не бунтовал. Дольше всех скрывался в лесах воевода Хаджи-Продан Глигориевич, но наконец и он сдался Муселиму Латиф-аге, после чего поселился в Трнавском монастыре. Духовник монастыря игумен Паисий пользовался большим авторитетом, так что его ценили и уважали даже турки. Приезд Хаджи-Продана, известного и испытанного воеводы, весьма обрадовал отца Паисия, а общность мыслей и чувств быстро сроднили их. Вскоре они решили снова поднять восстание, как только появится удобный момент.
В это время началась сильная эпидемия чумы, от которой особенно страдали жители городов. Расположенный на горе монастырь Трнава был избавлен от этой напасти, и вскоре чачанскому муселиму Латиф-аге пришло в голову переселиться в эту обитель вместе со своими слугами, имуществом и оружием. Теперь игумен Паисий и Хаджи-Продан были под непосредственным присмотром турок. Однако в начале сентября 1814 года неподалеку от Трнавы в монастыре Стенике все-таки состоялась встреча сербских князей, воевод и духовенства, на которой присутствовали Хаджи-Продан, игумен Паисий, отец Геннадий Шувак и другие. На этой встрече и было принято решение поднять восстание. Воеводой восстания был избран князь Милош Обренович, а его помошником Хаджи-Продан. Клятву от имени восставших произнес пользовавшийся большим уважением игумен Паисий. Было решено, что восстание должно начаться на Крестовоздвижение 14 сентября 1814 года. Князю Милошу было отправлено письмо с призывом присодиниться к восставшим.
В то время как Латиф-ага отправился умиротворять окрестных сербов, его люди были разоружены и на Крестовоздвижение над Трнавой уже развивалось знамя восстания. Под началом Хаджи-Продана оказалось от двух до четырех тысяч человек. Поначалу некоторые князья, воеводы и известные люди стали активно присоединяться к восставшим, а сопротивление турок было слабым.
Тем не менее вскоре из Белграда на подавление восстания вышло болшое войско под командованием Наяч-паши Ибшира. Князь Милош незадолго до этого обещал Сулейман-паше в Белграде, что в Сербии будет спокойно, и отказался присоединиться к восставшим. Хаджи-продан был вынужден оставить Трнаву, ввиду невозможности организвать здесь достойного сопротивления.
Вскоре под Кничем произошла решительная битва. На одной стороне были турки и люди Милоша, а на другой Хаджи-Продан в нескольктими сотнями восставших. Сражение продолжалось целый день, так что его участники заночевали на поле битвы. Силы восставших иссякали, а большинство их вождей уже были схвачены, так что ночью они покинули поле сражения. Хаджи-продан с неболшим количеством людей перебрался в Срем, и восстание практически захлебнулось.
Но с этим народные страдания не прекратились. Турки постарались использовать роизошедшие волнения как повод для расправы над народом. Они хватали практически всех известных людей и особенно представителей духовенства, которые хоть каким-то образом были причастны к восстанию или находились под подозрением.
Сначала расправы прошли в Чачаке, из которого Джая-паша вывел в направлении Крагуевца целую колонну пленников закованных в цепи. Под Крауевцем он встретился с князем Милошем. Народу было объявлено, что все будут прощены, на что якобы имеется соответствующее распоряжение от Сулейман-паши из Белграда. Когда люди из окрестных сел пришли в Крагуевац, то и здесь повторилась страшная картина. Многие из пришедших сразу же попали в кандалы и присоединились к колонне измученных пленников из Чачака. Затем Джая-паша направился в Ягодину и учинил жестокую расправу и там. В Драгачево турки казнили 60 человек отрубив им головы, а еще сто отправили в кандалах в Белград. В окресностях Крагуевца турки схватили 86 самый известных людей и спустя несколько дней предали всех смерти.
Закованные пленники в несколько колонн были доставлены в Белград. В первой партии прибыли диакон Аввакум и игумен Паисий, отправленный Джая-пашой в качестве дорогого подарка своему визирю. За колонной пленников шли измученные матери диакона Аввакума и игумена Паисия — Божана и Синджелия. Прибывшие в Белград пленники были заперты в башне Небойша. Так наступили тяжелые дни ожидания жестокой расправы. В это время Ибшир Джая-паша и Ашин-бег с Милошем продолжали «успокаивать» народ и отправляли в Белград новые колонны пленников. Расправы и убийства продолжались.
Пока пленники томились в темнице, Сулейман Скопляк-паша расздумывал над тем, каким мученьям подвергнуть бунтовщиков. Казнь должна была быть как можно изощренней для того, чтобы остальной народ надолго это запомнил и превратился в «покорную райу». В итоге ему пришло в голову посадить всех живыми на кол.
Наступило 17 декабря 1814 года. Сулейман Скопляк-паша встал рано утром и хлопнув в ладоши позвал стражника. Когда тот пришел, визирь спросил его:
— Жив ли тот неверный, которого мне прислали в подарок из Чачака?
— Жив и здоров, благородных господин.
— А даете ли вы ему что-нибудь есть?
— Кусок хлеба и немного воды в день.
— Этого много! С сегодняшнего дня не нужно и этого, — строго сказал везирь, приказав приготовить длинный дубовый кол и поставить его у ворот башни Небойши.
Когда везирю сообщили, что его приказание исполнено, он повелел вывести игумена Паисия:
— Дайте ему этот кол, чтобы он нес его до места казни. Приведите с ним как можно больше пленников, чтобы они видели эту забаву.
Сам везирь тоже отправился к месту казни со своей свитой.
В то время как везирь давал распоряжения, а стражники выполняли их, диакон Аввакум пел в темнице своим прекрасным голосом церковное пенопение:
«С нами Бог! Разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог.
Услышите до последних земли, яко с нами Бог…»
В непосредственной близости от него в углу коленопреклоненно, припадая лицом к земле и воздевая руки к небу, игумен Паисий возносил к Богу молитву, в которой просил сподобить его мученической кончины и подать силы для того, чтобы достойно совершить этот подвиг. Диакон Аввакум закончил песню и подошел к своему игумену. Став около него на колени, Аввакум слушал последние слова молитвы, на которые произнес: «Аминь и дай Боже». В этот момент раздался лязг замка, и скрип тяжелых темничных ворот прервал их молитву.
Стражник открыл ворота, ища глазами игумена Паисия. Увидев его, он вошел внутрь, схватил его за плечи, и, осыпая ругательствами, вытолкал из темницы. Диакон Аввакум побежал за игуменом до ворот и схватил его за правую руку, которую поцеловал в последний раз. Игумен Паисий успел только поцеловать его лицо орошенное теплыми слезами.
Идя к месту казни с колом на плечах в обществе других сербов, старый игумен Паисий ни чуть не смутился, потому что его душу наполняла вера и духовная сила, поданная Богом. Верный слуга Божий испытывал радость, что пострадает за Христа, Его Церковь и свой народ.
Визирь вышел и встал со своей свитой на специально приготовленном месте и смотрел, как пленники проходят через крепостные ворота. Когда все перешли через деревянный мост, визирь дал знак, чтобы они остановились и приступили к делу.
Прислонившись к тяжелому двухметровому колу, игумен Паисий спокойно наблюдал за тем, как двое турок копали специальное отверстие в земле. Когда все было готово, визирь хлопнул в ладоши, дав им знак продолжать. Один турок подошел к отцу Паисию и взял кол из его рук, а другие схватили его и крепко связали. Затем палачи потихоньку забили кол в тело отца Паисия. Когда кол был укреплен в земле, отец Паисий тихо произнес: «Слава Богу!», — и через некоторое время испустил дух.
Визирь довольно хлопнул в ладоши и указал стражникам на пленников, которые от ужаса попадали на землю. Сулейман-паша отправился со своей свитой в город, а стражники выхватили свои кинжалы и, идя от одного к другому, зарезали 48 человек, после чего их тела также были набиты на кол.
Жестокие казни повторялись практически каждый день. Туркам очень нравилось, когда среди пленников, которых вели на казнь, находился какой-нибудь священник. Поэтому они специально сберегали их до конца. На память святителя Саввы в 1815 году на кол были посажены 20 священников. Среди них были поп Симо Сенчанин, поп Радован Вуйович настоятель Трнавский, поп Михаило из Лютовницы и другие.
Перед тем как лишить сербов жизни, турки пытались похитить у них их бессмертную душу. Наученные отцом всякой лжи дьяволом, они обычно всякими способами заставляли приговоренных к смерти принять их веру, прощая им при этом вину и даруя жизнь. Однако тех, кто соглашался на это, желая избежать жестоких мук, было мало. Сербы предпочитали быть посаженными на кол, чем «кланяться с турками». Но, все-таки, попадались и те, кто соглашался принять ислам.
Когда отец Геннадий, пройдя мимо еще живого игумена Паисия, пришел в темницу, то неожиданно повстречал там своего единственного сына Стояна, которого турки тоже пригнали из Трнавы в Белград. Стоян был вместе с диаконом Аввакумом. От счастья отец Геннадий как будто потерял рассудок, но вскоре сердце его начало разрываться от горя, потому что его охватил ужас перед предстоящими страданиями, соединенный с мыслями о судьбе своего сына Стояна. Так он решил принять предложение магометан и потурчиться. О своем решении он сообщил Стояну, сказав, что идет на этот поступок более всего из-за любви к нему, своему единственному сыну. При этом отец Геннадий обещал, что при первой удобной возможности они снова вернутся в православную веру. Так уговорами и убеждениями отец Геннадий склонил и своего сына принят ислам.
О своем решении он сообщил и диакону Аввакуму, предложив потурчиться и ему, но Аввакум не хотел об этом даже слышать. Отвращаясь от них и их намерения, он указал игумену на священническое и национальное достоинство. Отец Геннадий остался при своем и сообщил туркам, что он и его сын хотят принять ислам и потурчиться. Турки вывели их обоих из темницы и предоставили их Ибширу, который и совершил обряд потурчения. Так отец Геннадий стал зваться Мула-Салия, а Стоян — Реджепом. Позднее, когда наступил Великий пост, Мула-Салия вместе с сыном сбежал от Ибшира. Они прибыли вдвоем в Сремские Карловцы и явились к митрополиту Стефану Стратимировичу (1790−1836). После того как они рассказали ему свою историю, митрополит помазал отца Геннадия святым миром и дал ему право совершать обряды, но служить Божественную литургию не благословил. Отец Геннадий был послан в Градишку, где прослужил неполных три года и в 1818 году скончался, а вслед за ним умер и его сын Стоян.
Турки заставляли принять ислам и брата игумена Паисия Димитрия, но он отказался. Тогда турки вывели его из темницы за городские стены, отсекли ему голову и насадили ее на кол.
Из всех заключенных, схваченных турками во время мятежа, их особое внимание привлекал молодой и неустрашимый диакон Аввакум. Привлеченные его красотой и молодостью турки хотели обратить его в ислам и сохранить ему жизнь. Но как турки не старались склонить Аввакума к принятию ислама, ни просьбы, ни угрозы не могли поколебать веры молодого подвижника. Презрев все земные блага, он с верой молился Христу, Который невидимо укреплял его.
Не только турки уговаривали Аввакума принять мусульманство. Бывший его игумен и духовник Геннадий, а ныне Мула-Салия со своим сыном Реджепом, посещали его в темнице, но он не хотел даже и говорить с ними.
— Сынок, Бог тебе в помощь. Потурчись, не нужно бессмысленно умирать. Вот, Стоян и я…, — обращался к нему Мула-Салия.
— Нет, отче, я воин Христов. Смерть — это утешение для всех нас. Мы радуемся смерти.
Когда попытки склонить Аввакума к принятию ислама остались безуспешными, пробил и его час. Пришло и его время испить горькую чашу, выпитую до этого его учителем игуменом Паисием. В один из дней, на рассвете, когда солнце озаряло своими лучами окрестности, тяжелые темничные ворота отворились и турки вывели диакона Аввакума на казнь, дав ему самому нести кол, на который его должны были посадить. Печальная процессия направилась в Калимегдану. За диаконом Аввакумом шла его убитая горем мать Божана, плача и тихо уговаривая его потурчиться. Несколько слез скатилось с ангельского лица молодого воина Христова, не из-за боязни смерти — это были слезы сожаления, которые одновременно стали ответом отчаявшейся матери. Диакон смело нес орудие своей казни и на протяжении всего пути весело и громко пел песню:
«Нету веры лучше христианской!
Серб — Христов, он радуется смерти;
Страшен Божий Суд, он ждет и турок,
Делайте, вы, турки, что вам любо!
Скоро все вы тоже попадетесь
Бог свидетель мне и правда Божья».
Перед Калимегданом его сокрушенная горем мать громко заплакала о своем единственном сыне. Божана не могла справиться со своими материнскими страданиями и с глазами полными слез приступила к сыну с последней просьбой потурчиться и спасти свою молодую жизнь.
— Бог простит тебя, сынок, потому что ты делаешь это не по своей воле, — говорила она ему. Но диакон Аввакум оставался тверд в своем намерении умереть за Христа.
Придя на место казни, турки снова начали уговаривать Аввакума принять их веру, для того, чтобы он не умирал раньше времени.
— А, в самом деле, умирают ли когда-нибудь турки? — смеясь, спросил их на это юноша.
— Да, конечно, умирают.
— Тогда все равно сейчас или потом: чем раньше умру, тем меньше на мне будет греха, — решительно ответил Аввакум.
Когда стражник уже приблизился, чтобы произвести страшную казнь, к Аввакуму подошел слуга визиря и в последний раз предложил отречься от Христа, но молодой исповедник остался непоколебим. Сказав, что смерть избавляет от всех бед, а прекрасней христианской веры на свете нет, он предложил туркам делать свое черное дело. Но турки смутились, что должны посадить на кол такого прекрасного и благородного юношу. Один из них выхватил ятаган и пронзил мученика Аввакума в самое сердце для того, чтобы облегчить страдальцу муки.
Так окончилась земная жизнь мученика Христова диакона Аввакума. Турки так и не добились желаемого, а он до конца испил чашу страданий за Христа с радостной надеждой на нетленные блага вечной жизни.
Тело мученика Аввакума турки, все-таки, насадили на кол, вкопанный на том самом месте, где ровно дестью годами раньше был казнен известный архимандрит Хаджи-Рувим. Так, по слову приснопамятного архимандрита Иустина Поповича, «эти преподобномученики проявили свой неустрашимый героизм, завоевали неувядаемую победу и получили венец славы от своего Господа и Подвигоположника, чтобы вечно радоваться в Его Царстве, молясь за всех тех, кто верно чтит их святую память».
[1] Его отец Гавриил был схвачен турками во время известного Янчичева мятежа и вместе с другими восставшими в 1809 году живым посажен на кол.
