 |
| Фома | Алексей Варламов | 12.12.2012 |
Василий Иванович несомненно один
из самых органичных и цельных русских писателей последнего времени, у которого не было случайных вещей. И жизнь Белова — это русский путь, русская дорога, из которой нельзя выкинуть какие-то отрезки. Здесь важно и значимо все. Его взгляд и на город, и на деревню, и на семью. В этом взгляде, как и в самом Белове, было удивительное сочетание нежности и суровости, взыскательности и любви, строгости и доброты, не сменяющих, а проникающих друг в друга. Что-то истовое, аввакумовское. Белов не просто показал своей жизнью, своей прозой, драматургией, стихами, публицистикой, что никакая цензура не может помешать говорить человеку правду и уж тем более вынуждать его лгать, но он очень многие вещи предчувствовал, предсказал. В том, числе и то, что произойдет с нами в этом самом впереди. В день Введения во храм Пресвятой Богородицы ушел из жизни Василий Иванович Белов. Прошло чуть больше месяца после того, как был отмечен и — надо с горечью признать — прошел почти незамеченным его 80-летний юбилей — и вот Белова не стало. На его уход отозвались многие средства массовой информации, интернет, сегодня вспоминают о том, что он был одним из родоначальников и наиболее ярких представителей деревенской прозы, перечисляют его литературные и государственные награды, но вместе с тем осторожно говорят и о мировоззренческих ошибках, заблуждениях — ксенофобии, консерватизме. Так было и прежде. У московской интеллигенции выработался на Белова свой взгляд. Его почти единодушно хвалили за «Привычное дело» и «Плотницкие рассказы», осуждали за «Воспитание по доктору Споку», говорили о том, что в «Ладе» он чересчур идеализирует деревню, и, наконец, откровенно ругали за «Все впереди», причем это был тот нечастый случай, когда либеральную фронду поддержала, а точнее, стала ее рупором партийная газета «Правда». А между тем городской роман Белова не уступал иным его сочинениям, да и вообще делить Белова на правильного и неправильного — неверно, глупо.
Первый раз я увидел его осенью 1987-го года. В Подмосковье в деревне Городок недалеко от Хотьково открывали памятник Сергию Радонежскому работы Вячеслава Клыкова. Было самое начало перестройки, время мутное, неопределенное, полное опасений и надежд. В Городке собралось много народу, и местные власти, убоявшись, машину со скульптурой завернули на Ярославском шоссе и открытие памятника отменили. Милиция оцепила пространство и предлагала всем разойтись. Народ не двигался, и казалось, сейчас начнется побоище. В центре этого человечества невысокого роста, суровый стоял Белов. Стоял с такой уверенностью и силой, что было понятно — при нем, с ним не тронут, не посмеют. И действительно не посмели. И памятник все равно открыли. Не в тот день, но открыли. И северные реки не повернули. В том числе и благодаря ему. Только вот русскую деревню спасти не удалось, и это было его нескончаемой болью, сердечным переживаниям, которое и вынуждало его быть резким, непримиримым.
Он не был ни советским, ни антисоветским, но глубоко русским писателем, чувствовавшим народную жизнью так, как не чувствовал ее никто из его современников, даже самых одаренных и близких ему по духу. Мятежный, страстный, нетерпимый ко злу, Белов нес в себе что-то глубоко детское, беззащитное, и с годами эта детскость не исчезала, а лишь сильнее проявлялась, просветлялась в нем. Комсомольский активист в молодости, член КПСС, а одно время даже ее верхушки, он так же органично не пришел, не вернулся, а открылся вере, Церкви, тем ценностям, которые всегда исповедовал и называл их, прямо не называя, но именно о беловских книгах и о жизни их создателя можно сказать, что русская литература никогда не переставала быть по натуре христианкой, как были христианами и любимые его герои.
То, что происходило в его душе в последние годы — есть тайна, он долго внутренне приуготовлялся к своему уходу, но, вспоминая осенний день в Городке, я думаю, что с ним было не страшно, и мне верится, что это бесстрашие Белов не полностью взял с собой, но оставил его частичку нам.
