Варежки

Ей — восемьдесят два, а мне — тридцать с хвостиком. С Антониной Марковной мы дружим уже лет десять — столько, сколько ходим в один храм. Как дружим? Она меня ругает за то, что я без шапки в мороз хожу, а я ей пряничков (самых обыкновенных, без начинки) да батон с хлебом покупаю, потому что в гололед да в пургу тяжело из дома до магазина старикам добираться. Так и дружим. Незатейливо. А недавно с моей старушкой беда приключилась — украли у нее варежки… И где? В церкви. Лежали заштопанные варежки в неказистой тряпичной сумке. После Литургии собрались из храма выходить, а сумки-то и нет. «Вот ведь как, Юлюшка, и в церкви воруют, вот ведь как…» Хотела я было удивиться, а потом не стала. Сколько лет мы с Марковной в храм ходим, а с амвона на проповеди священники нам о воровстве ничего не говорят. Понятное дело, что нам самим заповеди Божии помнить надо, Евангелие читать. Но человек — существо забывчивое, непостоянное: заиграется, засуетится… вырвется в храм в надежде услышать для души что-нибудь полезное…И не услышит. Бывает и так….

Ну это ничего. Зато Церковь наша в культурно-массовой работе преуспевает. То там, то здесь слышишь о выставках, о концертах, о фестивалях и форумах… А недавно вот звали меня на курсы английского языка, что при храме настоятель организовал. Собралась я было пойти — английский ведь в наше время изучать надо, — да потом вспомнила, что лет десять его уже учила, да так и не выучила. Да и еще одна мысль меня остановила, противоположная, — а вдруг так ловко в храме нас заморским глаголам обучат, что мы и родной язык забудем, который тоже не слишком хорошо знаем?

А в другой раз психологи к нам приезжали, с прихожанами общались. Говорят, интересная с ними беседа получилась. Обсуждали что-то, коммуникативные навыки тренировали, да картинки рисовали, а потом их интерпретировали: что, дескать, сие изображение означает? А ты думай, кумекай… Вот тебе и гимнастика для ума.

По осени в храме совсем из ряда вон выходящее событие случилось: заглянули к нам в храм англикане во главе со своим епископом. Люди хорошие, во Христа веруют. Захотелось им вдруг узнать, как устроен храм православный, да увидеть воочию благочестие, которым люди русские всегда славились. Вот и подумали: поедем в Россию, посмотрим, как православные Богу служат, может, получше у них это выходит? А что лучше-то, милые англикане? Вы присмотритесь повнимательней. У вас женщин в епископш хотят рукополагать, а у нас уже в каждой семье вместо мужа такая «епископша в портках» командует, прочно заняв главенствующее положение в малой Церкви. У вас, англикан, церковь гомосексуальные браки благословляет, а у нас блудников к Причастию допускает, и даже часто без покаяния. Да это и понятно. Ведь если всех наших блудников от Причастия отлучить, то, пожалуй, и в храме стоять будет некому, единицы останутся, зато в притворе будет — не протолкнуться. А кому охота в притворе годами стоять, да еще и локтями толкаться? У нас ведь и в церковной жизни тогда некому будет участвовать, да и благотворителей почти не останется. Ну это так, отступление. А вообще англиканам у нас понравилось, особенно в алтаре. Благодать…

А вот бабуле моей Антонине Марковне приезд иноземцев и завывание на английском в алтаре не слишком пришлись по душе:

 — Не было, говорит, у нас такого в Церкви никогда.

 — Так время другое было, — возражаю я ей, — не все же по старинке.

Утешаю я бабулю, а сама волнуюсь. А вдруг что-то и правда у нас в церкви не так?

На днях довелось мне с одним человеком добрым, верующим поговорить. Я у него так прямо и спросила:

 — Что, — говорю, — у нас происходит?

 — Что у вас происходит, — отвечает он мне с улыбкой, — это я у вас, матушка, должен спросить: хорошо ли у вас щи, борщи варятся? Все ли в кухонном пространстве вам понятно?

 — В кухонном пространстве, — отвечаю я как на духу, — мне все понятно, щи да каша — пища наша. А вот что в Церкви нашей происходит, мне с моей знакомой бабулей не до конца понятно….

 — Эка, матушка, вы загнули. Вам, голубушка, лучше бы за щами следить. А о Церкви не беспокойтесь. Глава нашей Церкви Христос, и все в ней происходит как положено. Таинства церковные там совершаются: Таинство Покаяния, Причащения, Крещения, Миропомазывания. Таинство Священства. Вот у вас щи, борщи, а там Крещение, Причащение… Еще молебны да литии. Панихиды изредка батюшки служат. Понятно?

 — Дело понятное, — киваю я головой.

 — А то, что дух профсоюзный там иногда проносится, так это нам не привыкать. Мы ведь к профсоюзу привыкшие. Одни у нас борются профсоюзными методами с врагами рода человеческого. Вот, говорят, надо постановление такое выпустить особое, и всё — враг уйдет, не стерпит такого поношения. Другие для сплоченности церковного коллектива психологов приглашают, для улучшения морального духа, так сказать. Третьи налаживают отношения с западом: у нас товарищи, врагов нет, мы всех любим и уважаем и с великой радостью в алтарь приглашаем. Открыты мы всему человечеству.

 — Значит, в целом, все у нас в порядке? — подвожу я итог. — Не о чем мне с моей старушкой беспокоиться? Так и передать?

 — Конечно, не о чем. Все и без вас под контролем, дорогая матушка. Начальников много. Бывает, что и с самого верху кто-нибудь в храм заглянет с проверкой: как у вас тут дела с молитвенным делом обстоят? — спросят. Каков процент отпеваний, крещений? Все ли учитывается, в таблицы и графики заносится? Бывает и рекомендации дадут: надо повышать, товарищи, процент совершения треб, а особое внимание к молодежи, венчаний надо бы, к примеру, побольше.

 — С венчанием у нас и так дела хорошо обстоят, — отвечают.

 — Вот это славно…

 — Да и с отпеванием все неплохо. Одно за другим, одно за другим, только и успеваем «Со святыми упокой…» петь.

Уедет начальство, вздохнут подчиненные. Все в порядке в храме. Жизнь продолжается. Растет количество венчаний, только вот уровень целомудрия падает: не модно нынче девственниками венчаться да верность до гроба хранить. Жизнь такая, голубушка… Отпевание в храмах каждый день, да и не одно. Ведь это сказки, матушка, что каяться надо. Помрете — и отпоют вас и так, без всякого покаяния.

 — Главное, чтобы человек хороший был, да? — спрашиваю я.

 — Да, да, а про умершего либо хорошо, либо ничего, — сами знаете. Да и нет у нас плохих людей. Только каяться умеют единицы… Да покаяния никто у Бога и не просит, — грустно вздохнул мой собеседник. — А Церковь у нас нынче человеколюбивая. Добился враг своего — перестала Церковь быть учителем нравственности народа.

 — Что ж все-таки мне бабуле передать? — волнуюсь я.

 — Да не передавайте ей ничего. Варежки новые купите и будет вашей старушке радость… Вы бы лучше, матушка, своими детьми занялись, их воспитанием. Кто их нравственности научит? Школа? Телевизор? Церковь? Смогут ли они в таком Содоме жизнь супружескую тянуть? Вот об этом стоит побеспокоиться — о том, чтобы мальчишки ваши не научились многоженству, чтобы понимали, что счастливым человек может быть только с одной женой, а не со многими…

Задумалась я. Распрощалась с хорошим человеком да побрела старушке хлеб с батоном относить. А она вместо благодарности обещалась меня своей клюкой побить, если я еще раз перед ней без шапки явлюсь. Вот ведь какая строгость.